История античной философии - Владимир Файкович Мустафин

понятий в суждении не производит нового смыслового содержания – ибо предикат лишь повторяет то содержание, которое уже имеется в субъекте, – это означает отрицание вообще возможности суждений как элементов теоретического знания, а, значит, теоретического знания вообще, поскольку знание и состоит из суждений. Остается доверять только свидетельству органов внешних чувств, да и то в очень ограниченной степени, ибо полное, наивное доверие исключается все тем же скептицизмом.

За отрицанием религиозной традиции последовало и отрицание отрицающего религиозную традицию философствующего разума.

Итак, теория отрицается и остается только практика, этика. Здесь Антисфен исходил из довольно широко распространившейся тогда среди афинских софистов установки – противопоставления культурной (= городской) жизни и естественной (= сельской). Предпочтение отдавалось естественной жизни. Эта установка, на первый взгляд, выглядит каким-то недоразумением. Софисты ведь были интеллектуальными выразителями как раз отрицания всякой наивной естественности, отрицания всякого традиционного, основанного на религии уклада жизни, всякого авторитета и всякой консервативности. И вдруг … отрицание этого отрицания! Но на самом деле всё логично. Ведь софисты последовательно осуществляли принцип философии – сомнение в истинности всех суждений, которые предлагаются традицией. Как уже говорилось выше, это сомнение психологически неизбежно должно было распространиться и на безотчетную первоначальную философскую уверенность в способности философствующего разума заменить традиционные суждения новыми суждениями, извлеченными им из самого себя. Это как раз и произошло у софистов, и привело к отрицанию способности философствующего разума достичь истины. За естественным для философов отрицанием религиозной традиции последовало и отрицание отрицающего религиозную традицию философствующего разума.

Антисфен: осуществление добродетели есть единственный способ достижения счастья для человека.

Этот теоретический нигилизм у Антисфена и его последователей не достиг предела (т.е. не перешёл в практическую сферу, в этику) под влиянием Сократа, и потому Антисфен отказался лишь от теоретизирования, но указал на практику как на ту область, в которой философ может что-то полезное произвести. Здесь, в сфере этики, определяющим фактором является твердость духа в осуществлении добродетели (это понятие взято Антисфеном у Сократа). Осуществление добродетели есть единственный способ достижения счастья для человека. И ничего другого, кроме решимости воли, для осуществления добродетели не требуется. Никакого обилия знаний и обилия слов здесь не нужно.

Но все же знать, что такое добродетель, надо. Добродетель – это полная независимость человека от чего бы то ни было, находящегося вне его самого. Человек должен ограничиваться удовлетворением только лишь одних естественных потребностей. Он должен опроститься в своем образе жизни вплоть до исключения из неё всего искусственного, навеянного городской культурой. Противоположность добродетели есть порок, который проистекает из-за незнания истины, заключающейся в том, что искать счастья вне своей сущности есть заблуждение. Добродетель – это высшая ценность, к которой нужно стремиться. Порок – это то, чего надо избегать. Все остальное безразлично. По опрощении окажется, что удовлетворение истинных, т.е. естественных потребностей нетрудно. Потребности в пище, одежде и жилье сравнительно легко могут быть удовлетворены, если эти потребности действительно не выходят за рамки естественности. Пример быта деревенских жителей вполне в этом убеждает: простая еда, непритязательная одежда и скромное жилье сельских жителей вполне обеспечиваются их трудом и вполне достаточны для здоровой и спокойной жизни. Сельские жители миролюбивы, трудолюбивы, благочестивы и на жизнь не ропщут. Такая установка для здравого смысла выглядит вполне приемлемой и даже вызывает симпатию.

Но многие последователи Антисфена, которых называли киниками (это наименование происходит от названия гимнасия «Киносарг» в Афинах, где Антисфен с единомышленниками встречались), нередко осуществляли это проповедуемое ими опрощение с какой-то вызывающей аффектацией. Даже сам Антисфен, человек серьезный и даже мрачноватый, демонстративно носил чуть ли не рваную верхнюю одежду (плащ-гиматий), тем самым тщеславно напоминая всем о своем пренебрежении ко всему внешнему. Сократ, кстати, усматривал в такой демонстрации гордыню Антисфена. Рядовые киники своей угрюмой и часто неопрятной внешностью и, особенно, вызывающим поведением нередко нарочито оскорбляли общественные нравы и обычаи того времени.

Диоген Синопский: всё, что естественно, то не постыдно.

Но особенно в этом отношении прославился прямой ученик Антисфена Диоген Синопский (412-323). В своем опрощении, якобы ради того, чтобы полнее осуществить естественный образ жизни, он действовал с непреклонной прямолинейностью. Из одежды у него был только один грубый короткий спартанского образца плащ, который он одевал на голое тело. Этот же плащ был для него и постельной подстилкой. К этому наряду добавлялся только посох и сума для хранения пищи. Это и было все его имущество. Диоген не имел ни постоянного источника дохода, ни постоянного места жительства, питался чем попало и спал где попало. При этом он все делал публично. Даже физиологические надобности отправлял публично, оправдываясь тем, что «всё, что естественно, то не постыдно». Вообще, настырно назойливое оскорбление всех видов общественного приличия Диоген возвел в принцип своего поведения.

Конечно же, к такому стилю поведения – вовсе не оправдывая его – можно отнестись снисходительно. Чудачество, юродство, карикатура – да. Но, все-таки, это не главное. А главное то, что основная установка киников, лежащая в основе их поведения – человек должен зависеть только сам от себя, – вполне последовательно вытекала из их основной философской установки. Действительно, если философ-скептик принципиально отказывается от всех старых традиций, связанных с религией, и от новой традиции философского умствования, то он остается принципиально одиноким. Ему приходиться полагаться только на самого себя. И философу надо показать, что он может в такой ситуации онтологического и социального одиночества достичь возможного для человека счастья, если сущность счастья понимать правильно. Если же эту сущность счастья понимать правильно – счастье есть скромное удовлетворение естественных потребностей человека, – то такую этическую теорию надо оценить по достоинству, т.е. высоко. Это далеко не самый худший образец секулярного аскетизма.

Хотя теория киников не интересовала, но все же вообще обойтись без неё в социальной жизни, понятно, невозможно. Правда, их теоретизирование было упрощенным, ибо оно выражалось одними тезисами, без мотивировок и подтверждающих их аргументов. Да и по содержанию своему эти тезисы были ничем иным, как повторением нигилистических суждений, общих всем софистам. Но среди этих суждений встречались и необычные для той эпохи мысли, к которым в Европе пришли много позже, как к открытиям прогрессивной политической мысли. Например, отрицание рабства как института неестественного и, потому, несправедливого. Также, вопреки известному отвращению греков ко всем видам ручного труда, Антисфен называл работу благородным проявлением человеческой натуры. Кроме того, бедность не является унижением и не препятствует счастью человека…

К религии киники относились как к «безразличному». Хотя все языческие представления и обряды как искусственно утвержденные, а, значит, неестественные, и должны были быть отвергнутыми,