Красный газ - Эдуард Тополь

В руках у грузчиков, выгружавших багаж из самолета, мелькнул его, Зигфрида, чемодан, и он показал на этот чемодан водителю машины. Еще через минуту «Волга» выкатила из аэропорта мимо одноэтажного аэровокзала с огромным портретом Ленина на фронтоне. Лицо у Ленина на этом портрете было какое-то лунообразное, и Зигфрид вспомнил, что во всех советских городах, куда он попадал, Ленин выглядит на портретах по-разному: в Грузии – как грузин, в Салехарде – как ненец, а в Ташкенте – как узбек. А тут, значит, живут луноликие удмурты? Так уж лучше бы КГБ подсунул ему какую-нибудь удмурточку, а не эту Колесову. Все-таки была бы экзотика. «Может, дать им заявку?» – подумал он с усмешкой, вспомнив одно из своих давних, самых первых приключений в Салехарде…

«Волга» миновала аэровокзал и вымахнула на шоссе, окруженное валами снежных сугробов. Над сугробами высились мачты-опоры стереотипных плакатов – призывов повысить производительность труда и крепить рабочую дисциплину. «Даже трудно себе представить, – подумал Зигфрид, – что в стране, увешанной такими лозунгами от Ленинграда до Владивостока, на самом деле царит не общий трудовой энтузиазм, а поголовная сексуально-алкогольная озабоченность». И он, Зигфрид, волей-неволей заразился здесь этим. Русские вообще не понимают, что такое бизнес без водки и баб. Даже когда сын Брежнева – Юрий, заместитель министра внешней торговли, привез Зигфрида на дачу к своему папаше и сказал: «Отец, вот человек, которого мы ищем. Родился у нас, знает русский, немецкий, английский, а по гражданству американец. Талантливый бизнесмен, хозяин переводческой фирмы „Глобус“. Идеальная кандидатура на роль посредника между нами и европейскими банками в деле получения займа на постройку газопровода», – даже в тот вечер они напились до чертиков, и Брежнев сказал с хмельной щедростью: «Если выбьешь заем у европейских банков, получишь два процента комиссионных!» «Два с половиной, Леонид Ильич», – осторожно сказал тогда Зигфрид. «Черт с тобой, два с половиной!»

Машина въехала в Ижевск – засыпанный снегом провинциальный город с одноэтажными и двухэтажными облезлыми домами.

– Куда мы едем? – спросил Зигфрид у своей переводчицы.

– В гостиницу «Ижевск», – сказала она.

…А в это время в Ижевском аэропорту, из которого двадцать минут назад уехал Зигфрид Шерц, в аэровокзале прозвучало по радио объявление: «Пассажиров рейса Москва – Тюмень – Уренгой просят пройти на посадку в самолет!»

Все пассажиры, матерясь и радуясь одновременно, вернулись в самолет. Все, кроме пассажира первого класса, посредника между западноевропейскими банками и советским Внешторгом, господина Зигфрида Шерца. Черная «Волга» с господином Шерцем остановилась у подъезда гостиницы «Ижевск».

23

Приказ главы КГБ генерала Чебрикова трое суток развлекать в Ижевске господина Зигфрида Шерца поставил начальника управления КГБ Удмуртской автономной республика полковника Ханова в безвыходное положение. «Нужно его так развлечь, – сказал Ханову по телефону генерал Чебриков, – чтобы он суток на трое забыл про Уренгой. Ты продумай что-нибудь по линии „Интуриста“, и побыстрей – самолет садится у тебя в Ижевске через тридцать минут. Через два часа доложишь о своих действиях».

Ханов не стал объяснять Чебрикову, что в закрытом для иностранцев Ижевске нет никакого «Интуриста» и развлекать господина Зигфрида Шерца нечем. Приказ есть приказ. Но не вести же его в Удмуртский театр, куда и местное население не ходит! Или на экскурсию по Ижевскому мотоциклетному заводу, где он сразу увидит, что знаменитые на всю страну мотоциклы «Иж-7170» – лишь побочная продукция огромного танкового завода.

Ханов сказал генералу Чебрикову: «Слушаюсь…» – поднял трубку местного телефона и набрал кафедру иностранных языков педагогического института. Исполнение приказа Председателя КГБ он не может никому перепоручить, он займется этим Шерцем сам, лично. «Говорит Ханов, – сказал он в трубку, зная, какое цепенеющее действие производит его имя на удмуртских граждан. – Веру Колесову, срочно!»

Восемь лет назад студентка Колесова на партийном coбрании педагогического института гневно осудила «некоторых студентов», которые «докатились до того, что тайком читают таких подонков, как Солженицын и Оруэлл!». Назавтра в кабинете Ханова Вера Колесова назвала фамилии этих студентов, и Ханов поощрил ее политическую бдительность: включил Колесову в состав молодежной делегации Удмуртии, прокатившей в «Поезде дружбы» по всем братским странам Восточной Европы. Колесова поняла тогда, какие выгоды сулит ей тесное сотрудничество с полковником Хановым, и стала главным осведомителем в пединституте, за что после окончания института была принята в аспирантуру. И – в свою очередь отблагодарила Ханова уже не только официальными доносами, но и постельными удовольствиями. За что после аспирантуры осталась в институте на преподавательской работе и вот-вот должна была стать доцентом…

– Слушаю!.. – прозвучал в трубке запыхавшийся голос Колесовой.

– Выходи на улицу, сейчас я за тобой заеду.

– Но у меня лекция! – возмутилась Колесова, думая, наверное, что у Ханова очередной приступ похоти. С ним это действительно бывает – иногда вдруг становится невтерпеж, аж живот внизу холодеет. Но сейчас был совсем другой случай.

– Без разговоров, это по делу! Выходи! – сказал он.

А через несколько минут, наставляя Колесову перед ее поездкой в аэропорт, продолжил:

– Это задание Москвы, понимаешь? Лично Председателя КГБ!

– Я с немцем спать не буду! – вдруг решительно заявила Колесова. – Я сразу предупреждаю: у меня оба деда погибли во время войны! Поэтому гидом я быть могу, но спать с этим немцем не буду!

– Подожди, какой он немец? Он американец…

– Если он Шерц, да еще Зигфрид – он немец. А что написано у него в паспорте – меня не интересует. Спать я с ним не буду!

Ханов озадаченно почесал затылок. Вообще политическая принципиальность Колесовой ему нравилась, но…

– Хорошо, – сказал он. – Провезешь его по городу, покажешь центр, а потом – в гостиницу…

– И что? – насмешливо перебила Колесова. – Ну, приехали в гостиницу, и как его там развлекать? Я повторяю: спать с ним не буду!

Ханов считал невозмутимость главной чертой своего характера. Потому, пощипывая свои черные, чуть подкрученные усы, он сказан все тем же спокойно-размеренным тоном:

– В гостинице, в ресторане, ты меня с ним познакомишь. Как будто случайно. Скажешь, что я директор заповедника в Затайке…

Колесова удивленно встрепенулась. Затайка была в 120 километрах от Ижевска, в глухом таежном заповеднике – одна из дач Совета Министров СССР, знаменитая своими угодьями для лосиной охоты и прочими легальными и тайными радостями. И хотя, кроме московских министров и самого Ханова, никто эту дачу не посещал, в Ижевске бродили глухие слухи о каких-то немыслимых затайских оргиях. Поэтому Колесова спросила заинтригованно:

– Вы повезете его в Затайку?

– Если он согласится поехать, – ответил Ханов.

И подумал: «А если не согласится, то вообще непонятно, что с ним делать. Чебриков через два часа ждет моего доклада…»

24

Вот уже второй час Ханов и Колесова везут его куда-то к черту на рога, в глубь заснеженной тайги. Зигфрид, завернувшись в свою дубленку, полудремлет на заднем сиденье машины, и чем дольше они едут, тем меньше он понимает, почему в этом Ижевске такая вдруг услужливая опека КГБ – переводчица, заповедник, лосиная охота! Конечно, при маниакальной страсти русских засекречивать все, вплоть до механизма действия копировальных машин и курса акций на Нью-Йоркской бирже, какой-нибудь завод по производству удмуртской туалетной бумаги, дым которого был виден из гостиничного номера, может показаться этому Ханову стратегическим суперсекретом. Но неужто ради того, чтобы по цвету этого дыма Зигфрид, не дай Бог, не определил, какое химическое отравляющее вещество выпускают на этом заводе помимо туалетной бумаги, Ханов и Колесова везут его подальше от Ижевска, в заповедник, и завтра подставят под выстрел зубра или лося…

То, что Колесова – вовсе не «интуристовское обслуживание» и что Ханов никакой не «директор заповедника», в этом у Зигфрида не было сомнений с первых минут. Стоило взглянуть на армейскую выправку этого лунолицего удмурта, на его пиджак, застегнутый, как военный китель, на все пуговицы, на серый галстук, подпирающий воротник нейлоновой белой рубашки, и на черные типично армейские полуботинки – и уже не было сомнений: гэбэшник, и никак не ниже майора.

Но именно потому, что Зигфрид сразу определил в Ханове офицера КГБ, он почти без колебаний согласился ехать с ним в Затайку на лосиную охоту – он уже привык идти навстречу маленьким прихотям КГБ, поняв однажды и навсегда, что то, что удобно им, выгодно и удобно ему тоже. Разве шесть лет назад он пожалел, что не отказался от так называемой «переводчицы» Тани? Хотя с первой же минуты было ясно, что она такая же переводчица, как он солист Большого театра, да и не нужна была ему, говорящему по-русски свободно и грамотно, никакая переводчица. Но им было удобней ее, Таниными, глазами следить за каждым его шагом в Москве и на черноморских курортах, ее руками составлять ему расписание делового дня. Так что же? Зато Таня стала не только его бесплатной секретаршей, но и прекрасной бесплатной любовницей. И какой! Как жаль, что в этой промозглой Москве все время гуляют эпидемии то гонконгского, то афганского, то еще черт-те какого гриппа! А то бы они вдвоем с Таней ехали сейчас на лосиную охоту…