Скопин-Шуйский - Наталья Петрова

В письмах он постоянно уверял и папу, и польского короля в дружбе и любви к ним. Он расплатился с долгами своего тестя и своими собственными перед королем Сигизмундом III, но на требование отдать Северскую землю ответил отказом. С предложением короля объединить Польшу и Россию в подобие конфедерации — давняя мечта поляков — самозванец согласился, но никаких действий вслед за этим не последовало. Так же как и за обещанием Лжедмитрия помочь польскому королю воевать Швецию. К тому же от польского короля он потребовал называть себя императором, о папе начал отзываться без должного уважения; обещание открывать костелы в России уравновесил посылкой во Львов соболей для устроения там православной церкви.

Особенно горячо Скопин поддерживал заботу царя о служилых людях. Им удвоили земельные и денежные оклады, царь проявлял внимание к их просьбам, одаривал наемных иностранных солдат. «Все государи славны солдатами и людьми-рыцарями, ими они стоят, ими государства распространяются, монархии утверждаются, они — врагам гроза…» — не раз слышал от царя князь Михаил Скопин[141]. Кто, как не он, воспитанный на рассказах об обороне Пскова отцом и дядей, выросший среди тех, кто не щадил своей головы и живота на благо Отечества, мог оценить эти слова царя?

Скопину нравились ловкость и храбрость молодого царя, который был прекрасным наездником. Лжедмитрий чаще ездил верхом, чем в карете, не допускал, чтобы его подсаживали в седло, легко садился на коня сам. Очень любил объезжать норовистых коней и охотиться. Во дворце долго обсуждали случай на охоте, когда царь один отважился пойти на огромного медведя[142]. Да и царь с удовольствием оглядывал огромного роста и богатырского сложения мечника, стоявшего в нарядных одеждах у трона. «Перед царем с каждой стороны стояли по два человека, которые имели платье, шляпы и сапоги белые и которые держали в руках символы государства. Пятый же, стоявший подле самого царя, держал обнаженный меч»[143]. Могучая фигура Скопина придавала величавость и самому царю, не вышедшему ростом и имевшему отнюдь не царственную внешность: «естеством плоти зело не зрачен и скупоростен», как сказал о нем современник. Свита, как известно, делает короля.

Но вот с тем, что Лжедмитрий, «будучи человеком проницательным, сразу оценил его (Скопина. — Н. П.) незаурядные способности», как пишет Р. Г. Скрынников[144], согласиться трудно. Судя по финалу своего короткого царствования, проницательностью-то самозванец как раз и не отличался.

В соответствии с высоким чином великого мечника и родовитостью Скопину было положено содержание: 600 рублей в год. Сумма значительная для того времени, особенно в сравнении с невысокими, как отмечали все иностранцы, ценами на продовольствие. Четверть ржаной муки — это примерно 65 килограммов — стоила в то время 30 копеек, пуд коровьего масла — 60 копеек. Бычка четырехлетку можно было купить за рубль. Кафтаны из привозной материи, «сукна англицкого», стоили дорого: штука (рулон) оценивалась в 8 рублей. Шуба на соболях, крытая бархатом, могла стоить 70 рублей и выше[145]. Конечно, шуба с царского плеча стоила гораздо дороже — несколько тысяч рублей, но таких на базаре не продавали.

Назначенное мечнику содержание было высоким, но не исключительным — члены Боярской думы традиционно получали в год от 100 до 1200 рублей, в зависимости от чина. Наравне со Скопиным-Шуйским — по 600 рублей — получили двое других Шуйских, возвращенных из ссылки через полгода и вновь вошедших в Думу, — братья Василий и Дмитрий. Ивану Шуйскому назначили чуть меньше — 500 рублей, Михаилу Татищеву и князю Ивану Воротынскому по 300 рублей; столько же получал посольский дьяк Афанасий Власьев. Важно заметить, что больше Шуйских, если верить сведениям иностранца[146], положено было окладу только возглавлявшему Думу князю Федору Мстиславскому — 700 рублей в год. Однако напомним, что отнюдь не деньги были главной ценностью того времени, а земельные владения с крестьянами, которые и составляли основной доход Михаила Скопина и его матери.

Проходная пешка

Служба стольника Скопина при самозванце началась с поручения привести к присяге жителей пограничного Ивангорода. Какое место занимал этот город во внешней политике России, а сама Россия в международных делах при царе Дмитрии Ивановиче? Посмотрим на сложившуюся к началу XVII века комбинацию фигур на шахматной доске европейской политики.

Одним из главных направлений внешней политики России по-прежнему было северо-восточное, балтийское. В те годы два противника русских интересов на Балтике — Швеция и Польша — были заняты войной между собою: Сигизмунд III и его дядя Карл IX оспаривали друг у друга шведский престол. Однако в перипетиях борьбы с Польшей шведский король не забывал о России.

В основе планов Швеции лежала так называемая «восточная программа», разработанная еще в середине XVI века. Она состояла в том, чтобы овладеть Кольским полуостровом, русским побережьем Финского залива и Ливонией. «Вся русская политика Карла IX в Смутное время была направлена исключительно к территориальному расширению Швеции на востоке, к обеспечению своего положения со стороны Москвы, к обессилению последней на балтийском и финском побережьях»[147]. Достигнув этой цели, Швеция окончательно отрезала бы выход России на запад и начала бы полностью контролировать ее международную торговлю. «Балтийское море наше и мы в том вольны» — так была выражена шведами идея «прибалтийского барьера», их желание видеть Балтийское море внутренним шведским озером. Эта линия станет ведущей в шведской политике в XVI–XVII веках.

В 1595 году Россия и Швеция заключили Тявзинский мирный договор, по которому за Швецией остались восточная часть Карельского перешейка и Нарва, а Россия вернула себе Корелу. Однако самым спорным оказался пункт о торговле. Шведы признавали Выборг и Ревель свободными для купцов всех государств, русские же города этого права лишались: в Нарве торговать могли только шведские купцы. России этот пункт соглашения был совершенно не выгоден, потому она договор не ратифицировала.

Но Карл IX не отчаивался и при первой же возможности попытался добиться хотя бы частичной ратификации договора. Особенно активизировалась шведская сторона, когда в России началась Смута. Шведский король предлагал свою помощь и Борису Годунову, и Василию Шуйскому. Однако действия и планы Карла IX, излагаемые в тайных инструкциях, были отнюдь не бескорыстны: явно стремясь положить конец усилению Польши, своего исконного врага, Карл одновременно стремился урвать часть добычи в раздираемой разногласиями России и прибрать к рукам «плохо лежащие», по мнению шведов, Новгород, Псков, Гдов, Ям, Копорье и Ивангород[148].

Когда в Швеции еще не знали, что Борис Годунов умер, но слышали о претензиях на престол самозванца, то отправили на всякий случай грамоты и к тому, и к другому: Карл был готов поддержать любого, кто ратифицирует договор[149]. Король отдал приказание доставлять ему все сведения о самозванце. На границу Финляндии было двинуто большое шведское войско, повсюду делались усиленные рекрутские наборы (каждый пятый мужчина поступал в войска). В инструкции шведским послам, датированной февралем 1605 года, указывалось, что Швеция готова предложить России помощь против Польши. Но не даром, а в обмен на Ивангород, Корелу (Кексгольм), Ям и Копорье. Однако Борис Годунов ответил отказом: «Московия не нуждается в шведской помощи, ибо еще недавно, как король мог видеть, при великом Иване Васильевиче у нее хватало сил сопротивляться одновременно туркам, татарам, полякам и шведам»[150].

Эту же линию внешней политики продолжил и самозванец. Он со всей очевидностью продемонстрировал, что вовсе не собирается разбазаривать собственные земли, доставшиеся ему в наследство от «предков», к тому же приготовления шведов к военным действиям не остались незамеченными в России.

Ивангород играл важную роль в российской международной торговле. Построенный на расстоянии выстрела от Нарвы, он имел выгодное стратегическое и торговое положение. Поэтому новый правитель решил немедленно привести население города к присяге и приготовить его к военным действиям. Вот для этой весьма ответственной и важной миссии и был избран стольник Скопин-Шуйский. Как сказано в разрядах: «В лето 7113 (1605). В том же году прислан с Москвы в-Ыван-город приводить ко кресту от Ростриги столник княз Михаило Васильевич Скопин-Шуйской»[151]. Видимо, пользующийся доверием самозванца дядя Скопина Борис Татев и его родственник Борис Лыков предложили для выполнения поручения кандидатуру Михаила, а может быть, царь и сам заметил в толпе придворных рослого молодца и отправил его в пограничную крепость.