23 оттенка одиночества (СИ) - Эшли Дьюал

- Так было нужно.

- Но почему? Почему, Трой, объясни, я хочу знать!

- Потому что нельзя было иначе.

Я все-таки подрываюсь с постели. Закидываю за голову руки и дышу так, словно не хватает воздуха. Это невыносимо. Я зря приехал, зря решил, будто сумею побороть свои чувства. Не смогу, сдамся, а это неправильно. Это перечеркивает два прошедших года, делая их огромной ошибкой, за которую я не смогу расплатиться.

- Я пойду, подышу, - рявкаю и несусь к выходу. – Не жди меня больше.

Китти лишь отворачивается.

Два года назад

Я не собирался проводить время в компании тупых отморозков, вытанцовывать в центре спортзала и выкрикивать идиотские фразочки. Но Китти сказала, что мой выпускной – это важно. Правда? Не знаю. Если она так говорит, наверно, так и есть.

В смокинге я похож на кретина. Мама помогла завязать галстук, но я все равно выгляжу, как сорокалетний девственник. Штаны чересчур длинные, пиджак подвисает в плечах. Однако – что смешно – я знаю, Китти все равно будет счастлива. Она почему-то принимает меня таким, какой я есть, и я из кожи вон лезу, чтобы сделать ей приятное.

Спускаюсь по лестнице, подхватываю на ходу нежно-голубую розу – Китти сама выбирала, сказала, что прикрепит ее к карману на моем пиджаке – но останавливаюсь напротив выхода: там стоит отец. Я стискиваю зубы так сильно, что сводит скулы.

- Я отдал тебе деньги, - чеканю я. – Сейчас мне надо уходить.

- Куда?

- Какое тебе дело.

Хочу пройти мимо, однако папа выставляет руку, преграждая мне путь. Чувствую, что просто так он меня не отпустит, и делаю несколько шагов назад.

- В чем дело? Я спешу. Поговорим обо всем утром, хорошо?

- Хорошо? – смеется отец. У него удивительно уродливое лицо, особенно в те дни, когда он дико напивается. То есть практически всегда. – Сынок, мне страшно смотреть, в кого ты превращаешься. Бегаешь за своей шлюшкой, как собачонка.

- Не говори так о ней.

- Почему?

- Потому что я так сказал.

Отец удивленно вскидывает брови. Смотрит на меня, разглядывает, будто впервые видит. Несколько секунд у него уходит на то, чтобы оправиться от шока. А затем его глаза наливаются привычной для меня ненавистью. Он хватает рядом стоящую вазу и швыряет ее о стену с такой силой, что с потолка осыпается штукатурка.

- Да что за хрень с тобой творится? Ты переходишь границы, недоумок!

- Нет, это ты переходишь границы. - Внутри клокочет ярость, однако впервые я готов дать отпор. Пронзаю папу ледяным взглядом и крепко сжимаю в кулаки пальцы. – Я не собираюсь и дальше бороться с тобой.

- Бороться со мной? И что ты называешь борьбой? – он, издеваясь, отвешивает мне затрещину затем хохочет и бьет вновь. – Что, щенок? Твои жалкие попытки не разреветься?

- Прекрати, - сквозь стиснутые зубы, рычу я.

- Нет.

- Хватит!

- И не подумаю, - смеется он. Хватает меня за галстук и сжимает его с такой силой, что я начинаю кашлять. Ноги предательски подкашиваются, и почему-то в эту секунду я думаю о том, что сейчас сдохну. Руками верчу в стороны, тщетно пытаюсь зацепиться за отца, но он отскакивает в сторону, выворачивается и оказывается за моей спиной, рыча и выкрикивая мое имя. Мои пальцы автоматически хватаются за ткань.

- Где же твоя шлюшка? – разит прямо над моим ухом отец. – Не придет спасать? Не кинется с кулаками? Она смелее тебя, засранец. – Он хохочет. – Знаешь, она мне больше нравится. Я бы не против такую поиметь. Ты ведь не решился? Ты слабак. И дерьмо.

- Не трогай ее! – через силу ору я.

Лицо пульсирует, шею так жжет, что я невольно теряю связь с реальностью, не вижу предметы, не чувствую запахов, не улавливаю звуки. Могу лишь думать о Китти. О ее улыбке, коже, руках, о том, как она обнимает меня, когда я готов взорваться. О том, что она говорит мне, когда я готов опустить руки.

- В чем моя ошибка с тобой? – ревет отец. Выпускает из рук галстук, но внезапно размахивается и отпихивает меня ногой к стене. Я врезаюсь в нее с диким грохотом. Не в силах удержать равновесие, скатываюсь вниз, а он тут же оказывается рядом. Поднимает с пола кусок разбитой вазы и усаживается напротив. – С тобой одни проблемы, ублюдок. С тобой слишком много неприятностей.. Ты мне мешаешь, сынок, ты мне не нужен. И никому ты не нужен. Считаешь, эта шлюха тебя любит?

- Не говори о ней…, - дышать трудно, я кашляю и хриплю, - не говори о ней так.

- Ты никогда не будешь таким же. Ты выродок и кусок дерьма. А она родилась для того, чтобы ублажать богатеньких толстосумов, и, желательно, не только ротиком.

- Заткнись!

Я резко подаюсь вперед, но вдруг чувствую, как нечто острое пронзает мне бок. На несколько секунд мир перестает существовать. Я беззвучно ору, горблюсь и натыкаюсь на безумные глаза отца, которыми он разглядывает окровавленный осколок.

- Ты никогда меня не слушался, - шепчет он, затем переводит взгляд на меня и еще шире раскрывает глаза, - ты получил по заслугам. И она должна получить! Она портит тебя сынок, она делает тебя хуже. Посмотри, кем ты стал? Ты перечишь родному отцу.

Мне плохо. Кровь скатывается по белой рубашке, капает на пол. Я часто моргаю. Хочу четко видеть его лицо, но не выходит. Что самое смешное – боли я не чувствую.

- Ты гребанный идиот, - вставая, орет отец. Бросает осколок к моим ногам и резко хватается руками за волосы. – Ты сам напросился. Ты сам кинулся ее защищать. Ты…

Впервые он уходит.

Распахивает входную дверь и исчезает за ней, позволяя холодному ветру обдувать мое испуганное лицо. Не знаю, что делать. Дрожащими пальцами придавливаю рану, поднимаюсь и иду на выпускной. Шок не отпускает, заставляет видеть окружающие предметы в ином цвете. Я сажусь на байк, еду вдоль полупустой трасы и практически не ощущаю, как кровь заливает сидение. Все в порядке, просто царапина.

Вот уже и дом Китти. Пошатываясь, слезаю с мотоцикла. Бреду к главному входу, окровавленными пальцами нажимаю на звонок. От неожиданно нахлынувшей слабости голова повисает, но я упорно держу глаза открытыми. Я должен видеть моего птенчика. Наверняка, она прекрасно выглядит. Она всегда прекрасна.