Красный газ - Эдуард Тополь

– Не надо… Я хочу спать…

Девушка удивленно замерла в постели:

– Мне уйти?

– Да. Я устал…

Она вздохнула:

– Жалко! Я тебя на всю ночь выиграла…

– Как это – выиграла? – удивился Зигфрид.

– Ну! – сказала она, откинувшись на подушку. – Сюда же одни старики из Москвы прилетают – министры. С ними тоска одна. А нас тут, как в гареме, взаперти держат. Чтобы на любого старика бросались, даже если у него не стоит. А тут вдруг такой молодой мужик, да еще американец, а спирт глушит лучше русского! Вот мы с девочками тебя и разыграли все три ночи. Но может, я тебе не нравлюсь? Может, тебе другую прислать?

– Нет, просто я устал очень. Давай на завтра отложим.

– Завтра уже не моя очередь, – сказала она, вставая с постели. – А может, ты эту хочешь – русскую? Так она все равно с Хановым занята.

– Нет, я буду спать.

– А хочешь, я под утро приду?

– Спасибо, не нужно…

Она поглядела на него жалеюще – сокрушенными глазами, даже головой покачала. Глубоко и печально вздохнула и ушла, разочарованная. На прощание презрительно щелкнула выключателем, гася в его комнате свет…

Зигфрид лежал, прислушиваясь к шумам в доме. Минут через двадцать все стихло внизу, в комнате «официанток», и на втором этаже, в комнате Ханова. Но Зигфрид пролежал еще не меньше часа, чтобы быть уверенным, что все уснули У него созревал план побега. Он встал, оделся и тихо, боясь скрипнуть каждой ступенькой, спустился по лестнице вниз. Если его застанут здесь – не страшно, он скажет, что ищет, чего бы выпить…

Но в доме стояла полная тишина. Зигфрид добрался до прихожей, надел свою дубленку, шапку, ботинки, закутал горло шарфом. В конце концов, он просто хочет выйти на свежий воздух!

Впрочем, оправдываться было не перед кем – дом спал.

Зигфрид обшарил карманы висевшего на вешалке пальто Ханова и извлек из них ключи от черной «Волги». С этой минуты пути назад нет.

Он взял на кухне острый кухонный нож, сунул в карманы дубленки две непочатые бутылки водки и вышел во двор.

«Волга» стояла у ворот, рядом с пикапом, на котором, видимо, прикатили сюда заранее эти «официанточки». За машинами были ворота дачи, не на замке, а так, прикрытые. А за воротами – он помнил – спуск к реке, вдоль которой шла дорога в город.

Конечно, можно пробежать до бани и проверить, есть ли там где-нибудь под потолком скрытые фотокамеры. Но стоит ли терять время? Если даже нет этих камер, это еще не значит, что их не было там три часа назад, во время той легкомысленной оргии…

Зигфрид медленно, словно гуляя, дошел до грузового пикапа, обошел его и кухонным ножом проткнул шины. Пикап тихо осел. Выждав несколько секунд – не вспыхнет ли свет в доме? – Зигфрид взобрался на забор дачи, дотянулся до столба с телефонным проводом и тем же кухонным ножом перерезал провод. Конец провода упал во двор, на снег. Зигфрид спустился вниз и отрезал упавший провод у самого дома. Метров тридцать телефонного провода лежало теперь в снегу, он смотал и положил их в черную «Волгу». Как и его немецкие родители, он все делал тщательно в жизни, обдумывая каждую деталь. Если обнаружится его побег, у Ханова не будет ни машины для погони, ни телефонной связи, чтобы поднять тревогу в Ижевске. Во всяком случае, на какое-то время…

Теперь предстояло открыть ворота. Они заскрипели негромко, но Зигфриду показалось, что этот скрип может разбудить всю планету. Тем не менее в доме никто не проснулся. «Перепили», – усмехнулся про себя Зигфрид.

Осмелев, он, уже почти не таясь, поставил в черной «Волге» рычаг переключения скоростей на нейтралку и, держа одной рукой руль, а плечом уперевшись в дверной косяк кузова машины, покатил «Волгу» через ворота вниз, к реке, к лесной дороге. Под откос машина шла легко и скоро даже покатилась сама. Зигфрид запрыгнул на ходу в салон и вырулил машину как можно дальше. И лишь внизу, у реки, закрытый от дачи заснеженными таежными кедрами и соснами, он включил зажигание.

«Волга» сорвалась с места и понеслась по ночной таежной дороге. Форсированный двигатель, сделанный специально для Ханова на Ижевском танковом заводе, позволял Зигфриду даже на глубокой снежной колее выжимать почти сто километров в час.

Поначалу ночная дорога была пуста: ни встречной машины, ни огоньков деревень или поселков. По обе стороны дороги фары выхватывали лишь темные заснеженные кедры и сосны. Казалось, что он мчится один в безлюдье сибирской тайги.

Но через полчаса таежная дорога вывела его на такое же темное, неосвещенное и плохо расчищенное от снега шоссе. Никаких указателей тут не было, русские дороги – это не американские хайвеи. Зигфрид понятия не имел, в какой стороне шоссе находится Ижевск. Но, по счастью, вдали появились огоньки какого-то грузовика.

Зигфрид остановил машину, выскочил из салона, быстро поднял капот мотора и, обжигая руки, чуть отвернул пробку радиатора. Горячий пар ударил из-под капота. Зигфрид выскочил на середину дороги, замахал руками приближающемуся грузовику.

Грузовик остановился, из кабины высунулось лицо водителя.

– Чего тебе?

– Радиатор потек, бля! – в чисто русской манере, с непременным шоферским матом сказал Зигфрид.

– Нет, я «Волгу» не потащу, ну тебя на хер! – тут же сказал водитель. – У меня у самого прицеп – не видишь?

Действительно, грузовик был с прицепом – с какой-то цистерной, но Зигфриду и не нужно было тащить «Волгу» куда-то.

– Вижу. Ты меня подбрось до Ижевска, в аэропорт. Я заплачу. Вот. – Зигфрид вытащил из карманов дубленки две бутылки водки. – И денег дам. У меня жена прилетает, понимаешь? Если я ее не встречу – п…ц, сразу учует, что я на гулянки ездил…

Мужская солидарность в сочетании с двумя бутылками водки и деньгами сделала свое дело – через час грузовик лихо подкатил к ижевскому аэропорту.

В холодном и пустом аэровокзале не было, конечно, ни пассажиров его вчерашнего рейса Москва–Тюмень–Уренгой – они еще вчера улетели, ни скопления какой-нибудь другой транзитной публики, как это бывает в нелетную погоду. Это еще раз убедило Зигфрида в том, что вчерашняя «вынужденная посадка из-за бурана» – просто уловка КГБ, чтобы завлечь его в Затайку.

«Заканчивается посадка на рейсы Ижевск–Москва и Ижевск–Сыктывкар, – прозвучало по радио. – Пассажиров просят пройти на посадку. Повторяю…»

И хотя первым движением души было рвануться на московский рейс, Зигфрид сдержал себя. Именно в Москву лететь сейчас опасней всего. До Москвы почти четыре часа лету, за это время там уже наверняка будут знать о его побеге, и отряд гэбэшников будет ждать его прямо в аэропорту, у трапа. Нет, только не в Москву!

– Сколько лету до Сыктывкара? – спросил он у заспанной кассирши.

– Час пять минут, – сказала она.

Вот это то, что ему нужно. Через час он будет в Сыктывкаре, там немедленно – новая пересадка и желательно – куда-нибудь на Север, в тундру или тайгу, где никто и не подумает его искать. А через пару дней, когда в Уренгой прилетят на открытие газопровода десятки западных журналистов, – вот тогда он свалится туда как с неба и будет при этих журналистах неотлучно, и на глазах у западных журналистов его, конечно, никакой КГБ не тронет. А потом вместе с ними он улетит из СССР.

Теперь оставалось решить последнюю задачу – взять билет на самолет, не показывая своего иностранного паспорта и не называя своей фамилии.

– Сколько стоит билет до Сыктывкара и обратно? – спросил он.

– Семьдесят четыре рубля…

Зигфрид вытащил из кармана сторублевую купюру, положил перед кассиршей и сказал:

– Сдачи не надо.

Толстая, укутанная в тяжелое пальто кассирша удивленно взглянула на него своими заспанными глазами. Простая арифметика – 25 рублей – разом разбудила ее.

– Паспорт, – сказала она, доставая из ящика бланк авиационного билета.

– В том-то и дело, дорогая! – сказал Зигфрид, двигая ее сторону сторублевую бумажку. – В том-то и дело! Я за этим паспортом лечу! Дружок по пьянке улетел в моем пиджаке в Сыктывкар, в пиджаке паспорт и все документы. А мне они сегодня вот так нужны, – он провел рукой под подбородком показывая, что документы ему нужны позарез, – я тут на работу оформляюсь на бумажную фабрику. Поэтому я – туда и обратно. Прилечу назад – покажу тебе паспорт, ей-богу! Выручи! Я ж говорю, сдачи не надо… – И он опять подвинул сторублевку еще ближе к кассирше и умоляюще заглянул ей в глаза.

Она разглядывала его несколько секунд. Глаза у Зигфрида светились неподдельной искренностью, и весь его вид: дубленка, дорогая шапка, чистое, неиспитое лицо – говорил о том, что это приличный человек, инженер, а не какой-нибудь уголовник, которого может разыскивать милиция.

Кассирша молча спрятала сторублевку в ящик своего стола, потом, подняв авторучку над пустым бланком авиабилета, спросила: