Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

На днях, переселяясь в новый дом, укладывая в картонные коробки всевозможные ненужности вроде упомянутых двух мраморных слоников (их в комплекте семь штук, по старинному поверью приносящих счастье), куклы с фарфоровой головой, один глаз закрывается, второй нет, акварельного рисунка “Ленин в гробу среди хризантем”, нарисованного неизвестным художником и датированного 1924 годом, я наткнулся на серебряную сахарницу с надписью: “Екатерине Григорьевне Бухаровой от Мишо и Като в день ее свадьбы”. Говорилось о свадьбе моей русской бабушки. Секретарь-машинистка вышла замуж за своего босса Давида Алексеевича Миндадзе. Дело происходило в Баку. Дедушка имел завод по производству осетровой икры и отсылал ее (икру, а не бабушку) к столу его императорского величества Николая Второго. В старом тбилисском доме, помню, была фотография дедушки и императора со страннейшей хулиганской надписью на обратной стороне: “В п…де тонут большие корабли”. Странно, домашние фотоальбомы всегда кем-то тщательно редактировались. На групповых фотографиях вырезались головы людей, объявленных врагами народа… а эта фотография дедушки и императора с крайне неприличной, заборной надписью хранилась в нашем доме нетронутой. Кто автор этой надписи, не знаю. Классе в третьем я прочел ее по слогам, не очень понял, но спросить у взрослых не решился…

Давид Алексеевич Миндадзе был богат, щедр, хлебосолен, купил трехэтажный особняк в центре Баку, по воскресеньям устраивал общий стол. Приходили рыботорговцы, грузинское землячество, гастролирующие артисты, дедушкины любовницы… Дедушка был весельчак, и не важно, кто был ты, главное, что ты выпивоха, умеешь говорить красочные тосты и петь, когда все поют. Приходил и один скромный юноша из какого-то технического училища, где учился дедушкин племянник. Приходил каждое воскресенье в течение трех лет. Бабушка как-то особенно приметила его. Была у рыжего Лаврика (так его звали) привычка вскакивать из-за стола и мыть на кухне свою посуду. Съест суп, съест хашламу, несет тарелки на кухню. Бабушка (ее рассказ) говорит Лаврику: “В доме столько прислуги, зачем вы сами моете?” В ответ слышала: “Екатерина Григорьевна, я жуткий чистюля. Не могу иначе, простите”. Ему прощалось, так как Лаврик хорошо пел, входил в постоянный дедушкин домашний хор. Если Лаврик Берия не приходил в какое-то воскресенье, дедушка слал за ним линейку (так назывались коляски, запряженные лошадьми).

Прошли годы. Случилась революция. Давид Алексеевич Миндадзе не пожелал бежать в Стамбул. “Рыбку съесть и его величество царь любит, и эти сраные Марксы, Энгельсы, Ленины”. Он вернулся в Грузию, стал служить в “Рыбаксоюзе”. Лаврик превратился в Лаврентия Павловича Берию, стал главным человеком в республике.

В нашей семье появился бунтарь – мамин брат Леонид, он входил в молодежное антисоветское общество “Дзмоба”. Его арестовали. Бабушка пошла к Берии.

Попасть к высокому начальству тогда, как ни странно, было не очень сложно. Бабушка сидела в приемной Лаврентия Павловича, ждала. Ровно в восемь утра открылась дверь, вошел сам. Ни на кого не глядя, пересек просторное помещение приемной. Бабушка встала, подошла, сказала: “Здравствуй, Лаврик”. Берия остановился, улыбнулся: “Здравствуйте, Екатерина Григорьевна. Всё помню… Такой хашламы, как у вас в Баку, нигде не ел…” Бабушка воспользовалась бериевской улыбкой: “Я по поводу сына Леонида” – и получила ответ: “Очень нечистое дело, Екатерина Григорьевна, а я, как вы помните, жуткий чистюля… Ничем не смогу помочь, ничем”. Вынул из кармана своего плаща деревянную коробку: “Это передайте Давиду Алексеевичу, на удачу”. Сказал и скрылся за дверью своего кабинета.

Бабушка вернулась домой. Из коробки высыпались семь мраморных слоников. Дядю Леонида сослали. Бабушка хотела разбить молотком мраморных слоников. Дедушка не велел: “Назло этой твари пусть охраняют нас”. Почему так решил Давид Алексеевич, почему эти слоники всю жизнь стояли на пианино в нашем старом доме? И сейчас я не нахожу сил избавиться от них, хоть знаю, что они не приносят счастья… Пианино давно уже нету, нет никого из участников этой истории, слоники скинуты в один из ящиков моего письменного стола, но они есть. Может, в день моего семидесятишестилетия я разобью их мраморные хоботы, уши, ноги, растопчу, как хотела Екатерина Григорьевна, и выкину. И что-то изменю в своей жизни! А может, нет? Ведь никто не стер с фотографии императора “В п…де тонут большие корабли”. Когда я снимал фильм “Пловец”, альбом с фотографиями и какие-то предметы нашего домашнего интерьера я увез на съемки в Батум. В суматохе за всем не уследил, пропало многое, в том числе и это мудрое предупреждение кораблям и мужчинам.

С бабушкой связана еще одна история.

У Екатерины Григорьевны Бухаровой (твоя прабабушка, единственная русская во всем огромном грузинском семействе Квирикадзе – Миндадзе, которую все звали “Большая мама Катя”) был книжный том “Пушкин”, весил он полпуда и был издан “Академкнигой” в 1937 году. Бабушка Екатерина учила меня русской грамоте и чтению по этому книжному Гаргантюа. Я любил рассматривать иллюстрации: Ленского, застреленного на дуэли, богатыря Руслана, державшего за бороду кого-то. Было там и изображение Александра Сергеевича Пушкина в гробу. Обычно бабушка, часто ссорившаяся с дедушкой, тайно пила после очередного раздора вишневую наливку, мне доставались пьяные вишни. “Нализавшись” (ее слово), мы плакали горючими слезами над гробом любимого поэта. Бабушка шептала: “Погиб поэт, невольник чести, пал, оклеветанный молвой”.

В книге был также рисунок, которого я очень боялся. Я знал, где он находится, и, когда листал бабушкины полпуда, всегда отворачивался, чтобы случайно глаз мой не задел того страшного утопленника. Поднявшись со дна, весь разбухший, сине-зеленый, опутанный водорослями, утопленник стучался в окно. Двоюродный брат Датка знал о моем тайном страхе и всегда оставлял книгу открытой на этом месте. Однажды мы подрались, я был младше, он меня “исколошматил” (тоже бабушкино слово), а потом, видимо, раскаявшись, поступил очень непонятно – вырвал из книги рисунок утопленника, пугавшего меня.

Прошли годы. Воры (похоже, воры-гастролеры) вынесли все ценные вещи из дома Екатерины Григорьевны Бухаровой, и том Пушкина в том числе. Горевала бабушка, я не особо. Еще прошли годы. В Москве, уже студентом ВГИКа, захожу в букинистический магазин у гостиницы “Метрополь” погреться – на улице снежная метель. Изображая, что я книжный “любовник” (так говорил Сосо Чхаидзе о Марке Кипнисе), разглядываю полки, вижу том Пушкина, полпуда. Тираж этого уникума сто тысяч экземпляров. Почему я решил, что передо мной украденная у Екатерины Григорьевны книга? Продавец нехотя подает мне ее. Его не обманешь – я не любовник и не покупатель, да еще только что нос оттаявший рукой протирал. Листаю Пушкина. Листаю, листаю. И… Боже! Вот они, оборванные бумажные языки, остатки давнего преступления моего двоюродного брата. Собственность нашего рода Миндадзе – Квирикадзе фантастической случайностью вернулась ко мне в руки. Слышу ее шепот: “Ираклий, прошло двадцать лет, и я вновь твоя. Купи меня…”