Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина

После собрания в коридоре ее нагнал Николай Александрович.

«Вот уж кто не приближался к избирательным участкам. Сейчас начнется» — подумала она — и не ошиблась.

— Софья Львовна, я, признаться, обескуражен.

— Отчего же?

— Зачем вам это?

— Что именно?

— Софья Львовна, вы всегда казались мне женщиной более сложного устройства, чем те, кто в этом участвует. Вам-то зачем вносить свою лепту в это действо? Тем более сейчас, когда дети вам так доверяют? — Он раздраженно взмахнул рукой.

— Мы все в нем участвуем. Приходим, не приходим, наблюдаем, игнорируем — участвуем.

Он поморщился:

— Пусть так. Но вы же знаете, что там будет, — он понизил голос до гневного шепота. — Как это будет.

— Не знаю. Я раньше не голосовала.

— Позвольте же, сколько вам лет?

— Достаточно, чтобы не верить в то, что мое мнение имеет силу.

— И вы пошли за сильным? Ради чего, что же вам пообещали? Да неужто оно того стоит, Софья Львовна? Береги честь смолоду, разве нет?

Софья притормозила у двери своего кабинета. Сжав ручку, она пробормотала в пол:

— Я могла бы объяснить, но какой смысл? Вы за меня уже все постановили и вынесли приговор, хотя кому как не вам знать о презумпции невиновности. Всего доброго, Николай Александрович.

По крайней мере, в школе у нее всегда была дверь, которой можно было хлопнуть.

* * *

— Неожиданно.

— Что именно?

— Вы не выглядите… политически активным гражданином. Гражданкой.

— А как, по-вашему, он должен выглядеть? Воин с советского плаката, так?

— Зачем вы всё язвите, Софья Львовна? Вам так проще?

Он и правда обижен. Ей все чаще становится неловко в его присутствии.

Будто он человек.

* * *

Софья знала, кто подбросил те листовки в школьные туалеты. Вернее, догадывалась.

Ее догадка только укрепилась, когда накануне дня X на ее занятии в 11 «А» завязалась дискуссия. В программе Замятин, у доски — Беляков, который бубнил скачанный реферат, подглядывая в листочек. Софья морщилась, но не перебивала. Женя был жертвой тщеславия своих родителей, выпихнувших его в школу в пять лет. Не догоняющий программу леноватый Женя не входил в число ее любимчиков, но приходилось делать скидку на то, что перед ней, по сути, девятиклассник. Беляков собирался идти на повара, часто приносил на уроки самодельные пироги и таким образом компенсировал нехватку знаний. Всей школой его вытягивали на тройки, приговаривая: «Оценки плохие, но мальчик хороший!»

— Замятин предупреждает о возможности возникновения общества, в котором не будет места свободе. Многие социалисты-утописты пропо… пропо… да блин! — Испуганно покосился на учительницу. — Проповедовали государство всеобщего благо… о-о-ой… благоденствия с полным комфортом и единым мнением. Роман «Мы» развенчивает такое счастье. Несомненная уникальность замятинского произведения заключается в том, что оно открывает целый ряд антиутопий в литературе девятнадцатого века…

— Какого века? — Софья встрепенулась.

— Девятнадцатого…

— Женя, а мы сейчас что проходим?

— О-о-о-о-ой!

— Женя, если скачал реферат, прочти его хотя бы перед уроком, а не у доски. Читать, кстати говоря, можно бы и повыразительнее. А что мы понимаем под антиутопией? Какие характерные черты жанра ты можешь выделить на основе, как я надеюсь, все-таки прочитанного? Женя? Давай так, сколько черт назовешь, столько я тебе и поставлю.

В голове Белякова закрутились шестеренки.

— Ща, ща, ща, Софльна. Есть человек, а есть система.

— И?

— И человек против системы.

Софья загнула один палец. Беляков водил взглядом по кабинету, будто надеясь отыскать подсказку на стенах. Увидел камеру и воскликнул:

— И за человеком следят!

— Он под контролем, да, — Софья загнула второй палец. Беляков беззвучно чертыхнулся и уставился на Алину с первой парты, которая так и крутилась ужом, желая уже ответить. Алина была его соседкой по парте — когда-то Женю к ней подсадили, чтобы вытянуть, но со временем это соседство превратилось в искреннюю дружбу. Алина кашлянула и уткнула лицо в руки, а потом резко их убрала.

— Лицо… Без лица… Человек без лица.

— Обезличенный человек, да. Что, будешь дальше пытаться?

— Можно я уже сяду, Софльна?

Софья отпустила Белякова с тройкой.

— Хорошо, ребята. Точнее, плохо, так что давайте продолжим вместе. — Она встала из-за стола, сдвинула с него тетради и присела на краешек. — Смотрите, Замятин пишет роман в 1920-м. В Советской России он выйти не может и появляется в печати только спустя пять лет уже на английском языке, в США, оказывая влияние на литературную жизнь как Старого, так и Нового Света. Первое издание на русском языке — 1952 год, первое издание в СССР — конец восьмидесятых. Замятина не было в живых уже больше пятидесяти лет, он не увидел, как его текст попадает к тому, о ком он его и писал изначально. И это злая ирония: текст, написанный в начале и о начале страны, попадает в эту страну на ее исходе, когда все уже заканчивается…

— Так не заканчивается же.

Все повернулись. Дима Левкоев по прозвищу Гоголь — меланхолично-задумчивый юноша: длинные раскиданные по плечам черные волосы, отсутствующий взгляд и мама с докторской по Гоббсу (Гоголь появился из-за того, что Дима как-то раз у доски обозвал Николая Васильевича Гоббсом). Софья почти не сомневалась, что Дима прочел всю школьную и внешкольную программу еще класса этак до седьмого. Он походил на человека, родившегося со знаниями по любому предмету. Обычно Дима отмалчивался, но если уж брал слово, то всерьез и надолго. Софья, впрочем, была не против.

— Что ты имеешь в виду?

— И вот спустя сто лет мы в той же точке, что и Замятин когда-то.

— Это некорректное сравнение, Дима.

— Хотите сказать, мы живем в утопии? — Его лицо искривила издевательская усмешка.

Софья ухватилась за возможность переключить тему:

— Хорошее замечание. Вообще-то, несмотря на приставку «анти», утопия вовсе не противоположна антиутопии. Антиутопия появляется в результате достижения утопических идей. Первая известная нам утопия — «Государство» Платона. И знаете, что мы там видим? Строгую кастовость, массу запретов и ограничений и — заданность ролей. Ту же обезличенность, что в любой антиутопии. Система, при которой всем должно быть хорошо, парадоксальна по своей сути, ведь принуждение к счастью — это тоже неволя, а неволя и есть несчастье.

— Софья Львовна, хотите сказать, вы собирались строить утопию, но перепутали Платона с Платоновым и угодили в котлован с подписями?

— Дима, я не буду это обсуждать.

— Значит, это правда. Вы в избирательной комиссии.

Диме исполнилось восемнадцать, как и еще паре человек в классе. Софья косится на часы: звонок всего через несколько минут, можно бы и отпустить всех пораньше. Но Левкоев не сдается.

— Софья Львовна, можно