Долина юности - Эжен Мельц

За этим следуют другие речи, сопровождаемые короткими аплодисментами. Наконец наступает момент раздачи премий. Бюджет конкурса состоял из восьми тысяч франков. Поскольку нас двое, то мы делимся по-христиански. Но, вопреки всем ожиданиям, существует еще одна награда. Ответственная по связям с общественностью объявляет, что «Эбель» дарит каждому лауреату часы из своей новой серии «Sportwave». Она протягивает мне великолепную маленькую коробочку. Не в состоянии устоять перед соблазном, я открываю крышку, под которой обнаруживается футляр из мягкой кожи. Я запускаю в него пальцы, чтобы извлечь восхитительные часы на стальном браслете. Круглый циферблат с накладками, похоже, из цельного золота, насажен на четыре винтика. Эти часы — тяжелые, солидные и элегантные.

Почаще бы организовывали литературные конкурсы в Юрских горах! Во всяком случае, можно надеяться, что уйдешь с обалденными часами. Они такие красивые, что я не решаюсь надеть их на запястье. И еще хочу получить удовольствие от чтения сопроводительной рекламной брошюры с шикарными определениями типа «исключительное владение ремеслом», «художественное вдохновение» и «чистота форм». Единственный вопрос, который не оставляет меня в покое: стоимость моего «Эбеля». Я никогда не носил дорогих вещей, поэтому эта сказочная драгоценность выводит меня из душевного равновесия. Сколько может стоить эта штука? Три сотни франков? Шесть сотен?

Задать вопрос представительнице фирмы «Эбель» было бы непростительной бестактностью. Кроме того, я с трудом себе представляю, чтобы они оставили каталог фирмы валяться где-нибудь на стуле на вилле Ле Корбюзье. Здесь мы находимся в мире Архитекторов «Времени», согласно официальному слогану «Эбель». Никто не заморачивается цифрами.

В компании Лионеля Труйо и сопровождающих его гаитян я забываю о своих идиотских вопросах, и мы идем все вместе гулять по городу Ла Шо-де-Фон. В Порт-о-Пренсе Лионель Труйо возглавляет общество чтения.

— Мы будем читать твой текст в следующем месяце, — объявляет он. — Если когда-нибудь окажешься в нашем городе, вот мой адрес.

Он протягивает мне свою визитную карточку. У меня нет таковой. Я пытаюсь жить без галстука и визитки (один из моих бесполезных и сложных личных жизненных принципов). Поэтому я пишу ему свой адрес на пакетике чая.

В гостинице, на кровати, подложив руки под голову, я размышляю о «Сахарине». Совсем недавно я был уверен, что протанцую еще десять лет, что мы будем выпускать диск за диском. Только вот после выхода второго альбома участникам группы все это надоело. Что касается меня, так я просто устал постоянно изображать из себя клоуна. Это превратилось в какую-то патологию: если на вечеринке или дискотеке вокруг моей персоны не образовывался круг, то у меня возникало ощущение, что я не существую. Я чувствовал себя обязанным развлекать, смешить, разыгрывать роли. Все это мне опостылело. Танец, который освободил меня на шесть лет, превратился в новые оковы. К тому же артрит снова набросился с разрушительной силой на мои суставы, словно проснувшийся после шестилетней спячки дракон. Вот так я начал писать.

На следующий день, перед тем как сесть в поезд, идущий в Лозанну, я захожу в часовой магазин. «Эбель» не красуется на моем запястье, так как я до сих пор не решаюсь его надеть. Открыв молнию бесформенного рюкзака, я достаю божественную коробочку и протягиваю ее продавцу.

— Здравствуйте, мне подарили вчера эти часы, и я хотел бы…

— A-а, значит, вы — один из лауреатов литературного конкурса. И прочитал о вас статью в газете сегодня утром.

Черт возьми! Что касается конфиденциальности, то об этом можно забыть. А если этот продавец знает кого-нибудь в фирме «Эбель»? Он наверняка расскажет о моем визите как о забавном случае. Еще подумают, что я хочу продать часы!

— Я хотел только спросить, сколько… сколько времени работает батарейка?

— О, примерно три года. Часы такого качества не создадут вам никаких проблем. Ни с батарейкой, ни с движением стрелок.

— Хорошо. Спасибо.

Я изображаю улыбку и устремляюсь к вокзалу, чтобы успеть на поезд. Сколько стоят мои часы, боже мой? Когда я приезжаю в Лозанну, магазины уже закрылись. В воскресенье захожу к родителям, чтобы показать им «Sportwave». Родители безумно рады за меня. И, разумеется, мы гадаем о цене.

— Это, скорее всего, часы в тысячу франков, — утверждает моя мама, почти шокированная собственными словами.

— Да ну! Ты так думаешь? — говорю я в изумлении.

По мне, дорогие часы стоят пятьсот франков.

Тысяча — это из области стратосферы.

— Ты будешь их носить, я надеюсь, — говорит мой отец.

— Ну да… Собираюсь.

— Тогда почему не наденешь их прямо сейчас? — продолжает он.

Под настойчивыми взглядами родителей я просовываю левую руку в браслет. Замочек застежки защелкивается на моем запястье. Моя мать в восторге. Мой отец — счастлив.

— Теперь ты — настоящий мужчина! — восклицает мать, гладя меня по щеке.

— Я надеюсь, что я им был еще раньше.

— Да, но это совсем не то же самое. Теперь, при часах, ты выглядишь солидно.

Я с нетерпением дожидаюсь понедельника, чтобы узнать, сколько стоит переход из подросткового возраста к взрослому состоянию в глазах моей матери. Прихожу в часовой магазин в центре Лозанны.

— Мой дядя подарил мне эти часы на прошлой неделе. Я хотел бы всего лишь узнать их цену.

— Это очень просто.

Продавец, одетый в элегантный голубой в белую полоску костюм-тройку, открывает ящик и просматривает каталог. Он деликатно перелистывает страницы, словно каталог сам по себе стоит целое состояние.

— М-м-м-м, — произносит он, поглаживая маленькую аккуратно подстриженную бородку. — Мы продаем эти часы по цене тысяча восемьсот пятьдесят франков.

Эх! На моем запястье бедного писателя — часы богача. Как с этим жить дальше?

20. Путевой блокнот

В шесть тридцать, как было условлено, я вхожу в кафе «Нао Фара». Сначала даю глазам привыкнуть к цветным мозаикам, отливающим перламутром. Несколько сирийцев, устроившихся на маленьких деревянных стульчиках, неторопливо потягивают трубки своих кальянов. Запах яблочного табака давно впитался в стены небольшого помещения. Я ищу взглядом Ахмеда, но он еще не пришел. Устраиваюсь за последним свободным столиком и заказываю «средний кофе с сахаром» на арабском, как меня научили. Звуки Дамаска достигают моих ушей как бы сквозь войлок. Мальчишка, одной рукой управляющий мотоциклетом и другой придерживающий на голове поднос с булочками, сигналит, чтобы расчистить себе дорогу в толпе. С другой стороны улицы радио играет арабскую техно-музыку. Вдалеке отбойный молоток систематически колотит по жести. Официант приносит мне кофе на небольшом медном подносе. Как обычно, напиток сопровождается стаканом воды, который лучше не трогать.

— Шукран!

— Афван![23] — отвечает мне он.

В кафе входит Ахмед. Как только он замечает меня, его глаза загораются. Я познакомился с ним сегодня утром, в отделе продления виз. Он помог мне разобраться в этажах сирийской администрации. Ахмед хотел получить визу для своего племянника. «Во всех странах одно и то же, — вздыхает он. Как только чиновник устраивается за своим окошком, он воображает себя божьим сыном!» Ахмед говорит на безупречном французском.

— Зачем вы приехали в Сирию? — спрашивает он, улыбаясь.

— Для удовольствия быть в Сирии, — отвечаю я.

— О-о-о, я понимаю. А какая у вас профессия в Европе?

— Я — писатель.

— Тогда, сделайте мне одолжение, приходите сегодня вечером в половине седьмого в кафе «Нао Фара». Это прямо за большим минаретом Омеяд. Вот увидите, вам понравится.

Я предвкушаю, как буду разговаривать с ним о стране, о его жизни и расспрашивать его о местных обычаях. Ахмед садится рядом со мной и тоже заказывает себе кофе. С его седой шевелюрой я даю ему около пятидесяти. Он — инженер по гидравлике. Я ему рассказываю, что нахожусь в Сирии вот уже две недели, а до этого разъезжал по Турции в течение месяца.

— И вы путешествуете в одиночку? — спрашивает он.

— О, вы знаете, когда путешествуешь один, как раз невозможно обойтись без компании даже десяти минут. Постоянно кого-нибудь встречаешь.

— Но скажите мне, ваша жена разве не с вами?

— Я еще не женат. У меня была подруга, но она ушла. Тогда я уехал путешествовать по Ближнему Востоку.

— Очень хорошо. Добро пожаловать!

Ахмед не успевает задать мне других вопросов. Только что вошел усатый человек, одетый в великолепную рубашку с темной вышивкой. Все курильщики кальяна поворачиваются к нему. В левой руке он держит щит, а в правой сжимает эфес потрясающей серебряной сабли. Я еще не знаю, что за спектакль меня ожидает.

И вдруг человек начинает декламировать. Что-то вроде длинной поэмы на арабском языке, которая, кажется, производит сильное впечатление на слушателей. Иногда он останавливается, вслушивается в тишину, перед тем как ответить на вопрос, заданный одним из посетителей, или внести уточнение, которое сразу же провоцирует взрыв всеобщего веселья в кафе. Но самое впечатляющее — это мощные удары саблей, которые он обрушивает на свой щит. Удары, от которых сыплются искры и гудит в висках.