Как сделан «Нос». Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя - Ксана Бланк

В XIX веке, как и в современном русском языке, это слово означало «забавный анекдот», «рассказ со смешным финалом», «розыгрыш». Слово «шутка» фигурирует в пушкинской повести «Пиковая дама» (1833). Старая графиня произносит его незадолго до смерти, говоря Германну, что анекдот о трех картах, приносящих выигрыш, был всего лишь шуткой. Ее объяснение контрастирует с двумя другими истолкованиями событий, приведенными в начале повести: «случай» (случайность выигрыша) и «сказка» (результат действия сверхъестественных сил). Произнесенное графиней слово «шутка» указывает, что Германну не следует воспринимать историю о трех картах всерьез.

Замечание Пушкина о том, что Гоголь «долго не соглашался на напечатание этой шутки», в свою очередь является шуткой. Первоначально Гоголь рассчитывал опубликовать повесть в литературном журнале «Московский наблюдатель», издаваемом С. П. Шевыревым и М. П. Погодиным. Предчувствуя, что эпизод с носом, молящимся в православном храме, цензура сочтет дерзким и кощунственным, Гоголь писал Погодину 18 марта 1835 года: «Посылаю тебе нос. <…> Если в случае ваша глупая цензура привяжется к тому, что нос не может быть в Казанской церкве, то пожалуй можно его перевести в католическую. Впрочем, не думаю, чтобы она до такой степени уж выжила из ума» [10:355]. Через месяц, так и не получив вестей от издателей, Гоголь обратился к Погодину снова:

Сам черт разве знает, что делается с носом! Я его послал как следует, зашитого в клеенку, с адресом в Московский университет. Я не могу и подумать, чтобы он мог пропасть как-нибудь. <…> Пожалуйста, потормоши хорошенько тамошнего почтмейстера. Не запрятался ли он куда-нибудь по причине своей миниатюрности между тучными посылками [10: 363–364].

Издатели «Московского наблюдателя» состояли в дружеских отношениях с Гоголем и предлагали ему публиковаться в журнале; однако они, по-видимому, не оценили гоголевского юмора в «Носе» и отклонили рукопись. Как несколькими годами позже разъяснил В. Г. Белинский, Погодин и Шевырев сочли повесть «грязною» [Белинский 1955:407] и отказались ее публиковать «по причине ее пошлости и тривиальности» [Там же: 504]. Подобное мнение о «Носе» разделяли консервативные критики 1830-1840-х годов. В 1843 году в рецензии на «Сочинения Николая Гоголя» в «Библиотеке для чтения» О. И. Сенковский (писавший под псевдонимом Барон Брамбеус) так отзывался об авторе «Носа»: «Одною рукою схватил он за рога бодастую сатиру, а другою, по обыкновению, пошлый и совершенно нелитературный анекдот, отрекся от своего доброго конька, без утверждения публики провозгласивши себя комико-сатирико-философо-поэтом…» Цит. по [Виноградов 19766: 151].

Пушкин был иного мнения и с радостью согласился опубликовать повесть в «Современнике». Прежде чем прислать ее Пушкину для публикации, Гоголь слегка отредактировал текст и радикально переработал финал. В новой версии писатель решил не объяснять, что исчезновение носа приснилось Ковалеву, и написал новую концовку.

За несколько месяцев до публикации «Носа», в мае 1836 года, Гоголь размышлял о природе смеха. Огорченный негативной реакцией публики на премьерную постановку «Ревизора» в Александрийском театре, он написал небольшую пьесу «Театральный разъезд после представления новой комедии», в которой противопоставил два типа смеха: первый – «легкий смех, служащий для праздного развлеченья и забавы людей», и второй – очищающий и жизнеутверждающий:

Нет, смех значительней и глубже, чем думают. Не тот смех, который порождается временной раздражительностью, желчным, болезненным расположением характера; не тот также легкий смех, служащий для праздного развлеченья и забавы людей, – но тот смех, который весь излетает из светлой природы человека, излетает из нее потому, что на дне ее заключен вечно биющий родник его, который углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы, без проницающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугала бы так человека. Презренное и ничтожное, мимо которого он равнодушно проходит всякий день, не возросло бы перед ним в такой страшной, почти карикатурной силе, и он не вскрикнул бы, содрогаясь: неужели есть такие люди? тогда как, по собственному сознанью его, бывают хуже люди. Нет, несправедливы те, которые говорят, будто возмущает смех. Возмущает только то, что мрачно, а смех светел. <…> Нет, засмеяться добрым, светлым смехом может только одна глубоко-добрая душа [5:169–170].

Многие исследователи считают, что первый, легкий тип смеха характерен для ранних повестей Гоголя из цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1829–1832), а второй для более поздних произведений: комедии «Ревизор» (1836) и поэмы «Мертвые души» (1842). В «Авторской исповеди» (1847) Гоголь условно делит свою жизнь на две половины, каждой из которых соответствует один из этих двух типов смеха. О своем раннем творчестве он сообщает: «Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе всё смешное, что только мог выдумать». Далее Гоголь говорит о втором периоде, когда его отношение к смеху изменилось: «Пушкин заставил меня взглянуть на дело сурьезно» [8: 439]. «Нос», написанный между этими двумя периодами, не относится вполне ни к одному из них; скорее он служит переходом от первого типа смеха ко второму: повесть развлекает, но также поучает. Она была написана, когда Гоголь уже общался с Пушкиным (впервые они встретились в 1831 году).

После выхода повести Пушкин оказался одинок в своем мнении о том, что в «Носе» «так много неожиданного, фантастического, веселого, оригинального». Критика почти не заметила публикацию повести. Согласно комментариям Н. Л. Степанова к 14-томному собранию сочинений Гоголя, ее заслонило появление других произведений Гоголя. В 1836 году критики активно высказывались о «Миргороде» и «Арабесках» и обсуждали премьеру «Ревизора». В 1842 году, во время перепечатки повести, их внимание было поглощено только что опубликованными «Мертвыми душами». «Нос» казался им чем-то несерьезным. Н. Л. Степанов комментирует: «Чаще всего „Нос“ зачислялся современной ему критикой в разряд „фарсов“ и „анекдотов“ Гоголя, рассматривая^ не иначе как со всей совокупностью других его произведений. Шевырев в своей статье о „Мертвых душах“ говорит о „Носе“ даже как о неудаче Гоголя» [3:659]. На протяжении двух последующих десятилетий повесть воспринималась в таком же ключе. В 1856 году в «Очерках гоголевского периода русской литературы» Н. Г. Чернышевский писал, что в «Носе» Гоголь просто пересказал «общеизвестный анекдот» [Чернышевский 1947: 15]. В то время, напомним, слово «анекдот» обозначало короткий рассказ, не обязательно смешной, просто занятный.

На исходе XIX века, когда во множестве начали появляться работы о Гоголе и его стиле, «Нос» перестали воспринимать как просто анекдот. В 1890 году поэт-символист и критик И. Ф. Анненский высказал мнение, что в этой повести Гоголь преследует более глубокую художественную цель, а именно – «заставить людей почувствовать окружающую их пошлость» [Анненский 1979:211]. Спустя несколько десятилетий идея о том, что изображение и высмеивание пошлости составляет часть гоголевской эстетики, получила разработку