Сиреневый туман - Михаил Черненок

— Система — ниппель, — сказал Голубев и опять спросил: — Где теперь Виноградов работает?

— По-моему, в какой-то совместной с иностранцами фирме. Говорю, мужик он гениальный. На трех языках — английском, французском и немецком — запросто шпрехает, как вот мы с тобой по-русски турахтим. Часто по разным заграницам бывает.

— Сейчас поездки за границу в приличную копеечку обходятся. Это сколько же денег надо иметь, чтобы часто туда путешествовать?..

— Дело, как говорится, не в деньгах, а в их количестве, Фирма ему эти поездки оплачивает, да и сам Максим Вольфович не бедный. На днях по старой дружбе заглядывал ко мне с бутылкой итальянского портвейна. От души вечерок поговорили, что называется, о бурных днях Кавказа, о Шиллере, о дружбе, о любви. Порассказывал, как проклятые нами капиталисты живут. Там другая система. Нам бы хоть чуток от них ума перенять. Ну, а насчет стоимости заграничных путешествий говорит, что билет на самолет до Лондона сейчас стоит пятьдесят шесть тысяч. Это еще по-божески. Вот если будет сто тридцать тысяч, тогда летать придется реже.

— Слушай, Григорьич, а чего это у Виноградова фамилия и имя русские, а отчество вроде как у… претендента на пост российского президента? — заинтересовался Слава.

Донцов, отглотнув из стакана, улыбнулся.

— Наверное, как и у того, мама была русская, а папа — юрист.

— Сколько лет Виноградову?

— Дитя военной поры, по-моему, около пятидесяти.

— После исчезновения супруги не женился?

— Говорит, в ближайшее время не намерен совать голову в семейный хомут. Зачем ему при постоянных командировках жена? Это ж, считай, самая дорогая любовница. Дешевле переночевать с одноразовой молодкой. Заглядывал он недавно сюда с одной чудесницей. Увидела дачу и чуть в осадок не выпала: «Макс! У тебя здесь, ну просто зашибись, как хорошо!»

— Как та «чудесница» выглядит?

— Вылитая Венера Милосская, только что руки целые.

— На какой машине Виноградов ездит?

— На разных. В их фирме, похоже, с машинами дефицита нет. Большей частью на серебристом «Мерседесе» здесь бывает.

— С шофером?

— Нет, всегда сам за рулем.

— А на «Тойоте» не катается?

— Не видел.

Голубев в раздумье помолчал.

— Григорьич, не дает мне покоя коварная мысль. Не могу поверить, что ты случайно сфотографировал улыбающегося парня с Софией Лазаревной.

— Кто тебе сказал, что случайно? Друг мой Слава, у того парнюги на морде лица крупными буквами написано, что он уголовник. Я с восемнадцати лет профессиональный фотограф и давно заметил: у каждого, кто отсидел в колонии несколько лет, вырабатываются приметы уголовной эксцентрики. В жестах пальцев, в мимике, в манере улыбаться. Словом, во всем колония накладывает на человека специфический отпечаток.

— Это я знаю, Григорьич, — не отступал Голубев. — Имею в виду другое. Парень вежливо разговаривал с Виноградовой, а ты его — щелк и на карточку! Зачем?..

— Ну я ж тебе говорил, на всякий случай. Сижу вот здесь, на веранде. Совершенно трезвый. Вижу, к Лазаревне подходит тип явно уголовного содержания. Ну, как его было не запечатлеть, если портрет для иллюстрации уголовной хроники годится? Быстренько взял фотоаппарат с телевиком и, не отходя от кассы, ухватил кадр.

— А наш районный прокурор, которому доложили, как ты мне рассказывал, говорит: «Что-то тут притянуто за уши». И я ничем ему не могу доказать, что он не прав.

Донцов долил из графинчика стакан, почесал за ухом.

— Видать, прокурор у вас не дурак.

— В этом нет сомнений.

— Придется раскрыть тебе фотосекрет, чтобы наша дружба не распалась. Дождливым вечером осенью прошлого года заглянул ко мне на огонек Максим Вольфович с бутылочкой коньяка и пожаловался, будто жена, вернувшись с черноморского курорта, воротить нос от него стала. На дачу зачастила. Максим учуял в этом недоброе. Говорит, Саша… Меня здесь все Сашей зовут. Последи, говорит, Саша, и, если увидишь Соню с пришлым джигитом, возьми их в фокус. Буквально на следующий день я и сфокусировал. Однако снимок не стал показывать Максиму. Думаю, Виноградовы между собой побранятся да помирятся, а я идиотом, подглядывающим в замочную скважину, перед Лазаревной на всю жизнь останусь.

— Виноградов интересовался результатом «фокусирования»?

— Спрашивал пару раз, ну как, мол, горизонт у моей дачи? «Чисто, — говорю, — как в ясный день». На том Максим и успокоился, а тут и София Лазаревна бесследно пропала.

— Эх, Григорьич, что ж ты сразу мне это не рассказал?! — с упреком проговорил Голубев.

Донцов указательным пальцем постучал по графинчику:

— Друг мой Слава, я же тебе при первой встрече предлагал: давай, мол, засветим графинчик и потурахтим. А ты что ответил? «Не могу, нахожусь при исполнении служебных обязанностей». Обидел ты меня своим отказом. Я же был известным фотокором. Люди считали за честь со мной выпить, а тут отказ… Думаю, коль ты такой рьяный службист, ну и служи себе на здоровье. Скажи спасибо, что уже тогда фотографию того уголовника отпечатал. А ведь вполне мог промолчать, дескать, моя хата с краю — ничего не знаю… — Донцов поднял стакан с «турахтином» и предложил: — Не сердись, давай за мир-дружбу выпьем…

— Давай, Григорьич! — энергично поддержал Слава: — Но с условием: если что-то интересное здесь приметишь, сразу — мне сигнал.

— Можешь не сомневаться. Сегодня я с тобой хорошо душу отвел. Приезжай чаще, чего доброго, и Софию Лазаревну отыщем. Признаюсь откровенно, почему-то тот улыбающийся уголовник у меня последнее время из головы не выходит. Он здесь прошлую осень возле дачи Виноградовых не один раз кружился, будто других дач в нашем поселке для него не существовало…

Беседу прервал подошедший с пышным букетом разноцветных тюльпанов одесский портной. Остановившись у калитки, старик обратился к Донцову:

— Саша, уезжаю я. Приглядывай надежней.

— Не беспокойся, Лазарь Симонович, порядок будет, как в лучших домах Лондона, — весело ответил Донцов и, указывая на букет цветов, спросил: — Икебану составил для подружки? Присмотрел сибирячку, одессит, а?..

— Эти цветы любила женщина моей мечты, — с неожиданной грустью сказал старик и сгорбленно пошел тропинкой по направлению к железнодорожной платформе.

Проводив его взглядом, Донцов глянул на часы и удивленно спросил Славу:

— Интересно, куда Лазарь уедет?.. Сейчас электричка идет в обратную сторону от Новосибирска.

Голубев мигом поднялся:

— Извиняй, Григорьич. Кажется, мне с ним придется по пути к райцентру.

Глава 14

В наполовину заполненном пассажирами вагоне электропоезда было просторно. Слава Голубев устроился у самого тамбура, чтобы наискосок наблюдать за Лазарем Симоновичем. Старый одессит выбрал свободную скамейку посередине вагона и сел у окна. Склонив лысую голову, он, словно принюхиваясь, почти уткнулся носом в букет тюльпанов, который обеими руками держал перед грудью. Иногда вагон начинал покачиваться с бока на бок, и тогда голова старика с белым венчиком волос на затылке тоже раскачивалась из стороны в сторону, будто старик кого-то осуждал, мол, ая-яй, как нехорошо ты поступил.

Частые остановки следовали одна за другой, но Лазарь Симонович словно не замечал их. Оживился он лишь после того, как хриплый динамик объявил конечную. Старик сразу вскинул голову, уставился взглядом в окно и с интересом стал рассматривать окраинные домики райцентра.

Когда электропоезд с шипением начал тормозить, пассажиры гурьбой устремились в тамбуры, вроде опасаясь, что не успеют выйти из вагона и уедут дальше. Лазарь Симонович вышел на перрон последним. По тому, как он спокойно направился через привокзальную площадь к автобусной остановке, Голубев с удивлением подумал, что одесский портной в райцентр приехал не первый раз. Стараясь не попадаться ему на глаза, Слава среди других пассажиров тоже втиснулся в автобус и, не выпуская из вида Лазаря Симоновича, доехал до конечной остановки маршрута у районной больницы, через дорогу от которой по иронии судьбы начиналось городское кладбище.

Здесь старик опять удивил Славу. Выйдя из автобуса, он уверенно пошел к кладбищу. Туда же гуськом двинулись еще несколько человек, и Голубев удачно вписался в их число. На кладбище Лазарь Симонович вроде бы заблудился. Недалеко от входа свернул влево, растерянно оглядел несколько могилок и вернулся на дорогу, по которой обычно въезжали похоронные процессии. Немного прошел по ней и опять повернул налево. Оглядевшись, пробрался тесными проходами к невысокому гранитному обелиску, обнесенному синей металлической оградкой. Вошел в узкую калиточку и, поклонившись чуть не до земли, положил на отшлифованную из камня могильную плиту букет тюльпанов. После этого уставился на овальную фотографию на обелиске и, беззвучно шевеля губами, вроде бы заговорил.