Рассказы - Сергей Андрианов

Сбросив оцепенение, он вдруг решительно зашагал к самолетам, надеясь, что это свои. Чем ближе к стоянке, тем заметнее убыстрял шаг. Идет, а глаза жадно перебирают названия и номера машин. Одна, другая, третья: «Честь гвардии», «Мститель», «Смерть Гитлеру». Свои!

А дальше Лукьянов ничего не видел. Дальше все расплылось, буквы сливались, будто туман заслонил ему все. Сперва он заметил огненную стрелу, а потом уж прочитал: «Гроза».

Лукьянов чуть ли не подбежал к самолету. Не чувствуя боли, выпростал перебинтованные руки и положил их на жесткую обшивку воздушного корабля, как бы обнял его. Он прислонился к прохладному металлу щекой и, закрыв глаза, ничего больше не видел.

Скоков остановился у соседней машины и боялся нарушить тишину. Но больше всего он боялся сказать Лукьянову, что перед ним была совсем другая «Проза».

ПРИЕЗД ЖЕНЫ

Они не виделись три с лишним года. Разлучившая их война отодвинулась за рубежи нашей земли, но враг, как и прежде, был жесток и беспощаден. Ане казалось: случись с мужем то, что было однажды, она не переживет.

Командир эскадрильи Мартынов водил тяжелый корабль в глубокий вражеский тыл. Аня почти всегда знала куда он летел. О налетах нашей авиации на фашистские военно-промышленные центры сообщалось по радио и в газетах. Когда передавали очередную сводку Совинформбюро: «В ночь на… соединения авиации дальнего действия нанесли массированный удар по военно-промышленным центрам Германии…», Аня считала, что это передают для нее. Она радовалась, когда сообщали, что все наши корабли вернулись на свои базы, и тревожилась, когда были потери. Тревожилась до письма от мужа.

Однажды ей сообщили из полка: «…Ваш муж… не вернулся с боевого задания…» Началось мучительное ожидание. Ожидание, в котором так мало надежды. И все же «не вернулся» — еще не похоронка, «не вернулся» — еще не погиб. Он, может, где-то еще живет, думает о ней, вспоминает прожитые вместе годы, тоскует по детям…

Мартынов был сбит под Брянском. Выручили здешние леса, которых гитлеровцы боялись, как черт ладана. Партизаны помогли перебраться через линию фронта. И тогда вместе с письмом Аня получила от мужа фотографию. Сидели два бородача за столом. Один, в старой телогрейке, опирался на толстую палку. Другой — в потертом и сильно изодранном старом реглане. Сразу не разобрать, кто они. И Аня впилась в строки письма. Почерк знакомый и незнакомый: «Я жив, родная! Жив!» Она бросила жадный взгляд на фото: конечно же это он в реглане, в своем довоенном реглане!

И вот теперь, прибыв в полк, Аня увидела мужа. Все как во сне. Острая, сладостная боль пронзила сердце, вспыхнувшее счастье вылилось в одно слово:

— Вася!

Встречи с любимым и родным человеком на военных дорогах, наверное, самые счастливые и самые трудные. Ане хочется только радоваться. Но в ее душу с безжалостной настойчивостью снова и снова врывается тревога за мужа. Ведь бои не окончены. Он будет еще летать в глубокий тыл врага. И кто знает, сколько пройдет ночей, сколько волнующих сводок Информбюро услышит она и какие придут в дом письма, пока скажут: все, победили!

— Вася, жив… — повторяла Аня, все еще не веря, что она рядом с ним.

Мартынов стеснительно улыбался.

— Вот и встретились… Я же тебе писал — непременно встретимся… — Он был убежден: на войне все так и должно быть. И тот полет, из которого он долго не возвращался, и любой новый, что предстоит ему. И встреча — обязательно неожиданная.

Стоял август. Над зеленым украинским городком плавали густые, медовые запахи садов. Улицы очищались от развалин. Война перевалила за Карпаты, и вражеские самолеты редко здесь появлялись. А наши экипажи летали уже над Европой. Взлетали с заходом солнца, шли к Дунаю, Висле и Одеру. Возвращались, когда рождался новый день.

В авиации дальнего действия каждый пилот должен хорошо представлять весь театр военных действий. Об этом Мартынов напоминал экипажам всегда. А с новичками у него особый разговор. Прибыли на аэродром молодые штурманы, а полк вместе с дивизией передислоцировался. Пока нашли новую базу, прошла неделя.

— Долго что-то вы добирались в эскадрилью… — сказал мне Мартынов.

— Издалека ведь… — попытался ему объяснить. Но Мартынов и сам все это понимал.

Мартынов был самым опытным летчиком в эскадрилье. Таких тут единицы. Одни назначены командовать эскадрильями в соседние полки, других унесла война…

Мартынов среднего роста, слегка сутуловат, крепко сложен. Глаза у него голубоватые и чуть задумчивые. Был он прост необыкновенно, чувствовалась в нем пленительная русская широта. Мартынов был всегда удивительно спокоен. Даже после полета, когда люди обычно возбуждены.

Мне довелось с ним летать. Он выпускал в самостоятельный полет молодого командира лейтенанта Перекалина. Комэск летал безукоризненно, но превосходства своего не подчеркивал. Он занимал место на правом сиденье и весь полет молчал, будто его не было на борту.

Перекалин грубовато посадил самолет.

— Знаешь ошибки? — спросил Мартынов.

— Знаю.

— Тогда на сегодня хватит.

— Что, заруливать на стоянку?

— Подожди. Дай мне один кружок сделать.

Мартынов выполнил полет сам. Ни одного лишнего движения. Взлет — решителен, полет — деликатен, посадка — строга.

— Я хочу еще слетать. Разрешите, товарищ майор? — загорелся Перекалин.

— На сегодня достаточно.

Мы не могли понять, почему Мартынов не разрешил Перекалину сделать еще один полет.

Перекалин долго копался в кабине, не спеша протискивался к люку, чтобы выйти из самолета. Конечно, волновался, хотя сам был раньше инструктором. У него не выходило из головы: «Почему?»

Волнение летчика Мартынов заметил еще в воздухе. Это с проверяющим Перекалин волнуется, а когда летит сам, все у него идет хорошо. Потому Мартынов сделал полет будто бы для себя. А на самом-то деле показал, как надо управлять самолетом на взлете и посадке. И как ни в чем не бывало сказал:

— Вот и все, Перекалин. Теперь полетишь самостоятельно.

Умел Мартынов подбодрить, поддержать человека. А на фронте это, известно, дороже всего. Как-то весной над Севастополем подбили машину Ивана Прохорова. Изранили сильно, домой не дотянул. Пришлось садиться ночью на незнакомую местность. Вернулся Прохоров в эскадрилью печальный.

— Не горюй, Ваня, — говорит ему Мартынов. — Зубы вставишь золотые. Чуб у тебя все тот же, буйный. И наград сколько… Закончишь войну — от девчат отбоя не будет.

Прохоров повеселел от слов комэска и удивился, что он о девчатах заговорил. Ведь совсем недавно предупреждал!

— Не время сейчас невест заводить. Не успел жениться до войны — теперь уж после Победы.

Когда Мартынов говорил: «Не успел жениться…», все смеялись, потому что он имел в виду нас, молодых, меня, Ваню Прохорова, Витю Иваненко, Сергея Ермакова. А до войны нам было по семнадцать… Постарше был Павел Клочков, но и он не был женат.

Разговор этот возник еще на подмосковном аэродроме, Иваненко часто отпрашивался у комэска на часок в ближайший поселок. Однажды Мартынов спросил:

— Иваненко, и что ты туда заладил?

— Да надо, — замялся Витя.

— Медом кормят?

— Да как сказать…

— Знаешь что, Иваненко, наверное, не буду тебя больше отпускать.

— Как же, товарищ командир, ведь там…

— Что там?

— Там у меня Юля.

— Тем более… Вскружишь девчонке голову, улетишь к черту на кулички… Где ей тебя искать?

Однажды, к великому нашему удивлению, Мартынов подозвал Иваненко:

— Забот ты нам всем прибавил, Иваненко. Даю тебе час. Туда и обратно. И только хоть на минуту опоздай!..

Иваненко оторопело поднял свое кругловатое лицо, заморгал, плечами пожал. «Туда и обратно» — это значит к Юле. Но зачем сейчас, да и зачем бежать? И вообще он не собирался к ней сегодня. Обещал прийти завтра, если не будет боевого вылета.

— Ну чего стоишь, время-то идет. Завтра прощаемся с Подмосковьем. Полетим на Украину.

На новом аэродроме комэск частенько спрашивал Иваненко:

— Ну как, пишешь Юле, штурман?

— Пишу.

— А чего в клуб зачастил?

— Я только потанцевать…

— Смотри… Я ведь тоже за тебя перед Юлей в ответе.

И вот неожиданно к Мартынову приехала жена. Приехала в пору необычных и, пожалуй, самых трудных полетов за всю боевую историю нашего гвардейского полка.

Мы только что получили задание. В Татрах, в долине быстрого Грона, началось Словацкое восстание. Туда лежал наш новый маршрут. От Днепра через Южный Буг, Днестр, Сан и Ондаву. Запрещено включать радиопередатчики. От истребителей приказано уклоняться, в бой не вступать. Люки тяжелых бомбардировщиков были загружены не бомбами, а боеприпасами и оружием. На каждом мешке — свой номер. Груз разрешалось сбрасывать, если полностью уверен, что под крылом нужная точка. Был установлен сигнал. С борта самолета — ракета. На земле условный знак из костров. Похожий на конверт.