Супердвое: убойный фактор - Михаил Ишков

Мне стало по-человечески жаль его, не по своей воле оказавшегося в непростой ситуации. Я тоже бросил взгляд на небо — день, к несчастью выдался сумрачный, не внушавший оптимизма.

Накрапывало.

По пути в служебный кабинет, я прикинул, чем заняться в первую очередь. Впереди нас ждал долгий и трудный разговор, не на день и не на два. Мне не хотелось превращать его в допросы. Но и разыгрывать панибрата тоже ни к чему.

Из всех тайн, которые мне надлежало выведать у Алексея Шееля, наиважнейшей было отношение к Советской власти. Кто он, Алексей Шеель, — матерый двурушник или заплутавший в трех соснах человек? Фанатик, вроде его отца, свихнувшегося на бреднях Гербигера и Листа или разумный, всерьез мечтающий о космических полетах товарищ? Придурок, уверовавший в превосходство арийской расы над славянскими недочеловеками или законный приемный сын Страны Советов? На этом пустяшном, не имеющем, на первый взгляд, существенного значения вопросе — шпион, он и есть шпион! — висела судьба всей операции, а также моя собственная судьба и судьбы всех, кто был причастен к этому труднейшему заданию партии. У меня с самого начала были сомнения в возможность однозначного ответа на этот вопрос.

Одесса только подтвердила их.

Увидев меня за столом в камере для допросов во внутренней тюрьме на Лубянке, Алексей Шеель начал с признания — классно работаете, Николай Михайлович, или как вас там?..

— Так и есть, Николай Михайлович, — подтвердил я и добавил. — Спасибо за комплимент, Вася, он же Алеша, он же Алекс-Еско. Ладно, оставим лирику. Имя, отчество, фамилия… — затем я, как и было запланировано, скакнул на другое. — До невесты так и не доехал?

Алексей кивнул.

— Хорошо, что не доехал. Моя Галю успела замуж выскочить.

— Проверять? — спросил я.

— А проверяйте!

— Может, сам все расскажешь?

— А чего, расскажу. Попробуй не рассказать, все равно сами все узнаете. Подсадите в камеру какого-нибудь чуткого товарища, он все и выведает.

— Все да не все, Алеша, поэтому сам решай — либо все подчистую, либо никакого снисхождения.

— О каком снисхождении вы говорите, товарищ следователь! Что с моим отцом?

Мне пришлось по душе «товарищ следователь», но согласно процессуальному кодексу я должен был поправить его.

— Гражданин следователь! Что касается отца, его приговорили к высшей мере. Он отказался сотрудничать со следствием.

— Приговор приведен в исполнение?

— Да.

— Ага, значит пугать расправой над близким родственником не станете. Впрочем, пугать меня — безнадежное занятие. Я за свои двадцать лет столько раз пугался, что…

— Послушай, Алексей! Давай отбросим личные обиды! Давай отбросим все личное и взглянем на ситуацию как мужчины. Происхождение происхождением, но как ни крути, единственную присягу, которую тебе пришлось дать, это была присяга нашей Советской отчизне. Тебя вывезли из Германии ребенком, ты не вправе отвечать за грехи отцов. Слыхал, сын за отца не отвечает?

Шеель с некоторой издевкой во взгляде, кивнул.

Я продолжил атаку.

— Как бы ты повел себя на нашем месте? И еще — все, о чем мы говорили с тобой — после концерта Мессинга, в поезде, по прибытию в Подольск — все правда. Я ценю твой энтузиазм в отношении полетов в свободном пространстве, готов согласиться и с утверждением, что мировому пролетариату крайне важно первым выйти в космос, однако на сегодняшний день у пролетариата есть куда более важные и насущные задачи. Согласен?

Шеель задумался.

— Хорошо, я все расскажу. Признание будет добровольным. Надеюсь, мне это зачтется?

— Обязательно, даже если на тебе есть кровь.

— Крови на мне нет.

— Это значительно упрощает дело, — согласился я и занес его признание в протокол. — А теперь насчет подсадного. Его уже приготовили. Вдвоем в камере, знаешь ли, веселее.

Шеель пожал плечами.

В следующий момент в кабинет вошел Анатолий Закруткин.

— Алексей, — обратился я к Шеелю, — познакомься. Это курсант Неглибко Василий Петрович.

(Далее разговор пошел на немецком языке.)

Шеель долго вглядывался в Закруткина, затем поинтересовался.

— Альтер эго?

Закруткин подтвердил.

— Оно самое, и даже больше, чем альтер — еще и кандидат в члены партии.

— Похвально, — одобрил Шеель. — А я вот не успел. Теперь, надеюсь, не успею.

Я подбодрил его.

— Не торопись, Алеша. Партия никуда не убежит, она — на века. Успеешь вступить.

— В какую посоветуете, Николай Михайлович! — поинтересовался Алекс. — В ВКП(б) или НСДАП?

— Это смотря по обстоятельствам. А теперь давай с самого начала. Имя, время, место рождения…

— Алекс-Еско Альфред фон Шеель, после смерти папочки наследник титула. Барон. Гражданин Советского Союза. Место рождения Дюссельдорф, 17 мая 1921 года…

Срабатывались мы на рысях — «не упускат ни минуты» потребовал от нас Берия, — хотя трудностей хватало.

Они ворохом сыпались на нас.

Например, еще во время учебы в Уральском политехе Шеелю вырезали аппендицит, и на упражнениях по физической подготовке курсанты могли вволю любоваться шрамом, располосовавшим ему живот, а также родинками и прочими отметинами на теле. По приказу Федотова Анатолию пришлось срочно лечь в госпиталь, где его лишили этого поганого отростка. Операция и связанная с ней нетрудоспособность отняла пару недель, а ведь ему в ускоренном режиме надо было осваивать радиодело и много прочих секретных наук, о которых теперь наслышаны все. Правда, нам здорово помогало, что отец сумел воспитать в сыне интерес к подобного рода занятиям.

Были и другие накладки, например, связанные с языком, особенно с произношением и местными для рейнских областей идиомами, с группой крови — она у них была различна.

В первые дни Шеель вел себя на редкость покладисто. Ему не надо было ничего объяснять, убеждать, доказывать — он моментально смекнул, зачем на допросах присутствует похожий на него человек. Шеель был словоохотлив, активен, проявлял инициативу, писал отчет за отчетом, самостоятельно располагал их по месяцам и годам, прорабатывал различные сценарии поведения Анатолия в тех случаях, когда тому придется иметь дело с людьми, знавшими его, отца, мать и вообще Шеелей. Однажды он признался, что ему самому интересно — как этот «товарищ» сыграет его роль «там», в Германии?

Про себя с ехидцей проговорился.

«На чем проколется?..»

Я вида не подал, что распознал его тайные мысли — угадать их большого ума не требовалось. Я подозревал что-либо подобное, и мы с Федотовым поговорили с подследственным по душам.

Чтобы исключить возможность провала, в мою задачу входило любой ценой добиться работоспособности этого удивительного треугольника, включавшего двух моих подопечных и меня, в чьем лице были представлено руководство органами — Федотов, Фитин,[20] а также многие другие сотрудники, обеспечивавшие успех дела. Ставки в этой игре были очень высокие — сам понимаешь, какие.

Это была трудная задача, без сноровки и творческой инициативы ее не решить.

Беда в том, что скоро выяснилось — Алексей и Анатолий испытывали друг к другу откровенную антипатию.

Шеель не мог простить мне, а в моем лице Советской власти, дьявольскую, как ему казалось, каверзу, какую власть рабочих и крестьян сыграла с ним, подсунув так называемого «близнеца». Я был уверен, Алекс обсуждал с отцом возможность провала, и тот объяснил ему, как вести себя в случае ареста. Если тебя возьмут, пусть это будет статья 58, пункт 1а (шпионаж). Этого пункта и следует держаться. Любой ценой постарайся избежать всех последующих параграфов, касавшихся контрреволюционной и вредительской деятельности. Никакой политики! По первому пункту тебя могут приговорить к расстрелу, но эта обязаловка распространятся только на военных, при смягчающих обстоятельствах можно отделаться и десятью годами заключения. Смягчающие обстоятельства налицо — возраст, в реальных шпионских деяниях ты практически не принимал участия (по крайней мере, ничего такого нам доказать не удалось). Прибавь к этому добровольное признание и желание сотрудничать с органами. Отсидишь десять лет — и на волю с чистой совестью. К тому же мало ли что могло случиться за этот срок. Например, Германия нападет на СССР или СССР на Германию и еще неизвестно, кто победит в этой схватке.

Появление двойника спутало Шеелю все карты. Вовлеченный против воли в навязанную ему комбинацию, он становился заложником задуманной НКВД игры. Как всякий, причисляющий себя к трезвомыслящим европейцам, трезвомыслящий человек, Еско был уверен — этому «продукту советской эпохи», «активисту и передовику социалистической учебы», никак не выжить в живущей по другим законам, более культурной и откровенно враждебной всему русскому — тем более, советскому! — среде. Рано или поздно этого «новатора» схватят, и провал обязательно спишут на него.