Цареубийство в 1918 году - Михаил Хейфец

Потом была сделана попытка убить болгарского царя Фердинанда, верного союзника Австрии: деньги на «акт» дали в русском посольстве в Белграде. Покушение провалилось.

Но главной мишенью «делателя королей XX века» Димитриевича должен был стать наследник короны Австрийских императоров и венгерской короны святого Штефана, внучатый племянник Франца-Иосифа II Габсбурга, – эрцгерцог Франц-Фердинанд.

Глава 13

УБИЙСТВО ЭРЦГЕРЦОГА

Франц-Фердинанд, глава католической «партии» при венском дворе, слыл среди Габсбургов… «славянофилом no1».

Находясь в шаге от трона (дед, Франц-Иосиф, царствовал 66-й год), он мистически прорицал: «Я никогда не буду царствовать. Что-то плохое случится со мной, когда император будет на смертном одре.»

Отправляясь на маневры в Боснию летом 1914 года, он на глазах придворных демонстративно «вручил себя Провидению Божьему», а тайно застраховал жизнь на громадную сумму в нейтральных нидерландских банках.

Но если понимал опасность, зачем вообще поехал в Боснию – зверинец заговорщиков?

Франц-Фердинанд женился по любви, морганатическим браком. В жилах его супруги текла, говорят, славянская кровь. Это значило, что его дети никогда не будут царствовать: венский и будапештский парламенты утвердили его вынужденный отказ от прав наследников на вечные времена. Но обожавший жену и детей престолонаследник придумал легитимный выход: если из дуалистической империи создать Тройственную монархию, Австро-Венгеро-Славянскую, то в такой комбинации кто-то из его детей мог бы получить не затронутую старым законодательством новую, славянскую корону под скипетром императора-отца.

Вот почему он не только не хотел избежать посещения славянских земель империи, но и не желал отгородиться от тамошнего населения стеной чрезвычайной охраны. (Уже после первого взрыва в Сараево отказал полицмейстеру в просьбе удалить публику с улиц: «Я хочу, чтоб меня видел народ. Разве я не для этого сюда приехал?»)

…Его ожидали в столице Боснии боевики «Черной руки».

Это название организация получила по своей печати: мускулистая рука держала знамя с черепом и скрещенными костями, ножом, бомбой и ядом. Точь-в-точь как в «Бесах» Достоевского, она состояла из пятерок, члены которых никого, кроме своей пятерки, не знали в организации, и точь-в-точь, как в «Катехизисе революционера» Нечаева-Енишерловского, члены-управители обладали тотальной властью над жизнью и судьбой любого члена организации.

«Самые ужасные пытки не извиняют измены, наказываемой смертью» (No14 устава); «всякий вступающий не может выйти из организации» (No31). А вот присяга: «Я, становясь членом организации «Объединение или смерть» (так официально называлась «Черная рука»), клянусь солнцем, согревающим меня, землей, питающей меня, кровью моих предков, честью и жизнью, что принесу для организации любые жертвы… Пусть Бог меня осудит, если я нарушу или не выполню…»

Правда, в отличие от русских «нечаевцев», сербские заговорщики-убийцы были, как видно из их терминологии и состава руководителей, «правыми», с «корнями и славянской почвой», но правоэкстремисты-сербы и левоэкстремисты-русские как бы обрамили трагедию мировой войны двумя цареубийствами.

Из неожиданного признания ведущего сербского политика уже в 20-х годах стало известно, что кабинет министров Белграда был в курсе подготовки покушения на Франца-Фердинанда. Исследователь сараевского дела, профессор Николай Полетика, полагает, что в подобной ситуации не принять никаких мер (самое простое: послали бы сербы в Вену предупреждение о заговоре и тем сняли с себя ответственность при любом исходе «акта») эти министры могли в одном-единственном случае: если были убеждены, что действия убийц санкционированы русским послом.

Послом в Белграде с 1909 года состоял Николай Гартвиг, тот, что три десятилетия назад намечал и финансировал убийства болгарских сановников.

Этот человек, игравший ключевую роль в балканской игре России, был характерной фигурой того двухъярусного правопорядка, который, вопреки субъективным намерениям его сторонников, погубил в XX веке империю и династию.

Гартвиг считался фанатиком панславянской концепции и полагал, что ее невозможно провести в жизнь без ликвидации противостоящей на Балканах австро-венгерской мощи. Уничтожение Дунайской империи («Заговорщика в Европе») стало его идеей-фикс.

В петербургском МИДе шла в те годы борьба между двумя ориентацими – на Болгарию как главного союзника в регионе или на Сербию. Николай II и его министр Сазонов стояли за первую, Гартвиг – за вторую. «Во всех представлениях и письмах он защищал перед Николаем и Сазоновым сербские интересы лучше и способнее, чем сербские дипломаты», – признавал один из белградских политиков, а как он это делал, описал Н.Полетика:

«Ведя политическую линию, резко противоречившую директивам Петербурга, Гартвиг искусно саботировал их, уверяя Сазонова, что этим директивам противодействует сербское правительство и династия».

А вот мнение о нем другого специалиста-историка:

«Осторожной, прагматической политике двора и министерства он противопоставил безответственную, иррациональную концепцию, которая создавала большие затруднения правительству и компрометировала его» (проф. Барбара Джелавич, США).

«Гартвиг был абсолютным господином в нашей внешней и отчасти даже внутренней политике», – писал тот же сербский политик (его псевдоним «Марко»), но все-таки я, вопреки мнению проф. Н, Полетики, не убежден, что он действительно благословил исполнителей сараевского убийства. Однако своей экстремистской позицией посол дал сербам повод думать, что за намерениями Димитриевича скрывался замысел царского кабинета. Так не им же, сербам, стоять поперек трассы, если великая держава все-таки решила пойти на риск страшного конфликта во имя общеславянских интересов.

Плюс – белградские министры знали: через одного из своих помощников, Раде Малобичечева, «Апис» находится в постоянном контакте с русским атташе полковником Виктором Артамоновым.

… Через три года (в 1917-м) в ходе сепаратных переговоров Антанты с Австро-Венгрией австрийцы в обмен на возвращение сербам оккупированных Боснии и Герцеговины потребуют от партнеров ликвидации «Черной руки»: «В переговорах о мире 1916-17 года Австрия потребовала и получила голову „Аписа“, – комментировали газеты. „Апис“ (вместе с Раде) будет расстрелян по обвинению в покушении на жизнь сербского принца-регента Александра. („По-моему, он слишком много знал о тайнах сараевского убийства, а много знать иногда бывает опасно“, – прокоментировал Н. Полетика.)

Имеются по крайней мере два показания командиров «Черной руки» о поведении русских дипломатов накануне кризиса. Вот одно из них: «Апис в своей повседневной работе сотрудничал с русским военным атташе… От Артамонова он узнал, что Франц-Фердинанд будет на маневрах в Боснии… Так как гипотеза немедленной войны казалась ему возможной, Апис счел долгом посоветоваться с Артамоновым: он посвятил последнего в ход приготовлений к заговору. Русский военный атташе на несколько дней отложил ответ. Текстуально он гласил: «Маrchez, si l'on vous attaque, vous ne serez pas seuls» («Действуйте, если вас атакуют, вы не останетесь одни»). Промежуток между вопросом и ответом показывает, что Артамонов связывался с начальством. С кем? Конечно, с Гартвигом. Гартвиг знал все: таково было убеждение Аписа. Возможно, и Петербург, где у Гартвига были личные друзья. Сазонов? Мы не будем утверждать этого. «Политика посла не совпадала во всех деталях с политикой министра» (полковник Симич). Австрийские исследователи сорок лет спустя в числе единомышленников Гартвига в Петербурге называли великого князя Николая Николаевича и генералов Брусилова и Самсонова. Здесь наглядно проявилась та двухъярусность российской политики, что упоминалась выше: посол и его личные друзья в верхах двора и армии водили за нос министра и даже государя, в интересах которого они, как им самим казалось, действовали. Политики-партизаны втащили свое правительство в мировую войну, поводом для которой послужило фактическое цареубийство, совершенное их же, монархистов, партнерами и союзниками. Но, может быть, это была не «камарильная», а просто тайная политика царя? Ведь Николай II тоже был иррациональным мистиком. Может, это он сам и решил, что настал срок исполнить Божественное предначертание – сокрушить Австрию на путях к святому граду Константинополю?… Невозможно отрицать: по характеру и убеждениям Николай и его супруга несомненно были политиками-мистиками. Но с принципиальным ограничением – они были порядочными людьми.

Поясню это утверждение примером в русле нашего сюжета. Однажды Николай спросил министра Витте, нельзя ли сделать так, чтобы театральный критик Кугель смягчил в рецензиях тон относительно балетного искусства Матильды Кшесинской, «а то Сергей Михайлович обижается» (бывшая царская метресса была в это время связана с его дядей.) Министр ответил, что исполнить высочайшую волю трудно, потому что «Кугеля заслал к нам Альянс-Исраэли из Парижа» с особым заданием: порочить все, что нравится монарху на сцене. Но он, Витте, справится. (Кугель, изложивший «приключение» с юморком, пояснил, что справиться-то было несложно: сам он не писал о балете, так как в этом виде театра ничего не понимал, а тот, кто понимал и писал, был более чем доступен аргументам заинтересованного лица, именуемого «министр финансов Российской империи».) Так что мироощущение царя вполне нам ясно – и по уровню, и по вектору. О том, как членов императорской фамилии Романовых воспитывали с детства, ярко рассказал в «Книге воспоминаний» (1933 год) другой дядя царя, авиатор и кораблестроитель великий князь Александр Михайлович: «… Мой духовный актив был отягощен странным избытком ненависти… Не моя была вина, что я ненавидел евреев, поляков, шведов, немцев, англичан и французов. Я осуждаю православную церковь и доктрину официального патриотизма, которая вбивалась в мою голову 12 лет учения, – за мою неспособность относиться дружелюбно ко всем этим национальностям, не причинившим мне лично никакого вреда… Мои враги были повсюду. Официальное понимание патриотизма требовало, чтобы я поддерживал в сердце огонь «священной ненависти» против всех и вся… Мой законоучитель ежедневно рассказывал мне о страданиях Христа. Он портил мое детское воображение, и ему удалось добиться того, что я видел в каждом еврее убийцу и мучителя. Мои робкие попытки ссылаться на Нагорную проповедь с нетерпением отвергались: «Да, Христос заповедал нам любить наших врагов, – говаривал отец Георгий Титов, – но это не должно менять наши взгляды в отношении евреев».