Химеры (СИ) - Кузнецова Ярослава Анатольевна

Из почтения к памяти рея Вито.

Следующий удар был таким сильным, что она даже его не почувствовала. В глазах вспыхнуло, пол и стены разъехались в разные стороны и почернели.

Амарела уронила голову на грудь, задыхаясь от ненависти и потрясения.

Энриго некоторое время постоял рядом, тяжело дыша, потом развернулся и вышел.

Хлопнула дверь, и рейна Марген дель Сур, наконец, смогла заплакать.

* * *

Ветлуша сонно двигалась к морю, стиснутая каменными стенами. Раньше по ее изогнутым берегам лежали песчаные отмели и подмытые за долгое время обрывы с торчащими корнями и ласточкиными гнездами. На деревянные мостки приходили стирать прачки, можно было поднырнуть снизу и опрокинуть корзину, так чтобы по воде плыли тяжелые белые полотнища простыней и человеческие рубахи, взмахивающие рукавами, словно утопающие.

Прачки крыли водяной народ всякими словами, но зимой, бывало, ставили у полыньи блюдо с горячими пирожками — чтобы в апреле лучше ломался на реке лед.

Ньет поднырнул под струю теплого течения, сильно отталкиваясь ногами, метнулся в тень моста и застыл над донной мутью, раскинув руки и слегка пошевеливая растопыренными пальцами. Потом он медленно перевернулся на спину и бездумно уставился на свет и темные кляксы, пятнавшие поверхность. По мосту грохотали фуры и легковые автомобили, опоры вибрировали, отдаваясь под ребрами, как отдается грохот барабана. Если слушать из реки — город колотится, как огромное сердце, пульсирует, проталкивает кровь по жилам.

Фолари улыбался, не мигая смотрел вверх; темные глаза оставались неподвижны.

Он так привык жить с людьми, что даже в воде не стал менять облик — так и болтался в мутной толще облаченный в человечью одежду, только сандалии скинул на набережной. Сильно толкнула вода, вскипели белые пузыри — с моста прыгнул кто-то из своих, кажется, Озерка; подплыла к нему, двигаясь рывками — бледное личико под водой казалось зеленым.

Ньет безразлично отвернулся.

Озерка совсем юная — родилась, когда Ветлушу уже начали забирать в камень, и почти не помнит, как тут все было раньше.

Набережная для нее — родной дом.

Ньет же не вылезал на сушу, пока в реке не стало невозможно жить.

Поглядывал на мир с изнанки, подплывал к поверхности.

Он прикрыл глаза и стал думать, как было раньше.

Память фолари — бесконечный океан, в котором обрывки чужих воспоминаний путаются со своими и все перемешивает соленая вода времени… Никогда не знаешь точно — твое ли это воспоминание или чужое. Фолари не считают свой возраст, взрослеют не как люди, и прошлое их нелинейно, а ветвится, как куст водорослей. В глубине памяти все сливается, остается только общее «я».

Я, который дремлет в спокойной, пронизанной лучами воде.

Она снова проходит по мосткам — там, по Ту Сторону. Осклизлые доски чуть вздрагивают, плотная волна ударяет в бок, щекотно резонирует в боковой линии.

Я просыпаюсь.

Рывками, то и дело зависая в холодных струях, поднимаюсь со дна. Хожу кругами. Приглядываюсь.

Она, бывает, надолго задерживается там, наверху. Иногда вода начинает дрожать чуть сильнее, звуки расходятся радужными всплесками, переливаются.

Это она поет.

Я выгибаюсь, переворачиваюсь в этом дрожании, острые перья на плечах топорщатся, натягиваются перепонки меж пальцами рук.

Щелк… Хвост выстреливает, как кнут, прогоняя в зеленоватой толще гудящую волну.

Может быть, она смотрит сейчас на серебристую, как чешуи на моих предплечьях, водяную рябь, видит, как ходят под тонкой амальгамой темные тени.

Одна из них — это я.

Проплывая сквозь туго натянутый уток стеблей кувшинок, я дергаю за них, и яркие цветы с Той Стороны пляшут.

Изнанка всего.

Все изламывается, пересекая границу — и свет, и воздух, и сила звуков.

А что будет со мной? Если выгляну?

Я медленно проплываю под мостками, затаиваюсь в темной тени, вглядываясь в колеблющееся полотно лучей.

Каждый день мы играем в одну и ту же игру.

Она, наверное, не знает, что я тут живу, иначе игра стала бы не такой интересной.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Тихий стук — один, другой.

Я отираюсь плечом о скользкую тину, наросшую на бревнах, терпеливо слежу.

Оплетенная струями потревоженной воды, в перламутре воздушных пузырьков, в мой мир опускается ножка. Потом вторая.

Она же не знает, что я тут, под мостом.

Я кидаюсь вперед, нарочно промахиваюсь, щелкнув зубами. Разворачиваюсь. Круги все сужаются.

Она беспечно шевелит пальцами, наслаждаясь прохладой.

Дымчатая, как расплывшаяся тина, прядь моих волос скользит по ее щиколотке, пальцы вздрагивают и поджимаются.

Я снова замираю, тараща глаза. Выжидаю.

Приоткрываю рот, пробуя воду на вкус.

Странные, непонятные запахи — таких здесь нет.

Они никак не называются, лишь рождают в моем сознании яркие вспышки, образы смутно колеблющихся трав, отблески голубого, что-то круглое, золотое, как пленка на поверхности колодца.

Все перебивает дразнящий небо и язык вкус крови — по нежной, теплой-претеплой коже ступни тянется подсохшая царапина.

Биение пульса под выступающей косточкой завораживает.

Я медлю, поворачивая голову из стороны в сторону, растопыриваю и складываю плавники, дожидаюсь момента, когда ожидание становится невыносимым и бросаюсь, раскрыв пасть.

Клац! В последнее мгновение успеваю отвернуть, разворачиваюсь, ухожу на глубину. Гляжу уже оттуда — на яркое пятно.

Жалко, что она ни за что не стала бы со мной играть, если бы знала…

Тяжко зашумел поезд, идущий по путям, Ньета покачало, как чаинку в стакане. У его человека толстые граненые стаканы, серебряные подстаканники, за которые не страшно взяться. Запах краски и растворителя, деревянной стружки, резкого одеколона, странная, с железным привкусом вода в кране.

Это — только его воспоминания.

Пока.

Когда-нибудь он решит вырасти, и найдет себе подругу, и его воспоминания вольются в чужие, как вливается алая капля в колодезную воду. Вольются — и растворятся.

И вкус воды еле уловимо изменится.

Как сейчас…

Ньет заинтересовался и начал потихоньку подниматься вверх, туда, где рябили бесконечные мелкие волны. Знакомый запах беспокоил его, притягивал.

Он подплыл вплотную к каменной стене набережной, туда, где к реке вели пологие ступени.

Кто-то беспечно болтал в воде босыми ногами, и он очень хорошо знал, кто.

Фолари усмехнулся, приблизился, отерся о маленькую ступню плечом.

Ножки дернулись, но убираться не спешили.

Ему вдруг стало весело и хорошо. Захотелось выпрыгнуть из воды и перекувыркнуться в воздухе, устроить плеск, такой, чтобы брызги во все стороны.

Ньет развернулся, сделал стремительный круг, намереваясь свалить человечку в воду, но тут с поверхности просунулась рука и крепко ухватила его за волосы.

Он взвыл и был вытащен на божий свет, в яркое плещущее сияние полдня.

— А ну вылазь, — сказала Десире.

— Э! Больно!

— Хватит мокнуть, макрель несчастная, пошли гулять. Фу, ты так в одежде и плавал!

— Я вообще-то водяная тварь, ты не знала? Сплю в тине, среди ракушек!

Фолари уцепился за каменную ступень, подтянулся и ткнулся головой девушке в коленки. С волос потекло, легкая юбка облепила бедра.

— Прекрати сейчас же! — Десире попыталась его отпихнуть, но было уже поздно. — Вот дурак!

Ньет молча жмурился, чувствуя плечами и затылком жаркие солнечные лучи и щекой — нежное тепло кожи.

Пестрый его народ залюбопытствовал, начал сползаться поближе, по гранитным ступеням сбежала здоровенная, черная как смоль псина с чешуей на боках, села рядом, постучала хвостом, вывалив длинный драконий язык.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Десире и глазом не моргнула.

Ньет пересилил желание залечь мордой в девичьи коленки навечно, выпрыгнул из воды и уселся рядом.

— Ну, подмочил ты мне репутацию, — Десире тщетно пыталась выжать юбку. — Лучше бы и впрямь в речку столкнул.