Гросспираты - Аркадий Полторак

Адвокаты, конечно, не могли не понимать, что по своему политическому калибру Дениц и Редер вполне подходят для масштабов Нюрнбергского процесса. Оба ведь зани­мали высокие посты, а один из них короткое время был даже главой государства.

Кстати, кратковременное пребывание в кресле фюрера особенно беспокоило Карла Деница. Его сосед Редер ушел с политической сцены вовремя и уберегся от таких милос­тей Гитлера, которые здесь в Нюрнберге причиняют так много неприятностей.

Впрочем, Дениц хочет думать, что всем присутствующим в зале суда ясно, почему это именно на него пал выбор, почему коченеющая рука диктатора вывела в завещании имя гросс—адмирала, а не кого-нибудь другого. Но на всякий случай он втолковывает доктору Келли, когда тот заходит к нему в камеру:

— Я стал преемником Гитлера потому, что все другие возможные кандидаты были либо мертвы, либо в опале. И я являлся единственным честным человеком...

Конечно, такое можно было сказать только в тиши тюремной камеры. Заявить то же самое в зале суда более чем рискованно. Соседи по скамье подсудимых совсем не склонны были признавать монополии Деница на «честность».

А зачем, собственно, Дениц так старался внушить своему собеседнику, что честность оказалась главным критерием, когда фюрер принимал решение о своем наместнике? Не подумал гросс—адмирал, насколько трудно будет понять, почему Гитлеру понадобилось подбирать на свое место человека, обремененного столь непопулярным в «третьей им­перии» качеством. Завещание—то Гитлера полностью оглашалось в зале суда, и Дениц имел возможность еще раз убедиться, что сходящий в могилу диктатор требовал от остающихся в живых продолжать делать то же самое, чего он требовал от них на протя­жении двенадцати предшествовавших лет. В подобной ситуации преемник фюрера вов­се не нуждался в большей честности, чем сам фюрер. Но Келли ничего не спрашивал, ничего не сопоставлял. Он лишь записывал, и Дениц верил, что все это будет подано в задуманной доктором книге в той форме, в какой он излагает сам. Дениц не имел ос­нования считать тюремного психиатра нелояльным человеком.

В течение всего процесса гросс-адмирал пытался создать впечатление, что он возму­щается поведением других подсудимых. Ему не нравилось, что эти люди, действитель­но стоявшие у кормила власти, теперь стараются уйти в тень и, более того, бросить тень на него. Это свое возмущение он опять—таки высказывает не в зале суда (там всегда можно схлопотать нечто неожиданное от соседей), а в тюремной камере. Благо, на этот раз к нему «на огонек» зашел другой тюремный психиатр доктор Джильберт.

— Вы знаете, доктор, — разглагольствует Дениц, — я не выношу людей, которые ведут себя, как флюгер — куда ветер дует. Почему, черт возьми, люди не могут быть честными!

Вот сам он вовсе не собирается отрицать, что у него сложились хорошие отношения с Гитлером. И эти отношения не ухудшались от того, что гросс-адмирал часто не со­глашался с фюрером.

В Нюрнберге были оглашены многие документы, свидетельствовавшие о том, как высоко Дениц ценил фюрера.

«Германские мужчины и женщины, солдаты германских вооруженных сил! Наш фюрер, Адольф Гитлер, мертв. Германский народ склоняется в глубочайшей печали и уважении. Он рано осознал ужасающую опасность большевизма и посвятил свою жизнь борьбе против него. Его борьба закончена. Он умер смертью героя в столице Германской империи после того, как провел безошибочно прямую и непоколебимую жизнь».

Дениц не отрицает, что он так говорил в своем выступлении в связи со смертью Гитлера и закончил словами: «Сошел со сцены самый великий герой немецкой ис­тории».

Может быть, Кальтенбруннер стал бы изворачиваться, ссылаться на то, что его речь исказили. Деницу это не пристало. Даже оказавшись на скамье подсудимых, он не в претензии к фюреру. Гросс-адмирал пытается объяснить, почему в этом отношении его положение отличается, скажем, от положения Кейтеля. Фельдмаршала Кейтеля можно понять, когда тот все валит на Гитлера — ведь самые преступные приказы имели под собой подписи и Гитлера и Кейтеля. Совсем иное дело у Деница! Он заявляет гор­до и торжественно:

— Я и со мной весь военно-морской флот ничего не знали об уничтожении безоруж­ных людей...

Обвинитель, однако, оглашает еще один любопытный документ. Как к нему отне­сется Дениц?

«Люди военно-морского флота! Священная ярость и беспредельный гнев напол­няют наши сердца в связи с преступными попытками, которые могли бы стоить жиз­ни нашему любимому фюреру. Провидение хотело обратного, провидение охраняло и защитило нашего фюрера и не оставило наше отечество в его роковой борьбе».

Нетрудно догадаться: это отрывок из речи Деница в связи с покушением на Гитлера 20 июля 1944 года. На процессе автор не рискнул пространно комментировать ее. Лишь через много лет, находясь уже на свободе, он вернется к ней в своих мемуарах.

Мобилизовав все свои способности софиста и оппортуниста, Дениц проводит здесь, как ему кажется, тонкую линию. Он, видите ли, осуждал покушение на Гитлера потому, что был уверен: если бы оно оказалось успешным, дело закончилось бы гражданской войной. Ведь «большинство германского народа продолжало поддерживать Гитлера. Массы не догадывались о фактах, которые были известны участникам движения Сопро­тивления и которые побудили их действовать».

А как Дениц смотрел на покушение уже после войны? Здесь гросс-адмирал прово­дит разграничительную линию, по одну сторону которой находился он лично и его репутация, а по другую — участники заговора. Дениц пишет, что флот (и, конечно, его ко­мандующий) не ведал о преступной деятельности Гиммлера «или о каких—либо безобра­зиях многих генералов и старших офицеров восточного фронта». В то же время в Гер­мании нашлись люди, хорошо информированные о чудовищных преступлениях нацист­ского режима. Это — участники движения Сопротивления, участники заговора против Гитлера. И Карл Дениц с фальшивым пафосом заявляет теперь о них:

«Если немецкие мужчины и женщины по велению совести и с верой в то, что они смогут этим спасти свой народ от гибели, вступили на путь сопротивления и шли этим путем вплоть до государственной измены, я не могу отказать им в моральном оправ­дании...»

Ныне он понимает и признает моральные мотивы покушавшихся. «Особенно в свя­зи с тем, что им (покушавшимся. — А. П.) были известны масштабы истребления людей гитлеровским правительством». Отталкиваясь от этого признания, гросс-адмирал ставит риторический вопрос, полный такого лицемерия, которое заставило бы покрас­неть самого Иуду:

— Как бы я действовал сам, если бы знал об этих преступлениях? И отвечает без колебаний: