Сумеречные рассказы - Борис Лего

Не так давно, на заседании, Ленин спросил его:

– Товарищ Троцкий, а скажите, будьте любезны, почему Маркс проникся премудростью пескарей и боялся обсуждать высшие, надмирные методы революционной борьбы?

– Не надо, Владимир Ильич, так формулировать, – ответил Троцкий. – У храброго и готового штурмовать небо Маркса…

– А вы не ответили на вопрос! – перебил его Ленин. – Дело в том, что Маркс как настоящий стратег обсуждал именно технические вопросы восстания, не позволяя себе увязнуть в революционной романтике!

Товарищи зашумели. Ленин победно смотрел, как Троцкий побледнел и вышел из комнаты.

После этого заседания Троцкий уехал в Женеву по каким-то мелким делам и, всё ещё переживая обиду, сообщил Ленину, что решил там обосноваться, и надолго.

Ленин отвечал в письме: «Ваше излишне долгое пребывание за рубежом, Лев, принудит думать, что вы отказываетесь от сопротивления! Сейчас проходят выборы в Думу. Оппортунизм восстаёт из пепла, меньшевики заключили блок со всеми мелкобуржуазными партиями, хотя недавно кричали на весь мир, что хранят классовую чистоту социал-демократии! Звереют кадеты, эти либеральные буржуа. Возможно, кадетские голоса разобьются на два или три списка. Народ стал сознательнее, октябристы проваливаются на каждом заседании! Этакая абракадабра, весь мир следит за ходом борьбы, а вы скрылись. Скверно. Мы должны вместе использовать избирательную кампанию для организации революции, а вы малодушничаете. Прошу срочно прибыть в Петербург!»

Но до сего дня Троцкий даже не думал возвращаться.

4

Керосинка в палатке погасла. Ленина терзал кошмар: снилось, что кризис оппортунизма приснился и нет никакого кризиса, а Думу наводняют черносотенные мужики в косоворотках и с топорами. Большевики бегут. Ленин всходит на трибуну, начинает говорить, а мужики бросаются к нему. Ленин просит внимания.

Мужики останавливаются.

«Товарищи!» – взывает Ленин. «Тамбовский волк тебе товарищ», – ревут мужики. Ленин продолжает: «С пролетариатом за революцию или с либералами за переговоры со Столыпиным – выбирайте!» – «Нам выбирать нечево, – отвечают мужики. – Ты своими гегелями мозги не засирай, всех их в одно поселение надо, в Сибирь. А Столыпина не тронь».

Ленина стащили с трибуны, связали. Вытолкали из Думы и куда-то повели. Граждане останавливались, смотрели на процессию. «Гегемония революционного пролетариата стала фактом!» – кричал он.

Когда подошли к Обводному каналу, Ленина раскачали и бросили в канал. За мгновение до пробуждения он успел заметить, что по набережной в клубах голубого дыма едет броневичок, на котором стоит Троцкий в золотых очках и на ходу даёт речь.

Проснулся. В палатке холодно. Светает.

«Непорядок, плутаю вторые сутки… Заспался тут…» – подумал Ленин и вздрогнул. Снаружи слышалась возня. Ленин достал кольт, взвёл курок и выглянул из палатки. Гроб перевернут и открыт. В рассыпанных по снегу вещах роется лось. Ленин заорал и бросился на него, хотел попасть рукоятью револьвера по волосатой морде, но споткнулся и упал. Лось побежал. Ленин, лёжа, выстрелил, но снова мимо.

Ленин поставил гроб на санки, собрал разбросанные вещи.

Книги и документы лось не тронул, но изжевал несколько буханок хлеба, завёрнутых в мешковину, и разбил копытом бутылку спирта на клюкве, что дала с собой жена.

Ленин успокоился, совладав с собой. Сварил на горелке кофе, подогрел шницель. Солнечное утро не радовало. «Вдруг я в открытое море вышел через пролив? Это что же такое… – думал он, глядя из-под полога палатки в морозную даль. – Что лося за мной влечёт?.. Видать, дурной. Болен, наверно. Вот ведь как. Со зверем вместе… Один патрон остался… Надо другим путём идти. Строго на запад. Куда-нибудь да выберусь…»

Он разобрал палатку, уложил в гроб. Достал компас. Стрелка на этот раз не дрожала – синий и красный концы уверенно уперлись в полюса.

Пошёл на запад.

Быстро замёрз, но привал делать было рано – вдруг до Финляндии рукой подать? Час-другой шёл вдохновенно, даже насвистывал немецкий марш, а берега не было. Стало казаться, что его вообще нет, как и кризиса оппортунизма, что идти вот так придётся вечно, как в чистилище, – тащить гроб, вязнуть в снегу.

От сверкания снега слезились, болели глаза.

Ещё двое суток шёл на запад. Спать старался меньше.

Кончился керосин, кончилась еда.

Забыл завести часы и потерял счёт времени.

Голод усиливался. Когда хотел пить, жевал снег.

Отморозил пальцы на ногах. Сперва, как только начинали болеть, садился, стягивал валенки и растирал конечности, потом перестал, решил не тратить сил.

Немного согревался, когда спал, а через полчаса ходьбы мёрз вновь.

Монотонно грезилась еда: салаты, окорока, соленья, колбасы, хлеб на блюде – и почему-то Троцкий с рюмкой в руке – улыбается, говорит, говорит…

Страшно тяжело стало мыслить. Усилием воли выуживал из памяти заседания, планы, статьи, документы, события… и вспоминалась еда.

Лось больше не появлялся. Теперь Ленин хотел его увидеть – как-никак живая душа. Даже птица, пока шёл, ни разу не пролетела… А лося можно и застрелить. Мясо. Один патрон есть ещё.

Иногда останавливался, откидывал барабан револьвера, смотрел – на месте ли патрон.

Пришла мысль: «Может, застрелиться? Ведь не дойду, промучаюсь только».

Мысль именно пришла, откуда-то со стороны. Ленин отгонял её, но она назойливо липла, ощущением тяжести кольта в кармане лезла в сознание. Стал думать, как. В висок или рот. Ненадолго даже расхотелось есть.

Ленин потерял счёт дням, тащился на запад, как заведённый, тянул за собой гроб, который решил не бросать из принципа, это означало бы капитуляцию перед лицом неугомонной стихии. Ленин не мог этого допустить. Иногда падал от слабости, но не позволял себе лежать долго.

Время облеклось в тупое, монотонное движение. Лишь две мысли сохраняли ясную форму: запад, то есть берег, и патрон в кольте; одна как бы уравновешивала другую, и в этом полузабытьи голод не так мучил его.

Потеплело. Стали встречаться полыньи.

Однажды ночью Ленин увидел вдалеке россыпь огней. Из последних сил он побрёл туда, боясь, что это иллюзия. До берега оставалось несколько вёрст.