Диверсанты - Сергей Лобанов

— Вот поэтому Всевышний и не захотел, чтобы ты стал рантье, — произнёс Кубаев с напускной поучительностью. — Он сделал тебя солдатом, воюющим за шкурные интересы тех самых рантье.

— Сам-то ты кто? — не преминул сварливо парировать Седых.

— Ладно, проехали, — оборвал Янычар бестолковый спор. — Глядите, вон Бек идёт.

— Пустой, соколик, — резюмировал Негатив. — Не нашёл ничего. Нахрена ходил вообще? Перед тобой прогибается, командир, отличиться хочет. Ты там пометь у себя, мол, это принципиальный и честный лейтенант Седых выводит на чистую воду карьеристов, не даёт прорастать всякому подхалимажу в нашем дружном коллективе. Пресекает, так сказать, на корню нездоровые взаимоотношения.

— Спой, лучше, пропагандист, — криво ухмыльнувшись на топорный юмор, лениво отозвался капитан.

— Ой, выйду на улицу, солнца нема! Девки молодые свели меня с ума!.. — хрипло, вполголоса всё также фальшиво, но старательно затянул Седых.

Подошёл Шахов.

— Ну, чаво, болезный, нашёл? — спросил Негатив сокурсника, лучшего друга, показушно демонстрируя причудливую смесь интереса, гипертрофированного волнения за товарища по оружию, надежду на лучшее, боязнь разочарования.

— Да какой там нашёл! — безнадёжно махнул Бек.

— Эх! — в притворном расстройстве хлопнул себя по коленке Седых. — Я как чувствовал! Если отправить старшего лейтенанта Шахова по важному делу, надо быть готовым к тому, что он вернётся ни с чем. Хотя… — Негатив весь подобрался. — Ну-ка, соколик, дыхни! Выкушал всё по дороге?

— Да пошёл ты! — в праведном возмущении задохнулся Шахов.

— Я-то пойду, — с готовностью отозвался Седых. — Да вот что ты без меня делать будешь? Ты же пропадёшь, ты ж как дитё малое, за тобой глаз да глаз нужен.

— Сходи сам, — проворчал Бек, садясь рядом с остальными в грязь. — Может, у тебя получится найти. Ты вон какой языкастый.

— А это, друг мой, кому что от рождения дано. Ты вот в каком возрасте говорить начал?

— Я почём знаю? Как все, наверное, — неуверенно ответил Шахов.

— Э-э, не скажи! — вдохновенно произнёс Седых. — У всех по-разному. У тебя и сейчас проблемы с этим. Ты же двух слов связать не можешь. Вот я и говорю, пропадёшь ты без меня.

Остальные улыбались грязными грубыми лицами, слушая перепалку друзей, зная, что те так общаются с самого знакомства, причём заводилой всегда выступал непоседливый Негатив, донимая своей демагогией рассудительного друга.

Бек использовал проверенный приём, каким всегда спасался от острого на язык приятеля: просто перестал отвечать на его колкости.

Видя это, Негатив опять затянул:

— Выйду на улицу, солнца нема! Девки молодые свели меня с ума!..

Сморщившись от его вокала, Янычар взглянул на небо.

Словно вопреки словам песни через тяжёлые тучи и стелящийся дым пробились косые солнечные лучики, придав ещё больше контраста чудовищным разрушениям.

Часть II Свои и чужие

Глава I

Нейтральная полоса

«(3.19) Потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё — суета!»

Ветхий Завет, Екклесиаст, Глава третьяАвгуст, 2017 год. Восточная Сибирь, буферная зона между войсками Объединённой Оппозиции и федеральными войсками.

Здесь масштабных боевых действий не велось.

Не было здесь больших населённых пунктов, индустриализации. Завоёвывать и защищать просто-напросто нечего.

Местным жителям и беженцам опасаться манёвров войск тоже не приходилось, так как направления, называвшиеся дорогами, и в мирное время представляли собою место, по которому собираются проехать, а уж в войну и вовсе оказались запущенными.

Тайга — это не лес, даже дремучий, даже большой.

Тайга — это дикие непролазные места с таким подлеском, что без топора не пройти. Подлесок густо растёт меж сплошных, одна на одной, заросших травой кочках высотой в рост взрослого человека, а порой и больше. Промеж плотно натыканных кочек с навечно перепутанными длинными травяными стеблями даже летом вполне можно найти лед в тёмных стылых лужах.

В таком подлеске невозможно просто идти, там нужно продираться, прорубая топором проход, скорость продвижения удручающе низкая, выматывающая, отбирающая последние силы.

Тайга — это глубокие распадки, где солнечного света, наверное, никогда не бывает, где холодно даже жарким летом.

Тайга — это лесистые возвышенности, откуда открывается безбрежное зелёное море, смертельно опасное не только для неопытных, но и для бывалых, рискнувших отправиться в путь.

Тайга — это буреломы, это широкие стремительные реки без всяких мостов, это громадные коварные болота, это выгоревшие десятки километров мёртвых обугленных торчащих палок.

Тайга — это местами странным образом спиленные наполовину сосны. У заезжих по-первости появляется навязчивый вопрос: кому нужно было забираться на дерево и не на одно, чтобы спилить наполовину? Почему не спилили у корня? И только местные знают: снегом тайгу порой заваливает так, что заключённые, работающие на лесоповале, откапывают дерево сколько могут и спиливают что торчит. А когда весной снег сходит, становится видно наполовину спиленный ствол.

С начала войны здесь стояли лишь небольшие гарнизоны. Условная линия фронта разделялась широкой буферной зоной, местами достигавшей ста и более километров. На этой ничейной территории нет-нет, да и попадались забытые богом небольшие посёлки, деревни и деревушки в несколько дворов.

Когда началась бомбёжка городов, когда возник повальный дефицит на всё, когда пропало электричество и тепло, — люди, спасая себя и свои семьи, устремились в таёжные края в надежде прожить на «подножном корму»: грибах, ягодах, посадке картофеля на маленьких участках, вскопанных и кое-как очищенных от сплетения корней деревьев.

Некоторые умельцы промышляли охотой, и все — рыбной ловлей. Рыба стала основной пищей беженцев. Благо, её непуганой в местных водоёмах оказалось столько, что хватало всем с избытком, а она сама всё шла и шла, без страха подплывая и тукаясь в ноги стоящим в воде людям.

В эти же края стремились многочисленные дезертиры с обеих сторон, имеющие оружие и превосходство. Порой они бесчинствовали, измываясь над беззащитными мирными людьми, отбирая последнее. Однако туда, где организовывались отряды самообороны, дезертиры не совались, довольствуясь более доступным.

Здесь же промышляли ушедшие в побег уголовники. До войны их исправно отлавливали, метелили до полусмерти и добавляли срок за побег. И всё равно некоторые заключённые даже под страхом непременной поимки и зверского избиения срывались в бега, не в силах терпеть неволю, чтобы хоть пару дней побыть свободными людьми.

В редких случаях побегушников так и не находили. Успокаивались тем, что они всё равно погибнут — сломают ногу, неловко оступившись; умрут от голода или от диких зверей; утонут в болоте; просто сгинут, безнадёжно плутая в этакой глуши по воле лешего, хозяина здешних мест.

Мало кому из бежавших удавалось совершить побег в полном смысле этого слова. Как правило, это были таёжники или военные, прошедшие курсы выживания в подобных условиях.

С началом войны беглецов искать почти перестали: время такое наступило, каждый думал о себе, о том как выжить. Поэтому они без особого страха быть обнаруженными оседали в выстроенных охотниками избушках, то есть там, где в мирное время опытные и неутомимые преследователи искали бы прежде всего. Сейчас же побегушники почти не опасались быть пойманными и уже не стремились выйти к цивилизации, где полыхала гражданская война.

Вместе с тем оставались и глухие территории, где солдат, дезертиров и беглых осуждённых не видели вовсе, зная о войне лишь из плохо функционирующих радиоприёмников. Их изредка включали, экономя допотопные батарейки или редкие аккумуляторы: электричества в этих местах не помнили с самого начала гражданской.

Верхом шика считались дизельные генераторы, но это только в наиболее крупных населённых пунктах и только для расположенных там гарнизонов военных.

Мирные люди довольствовались дневным светом, проводя в темноте безрадостные вечера, становящиеся с окончанием лета всё более долгими.

Иные и вовсе жгли лучины: свечи давным-давно стали чем-то нереальным, далёким, совсем из другой жизни.

До зимы, на семь-восемь месяцев сковывающей всё живое, оставалось совсем немного. Беженцы запасались дровами, утеплялись, затыкая мхом пазы абы как выстроенных избушек. Кто не имел возможности построить и такое жильё, старались просушить глубокие землянки, готовясь к почти метровому промерзанию почвы.