Логика прыжка через смерть - Сергей Герасимов

…А бабка Березуха стояла на остановке и ждала прибытия трамвая. На поводке она держала собачку, маленькую, беспородную, светлого окраса.

Собачка сидела печальная, с выражением покорности судьбе. Кончики ее ушей отвисали в стороны. Трамвай всегда приходил точно, в час сорок пять. И точно к часу сорока пяти бабка Березуха копила лучшие ругательства, придуманные за ночь и точно в час сорок пять она их изливала. Изливала на водителя трамвая, на женщину с большими губами и коровьим взглядом. Все же они были знакомы и немало проездили вместе – как же можно обойти вниманием старую знакомую? Но в час сорок пять трамвай не приехал. Не приехал он и в час сорок семь. Бабка Березуха ругнула разок пустой горький воздух и почувствовала такую тоску, что впору вешаться. Ругнула воздух еще раз и повеселела. Правда, воздух не отвечал, но в жизнерадостной бабке Березухе было столько энергии, что ответа и не требовалась. И она пошла прочь от остановки, самоуслаждая себя очередной матерной арией. На повороте к площади Центральной она увидела человека в разорванной на груди куртке, перепрыгнувшего через стену. Бабка Березуха взвилась, вспомнив свои лучше ругательства. Начав фразу с бессмысленного набора слов, для разгону, она закончила ее, высказав намерение сплясать на могиле встречного.

Коре остановился и дослушал конец фразы.

Почему бы и нет? – подумал он. – Такая тварь вполне заслуживает смерти.

Стоит проверить это предположение не только на речных раках. Раки раками, а окончательные эксперименты всегда ставятся на людях. Нужно лишь точно свормулировать пожелание.

– Если бы я был этой собачкой, – сказал он, произнося слова четко и внятно, – я бы не задумываясь перегрыз тебе горло.

И бабка Березуха осеклась, вдуг почувствовав незнакомую силу в этих словах.

Она взглянула на собачку и собачка взглянула на нее. Взгляд собачки стал беспутным, не задумчивым, плоским. Собачка тявкнула и стала гоняться за своим хвостом.

22

Спичечник Еня знал что такое счастье. И не то чтобы он был особенно счастливым человеком, наевшимся счастья всласть и теперь размышляющим о причинах счастья, о его последствиях и сокровенной сути, не был он и философом, охочим до пустых размышлений. Просто сегодня с утра его осенила идея и в свете той идеи спичечник Еня просто и совсем буднично понял, что он счастлив.

Создав за годы своей сознательной жизни четыре тысячи восемьсот сорок девять произведений спичечного искусства (изб, домов, церквей, соборов, замков, дворцов, сараев и заборов – все из спичек), Еня вдруг понял, что создал абсолютно все, и пути к новым творческим достижениям просто нет, просто нечего больше достигать. Это размышление вначале повергло его в глубокую печаль.

Немного ободрился он после того, как склеил из спичек палатку. После палатки – ящик для инструмента. Но, уже заканчивая ящик для инструмента, он понял, что творческий его гений на излете, склоняется к закату, стоит на краю пропасти, поражен тяжким недугом, повеяло зимним холодком, слышны звоночки – Еня полдня пытался выразить словами свое чувство, но так и не выразил. Чувство было гнусным.

Нужно отметить, что Еня был признанным авторитетом в своей области и славой родной деревни; имел он семь премий «го-хью» – главных премий по спичечному мастерству. Премии присуждались за лучшую идею, за лучшее исполнение, за минимальное количество материала, за самое крупное спичечное сооружение, за дизайн и за лучшую передачу средствами спичек общественной идеи.

Еще одна премия, дополнительная, присуждалась за вклад в дело мира – но эту премию получало всегда начальство. Большинство людей знают о существовании спичечного искусства (некоторые даже видели изделия, выполненные любителями), знает, но считает его блажью или глупостью. К чему, говорят они, клеить из спичек фигуры разной формы, если любой пресс напрессует тысячу таких же фигур в тысячу раз быстрее и будут они в тысячу раз долговечнее? Логичное рассуждение.

Но спичечное искусство – все же искусство и поэтому, как всякое искусство, смеется над логическими потугами. К чему восходить в горы, если есть вертолеты; к чему поднимать штанги, если есть подъемные краны, к чему играть в шахматы, если хороший шахматный компьютер все равно сыграет лучше? Зачем рисовать, если есть фотоаппарат; зачем петь и играть на скрипке, если есть магнитофон с заведомо лучшими записями, зачем читать лекции, если есть учебник, зачем играть на сцене, если есть компьютерная анимация? Спичечник Еня знал зачем: каждая мертвая горка спичек, к которой прикасались его пальцы, оживала и жила, обретя душу. Наверное, для этого и нужно искусство – для того, чтобы вдохнуть душу в неживое. Вот неотесанный чурбан из захолустья пришел в музей и томится, мечтая о мороженом или баночке синтетического масла, но вдруг останавливается перед картиной и картина говорит ему: «здравствуй, я живая». «Здравствуй, а я оказывается, тоже живой», – отвечает чурбан. И он уже не чурбан после этой встречи. Что бы было со всеми нами, если бы творец не собственоручно изготовил Адама из глины, а отштамповал тысячу адамов с помощью пресса? Все человечество до сих пор состояло бы из тысячи одинаковых глинянных статуй, изрядно попорченных временем.

Итак, Еня, как некоторый древний поэт, имел одну, но пламенную страсть.

Неделю назад он попал в больницу с подозрением на аппендицит (оказались просто колики) и провел в больнице пять дней. Эти пять дней отдыха казались ему вычеркнутыми из жизни. Он чувствовал себя так, будто ему ампутировали мизинец.

Те спичечные композиции, которые могли бы быть созданы за эти пять дней, не будут созданы никогда. В больнице он встретил милую женщину, которая выразила намерение стать его женой. Женщина покорно слушала енины лекции о спичечном искусстве – поэтому Еня сказал, что подумает. Но все равно, семь дней вычеркнуты из жизни. Первым делом искусство, а женщины потом. А теперь вот еще и это.

Этой ночью он почти не спал. В краткие минуты забытья он видел один и тот же сон, с продолжением – будто берет он, Еня, в руку свои нетленные произведения из спичек и сжимает кулак. И превращаются нетленные произведения в обычную труху. И берет он следующее произведение и снова кулак сжимает, и снова, снова, снова… Горько плакал Еня во сне и во сне же слышал танец маленьких ножек, и во сне же понимал, что спит, и что слышит он во сне топотание крысиных лапок по полу и даже вон та ледяная глыба в ногах, с голубым глубоким прозрачным отблеском, то не лед вовсе, а одна из крыс стянула зубами с ноги спящего Ени одеяло, от того и холодно ениной ноге, от того и снится Ене ледяная глыба.