Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Говорили, что своим насмешливым произведением Екатерина хотела высмеять шведского короля Густава Третьего, затеявшего неудачную войну с русской державой. Но более прозорливые тут же без труда догадались, что мишенью, в которую императрица направляла свои стрелы, был ее собственный сын. «Горе-Богатырь» был как бы еще одним подтверждением того решения, что она давно уже вынашивала: не сыну Павлу, который суть слабоумное существо, а ее внуку Александру следовало передать трон.

Теперь Павел мог доказать всем, как чудовищно жестока была к сыну почившая в Бозе императрица и как справедлив к сыну собственному и по-государственному дальновиден он.

Меж тем сражения — не смотры пред окнами дворца. И солдафон не значит солдат. Сии различия до Павла вряд ли могли дойти. Однако о них знал австрийский император Франц, который с распростертыми объятиями принял августейшего гостя, кстати говоря, своего будущего родственника. В те дни как раз уже был подписан договор о браке великой княжны Александры Павловны, старшей сестры Константина, с братом австрийского императора — эрцгерцогом Иосифом.

Великому князю были приготовлены апартаменты в Бурге, императорском дворце, где он и расположился. Обедал постоянно с его величеством, а свита его — за гофмаршальским столом. И почти каждый день — парады и смотры войск. Голова шла кругом у великого князя от такого гостеприимства. И если бы не напоминания Дерфельдена о том, что Суворов в Италии одерживает победу за победой, неизвестно, сколько бы еще дней длилось пребывание в Вене.

Генерал от инфантерии Вильгельм Христофорович Дерфельден был давним сподвижником Суворова, хорошо знал его натуру и близкую ему по духу «науку побеждать». Отправляя его в Италию в свите собственного сына, Павел даже полагал, что старый генерал, коли что случится с самим главнокомандующим, сможет его заменить.

Настойчивость Вильгельма Христофоровича наконец дошла до великого князя, и он заторопился.

— Ваше величество, как ни чудесно у вас в Вене, но долг повелевает мною, — Константин стал прощаться.

— Мой долг сделать все, чтобы воспоминания о Вене и венцах стали самыми приятными в вашей жизни, — произнес император. — Однако долг у нас, августейших особ, всегда должен быть на первом месте… Кстати; а почему бы вашему высочеству вместо Италии не отправиться на Рейн? Ваш будущий зять эрцгерцог Иосиф как раз назначен мною главнокомандующим моею армиею, действующей там против Франции.

«Действующая армия» — то сказано было с некоторым преувеличением. Армия скорее стояла на биваке, не прибегая к активным действиям, ожидая лишь подхода корпуса Корсакова да стремительного прорыва Суворова через север Италии и Швейцарские Альпы.

Что же было в тех словах? Умысел: а вдруг что-либо непредвиденное случится с великим князем там, где войска не просто маршируют, а где льется кровь? И не уберечь, а благословить сына императора-союзника на возможную смерть — сия мысль не могла не беспокоить австрийского императора.

Справедливости же ради следует сказать, что великий князь хотя и начал службу с солдафонства, оказался не робкого десятка. И в дальнейшем Суворову не раз приходилось хвататься за голову и причитать:

— Господи, не дай случиться непоправимому. Коли что произойдет с великим князем, я его не переживу.

Впрочем, подчас отвага ходит об руку с безрассудством. Второе качество даже перевешивает первое. И тогда не знаешь, чего же пуще остерегаться в таком, с позволения сказать, смельчаке.

Выступив из Милана, союзная армия двадцать первого апреля достигла берегов По. А через пять дней уже перешла реку.

Этим стремительным наступлением Суворов спешил вбить клин между войсками Моро и Макдональда. Сейчас же крайней точкою клина, его острием оказался отряд Багратиона, укрепившийся в Вогерах. Сюда, на самый ответственный участок, прибыл фельдмаршал, а следом за ним и полковник граф Романов, иначе — великий князь Константин.

— Какая досада, милейший Александр Васильевич, — обратился к фельдмаршалу сын Павла, — я только что узнал: пала крепость Пескиера. И такой успех союзных войск: взято девяносто орудий и восемнадцать канонерских лодок. Прав был отменно знающий вас Вильгельм Христофорович: мы явились к шапочному разбору.

— После взятия Пескиеры — мы господа на озере Ди-Гарде и над коммуникациями с Тиролем и Швейцарией. Сего мы и добивались, — пропустив похвалу мимо ушей, ответствовал Суворов великому князю. — Хорошо на сей раз дрались австрийцы. После Пескиеры у генерала Края выросли крылья — вон как устремился брать следующую крепость — Мантую. Так пойдет — куда с добром! Я ему и Тортону уступлю. А нам с князем Багратионом отсюда вперед и вперед надобно спешить.

Константин Павлович обратился к Багратиону:

— Еще в Петербурге был наслышан о ваших, князь, успехах. Полагаю, это не будет секретом, если скажу, что в первых же донесениях из сих италийских краев его величеству фельдмаршал Суворов назвал вас, князь, наиотличнейшим генералом, достойным самых высших степеней. От души, как солдат солдата, поздравляю вас, — протянул он свою руку и пожал Багратионову.

— Внимание вашего высочества ко мне — огромная честь, — произнес князь Петр.

— Как же, я хорошо помню вас, — продолжил Константин. — Мы с вами и с вашим зятем князем Голицыным чуть ли не в один день были удостоены новых назначений. Я — инспектора кавалерии, князь Борис получил полк конной гвардии и чин генерал-майора. Вы же были произведены в полковники и стали командиром Шестого егерского полка. Говорят, отличный стал полк.

— В боевых качествах Шестого егерского вы можете лично убедиться, ваше императорское высочество. Полк вот он, на этих позициях. Именно им, моим егерям, да еще приданным мне казакам я обязан всеми успехами.

— О нет, князь Борис рассказывал мне, что в самом наилучшем виде вы проявили себя еще до сего Италийского похода. Не так ли, любезнейший граф Александр Васильевич?

— Все, что известно его императорскому величеству и вашему высочеству о князе Петре, — то истина, — подтвердил Суворов. — Ныне же вы сможете и сами найти подтверждение сим справедливым свидетельствам. Верю: громкие победы Багратиона — впереди. И то, что ваше высочество изволили прибыть именно в авангардный отряд, делает честь вашей прозорливости. Именно отряду князя Петра предстоят наитруднейшие и в то же время самые славные дела. Но развивать наступление предстоит нашим главным силам, руководимым Андреем Григорьевичем.

Услышав о главных силах, великий князь выразил нетерпение:

— Если вы, граф Александр Васильевич, не имеете возражений, я, пожалуй, съезжу к Розенбергу.

Когда Константин, окруженный конвоем, ускакал, Суворов с облегчением вздохнул:

— Я уж и не чаял, как бы его от тебя, князь Петр, спровадить. Далеко ль до беды, когда бы он у тебя остался? Известно ведь: дурная голова не дает и ногам покоя. Вот и кинулся бы, необстрелянный, в огонь. За это — и мне б головы не снести. А ежели плен? Не миновать тогда позора и постыдного мира с супостатами. Вот что может наделать сей августейший пострел, не так ли, князь?

Багратион ответил не сразу. Видно, какая-то мысль пришла и ему. Потом неожиданно сказал:

— Строгостью августейшее высочество не одернешь. Запретительные приказы его лишь более распетушат. Тут, ваше сиятельство, хитростью надо воздействовать.

— Это же как? — вздернулся Суворов. — Назвать наше наступление ретирадою, чтобы упрятать его в обоз?

— Иногда, чтобы унять, следует не унизить, а, напротив, возвысить. Возвысить хотя бы в его же собственных глазах, — уклончиво ответил Багратион.

— Понял, — выкрикнул фельдмаршал. — Сунуть дитяти в руки игрушку. Погремушку какую, так? Токмо у меня здесь — война. Вон мы с тобою, князь, генералы, а не раз уже продырявлены. Оловянные же солдатики, они там, в Санкт-Петербурге и Царском Селе, остались, чтобы ими играться…

Войска Розенберга стояли как раз супротив Валенцы — города на противоположном берегу По. По ночам казаки вплавь переправлялись через реку и гарцевали под носом у французов. По ним постреливали, но не так чтобы сильно. Не уходит ли противник? Вдруг он, чтобы удержать крепость в Тортоне, решился бросить туда свои главные силы во главе с самим Моро?

Великий князь со своею свитою, к которой присоединился и генерал Милорадович, только что проехал на виду Валенцы и подтвердил: там, на высоком противоположном берегу, одни пикеты.

— Выходит, Моро и вправду покинул город, — нерешительно стал размышлять Розенберг. — Но для атаки все же у нас мало сил: я только что отдал приказ моим полкам подтянуться.

Молодцеватый, с красиво посаженной головой и широко развернутыми плечами, Милорадович произнес: