Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

Довольно. Обстоятельства совершенно иные. А Беньямин, он достойный молодой человек, может далеко пойти. Сыщешь ли пары лучше, если оставить в стороне вопросы веры – и если Лили и впрямь потерялась?

А если не потерялась? Поведение, которое он только что наблюдал, совершенно отличалось от того, какое она выказывала в формальной беседе. С Беньямином, казалось, ей легко и просто, она разговаривала, смеялась и двигалась без всякой дремотной зажатости или робости речей. Если Берта Паппенхайм подсунула ему в дом эту девушку, то Беньямин, столь легко увлеченный хорошеньким личиком, – несомненно участник заговора. Йозеф с трудом верил, что мальчишка мог предать его великодушную дружбу, но такое случалось и прежде. Вопреки его опеке, подаркам и гостеприимству своих владений – нив чем из этого Йозеф ему не отказывал, – Зигмунд теперь не только выказывал равнодушие к нему на людях, но пренебрежительно отзывался в присутствии общих знакомых о застенчивости Йозефа, его чрезмерной осторожности, его странности — не только как профессионала, но и как мужчины. И все оттого, похоже, что Йозеф не смог признать in toto[56] установок своего бывшего коллеги на предмет сексуальной этиологии. Если ты не с Зигмундом – ты против него, и так было всегда.

Йозеф отщипнул цветущий побег розмарина и поднес к носу. Гудрун шумно нахваливала это растение, и он знал, что у розмарина есть и другие качества, какие считаются даже важнее, чем приятные ассоциации с постельным бельем, полотенцами и мылом. Со слов Гудрун, если положить его под подушку, он отгоняет кошмары, «венгерская вода»30 усмиряет подагру, а настойка улучшает память. «Вот розмарин, это для воспоминания»[57] – на сей раз ее заявление поддержал сам Шекспир. Говорили также, что розмарин – приворотный: дотронься веточкой до желанного избранника, и тот ответит на твои чувства. Йозеф закрыл глаза и позволил воображению воссоздать блаженный миг исполнения желания, а затем выпустил розмарин из пальцев, и тот упал на холодную голую землю.

Шесть

Нынче утром ведьма Швиттер долго восторгается моей прической. Косы обернуты вокруг моей головы маленькой короной. Грет иногда делала мне такую – по особым дням или когда мы ездили туда, где все кладут цветы на землю.

– Кто-то на славу потрудился. Ведь не отец же, правда?

– Йоханна. – Я пропускаю громадную жирную Урсель, чтоб она могла добраться ковровой щеткой под стол и собрать крошки.

– Хм. И когда же она успела?

– Перед завтраком. Мне не нравится, когда волосы так. Заколки втыкаются. Мне тяжело. Шея ноет.

– Красота требует жертв, – говорит ведьма, постукивая меня своей палкой. – Скажи-ка, а Йоханна с вами завтракала?

– Она по утрам только кофе пьет. – Ведьма с Урсель переглядываются.

– Понятно. А… – Тут ведьма собирается спросить что-то еще, но, похоже, передумывает и вместо этого сообщает Урсель, что хочет на обед. Когда мы остаемся одни, она говорит мне: – Ну, Криста, ты сегодня прямо как принцесса, так что и веди себя подобающе.

– Моя прабабушка была настоящей принцессой.

– Да-да.

– Была-была, – упрямлюсь я.

– Сказочной принцессой?

– Не говорите глупостей. Моя прабабушка была настоящей принцессой. В Индии.

– Это ты говоришь глупости, Криста. Коли так, ты была бы черная, как цыганка, а ты посмотри на себя – идеальная златовласая фройляйн, белоснежная, так что нечего тут ерунду болтать. – Я высовываю язык, но ведьма Швиттер слишком увлеченно возится в своей корзинке и не замечает. – Иди сюда. Смотри, что я тебе принесла. – Достает деревянную катушку ниток. У Грет было много таких – с навитыми на них разноцветными нитками, лежали у нее в коробке для штопки, но у этой сверху вбиты четыре гвоздика. В другой лапе ведьма держит клубок шерсти.

– А это для чего?

– Nahliesle. Его еще зовут французским вязанием. Эта катушка – моей младшей внучки Фредерики, и она уже вяжет как большая, хотя ей всего семь лет.

– А ваша внучка тоже ведьма?

– Ох ты ж господи, детка, с чего ты это взяла? – Швиттер накручивает шерсть на гвоздики, пропустив конец в дырку посередине. – Ну вот, я начала. Теперь смотри внимательно. Это гораздо проще, чем на спицах. Держи катушку в левой руке, so[58], наматывай шерсть на гвоздики и тяни петлю, которая сверху, иголкой. – Она показывает несколько таких стежков. – А внизу у нас нарастает связанная труба, видишь? Очень быстро. Сможешь связать хорошенькие зимние носки своей кукле.

– Не хочу.

– Но будешь, Криста. – Ведьма Швиттер блестит глазами и кажет свои длинные зубы. – Это особая волшебная шерсть. Ты вяжешь, а она меняет при этом цвет.

Сейчас она синяя, а через несколько кругов будет розовая, потом желтая или зеленая. Попробуй.

Она смотрит, как я делаю несколько петель. Ненавижу это дурацкое занятие. Пальцам жарко и липко. Хочу играть. Как только она берется за свой журнал с картинкой на обложке, на которой какие-то мужчины улыбаются и машут, я стаскиваю все петли, и глупая труба падает на пол. Ведьма вздыхает, цокает языком, но ничего не говорит. Она поднимает, что упало, надевает петли обратно на гвоздики, сует мне катушку в одну руку, иголку – в другую.

– Выкобенивайся как хочешь, Криста. У меня нет других дел, и меня это все нисколько не раздражает. Будем сидеть вместе – хоть весь день, пока ты не сделаешь хоть что-то путное.

– Зачем?

– А ну тихо. – Ведьма берется за палку. – Сосредоточься.

Я скриплю зубами и шепчу скверные слова. Но теперь она смотрит за мной, пока я не пройду розовый и не доберусь до желтого. Потом сама накидывает еще немного, стягивает дурацкую трубу на конце и вручает ее мне.

– На один носок хватит длины. Завтра сделаем второй. Молодец, Криста. Иди поиграй с куклой, а я дочитаю журнал.

Сажусь в углу с Лотти. Она опять хочет послушать «Ханселя и Гретель», но только ту часть, где ведьму запихивают в печь. Сегодня мы разводим огонь горячий-прегорячий, и ведьма так кричит, что все окна в пряничном домике разлетаются на бесчисленные кусочки ячменного сахара. Мы сидим и едим их, а ведьма горит. Когда заглядываем в печь, там от нее остались лишь мерзкие желтые ногти и два длинных зуба.

Приходит Урсель, и ведьма Швиттер показывает ей что-то в журнале – какую-то картинку, наверное. Обе смотрят на меня. Я примеряю дурацкую маленькую трубу Лотти на ногу. Ей не нравится, потому что носок колется, да и ступни у трубы толком нету. Я говорю, что мы ей добудем настоящие носки, из магазина. Хочу выкинуть эту глупую штуку, но ее трудно снять, и приходится так сильно тянуть, что у Лотти отрывается нога, а вместо нее остается дырка. Внутри видно веревку, на которой нога держится.

Надо, думаю, поиграть в кроличьего доктора, беру у ведьмы Швиттер маленькие ножницы. Чик-чик-чик. Лотти так кричит, что приходится накрыть ей лицо подушкой. Нога отваливается, и я ее держу в руках, как медсестра. Потом отваливается и вторая нога.

– Господи боже мой, что ты творишь? – спрашивает Урсель, нависая надо мной, вцепившись в щетку для пыли. Она отбрасывает подушку ногой и хватает Лотти. – Вы посмотрите, что эта маленькая чертовка наделала. Испортила куклу. Как подумаю, сколько она стоила… другие девочки ценили бы. – Она стукает себе по голове. – Ненормальная, вот что я скажу. Не все дома.

Ведьма помахивает журналом.

– Я тебе что сказала? – Она протягивает свою лапу к Лотти. – Неси сюда куклу, Криста. Посмотрим, можно ли ее починить.

– Нет.

– А ну-ка быстро, пока отец не увидел, что ты натворила. Иди сюда сейчас же. Я за свою жизнь много кукол перечинила. – Урсель она говорит: – Принеси, пожалуйста. Не хочу я отвечать за такой ущерб.

Урсель вырывает ноги у меня из пальцев.

– Хватит. – Я царапаю ее руку и пытаюсь лягнуть. – Не хочу я, чтоб ее чинили. Она кролик.

– Это кукла, – скрежещет Урсель и так меня толкает, что я падаю. – Что с тобой такое?

– Ноги тут держатся на резинке, – говорит ведьма. – Толстая резинка подойдет. Мальчишки часто отрывают руки и ноги сестриным куклам – а иногда и головы, поиграться в похороны.

– Мальчиков не исправить. – Урсель качает головой, но вроде не злится. – Это уж как водится. Но я отродясь не видала девочки, чтоб вытворяла такую жуть.

Они возятся с Лотти, не обращая внимания на ее крики. Когда ноги у нее опять на своем месте, Урсель сажает ее на самый верх книжного шкафа – пока я не научусь себя вести. Трусы на нее не надевают.

Дядя Храбен приносит мне кулек фигурных мармеладок. Я раскладываю их по цветам. Черные – самые вкусные. Следом – красные, а вот оранжевые, зеленые и желтые по вкусу никакие. Раньше я им откусывала головы. Теперь попробую начать с ног.