Все продается и покупается - Марина Серова

– Пусть так, – Щипачев даже улыбку изобразил, только что-то нехорошо стало на душе Стихаря от такой гримасы. – К сожалению, не каждый имеет право на хорошую жизнь. Хорошую жизнь нужно зарабатывать, Евгений, а зарабатывать надо уметь, надо иметь для этого способности, как минимум. Согласен?

Еще бы не согласен Стихарь с хозяином-то! Он готов был согласиться со всем, лишь бы эта философия не закончилась выводом, что Женечке отныне хорошая жизнь больше не светит ни из какого окна его «Лендровера».

– Я вот к чему напрягаю таким образом твои извилины, Евгений...

Щипачев вышел из кабинки душа, поскользнулся на кафельном полу, придержался за стену и чертыхнулся вполголоса. Стихарь дернулся было его поддержать, но опоздал и едва не растянулся сам.

– Гротеск! – пробормотал Виктор Сергеевич, покосившись на фигуру опричника, превшего в своем зимнем, кожано-спортивном одеянии при этакой-то жаре.

Женечка смотрел на хозяина, на его сухое, по-молодому мускулистое тело и прикидывал – как сильно можно получить по морде от такого мужика.

– После случая с черепом, – Щипачев протянул руку за полотенцем, а получив его, перебросил через плечо и встал, уперев руки в бока, – ты понимаешь... меня обеспокоили люди Трегубова. Помнится, я одно время подумывал заменить его тобой. Так и поступим. На время! – возвысил он голос, видя, какое огорчение проступило на лице Женечки. – Поживешь недельку на псарне, наведешь там порядок. А первые двое-трое суток вообще оттуда выезжать не смей. Трегубов тебе мешать не будет. Но смотри, Стихарев-Кутузов, если будешь чрезмерно груб с людьми, я, сообразуясь, свои выводы сделаю.

– Понял, – пробубнил Стихарь с облегчением оттого, что его ссылка оказалась временной. – Когда приступать?

– Сейчас! – пожал плечами Виктор Сергеевич и, накрыв полотенцем мокрый ежик волос, принялся вытираться. – Будешь звонить мне утром и вечером.

Стихарь расслышал его уже за дверью, поэтому вернулся, сунул в душевую потное лицо и повторил:

– Понял!

– Эх, Желудь, Желудь, друг ты мой любезный, куда ж нам теперь деваться?

Алексашка попытался по-приятельски обнять сослуживца, но тот не допустил такой вольности – задергал плечами, сбросил руку Пырьева со своих плеч.

– Нет, деваться нам некуда! И что сказано, то и делать придется.

– Я, Алексаша, далек от мягкотелой щепетильности, – не в первый раз принялся за объяснение своей позиции Сергей Иванович. – Но меня возмущает безапелляционность и сам тон, каким Аркадий разговаривает с нами. Тебе вообще-то знакомо такое качество – свободолюбие? Во мне оно развито, и я хотел бы, чтобы с этим считались все Трегубовы, вместе взятые.

– Да что-о ты? – отшатнулся от него Пырьев. – Ну и иди со своим свободолюбием, мыкайся по подвалам да чердакам. Побрейся только сначала, а то от тебя все бродячие коты шарахаться будут. Побреешься, и будет хорошо.

– Не в том дело, хорошо или плохо, – возразил Желудев. – Я ушел бы, давно бы ушел, можешь не сомневаться, если б возможно было. Боюсь! Представляешь, я, Сергей Иванович Желудев, боюсь каких-то Стихаревых и Трегубовых! Стихаревых! – повторил он с нетрезвым смешком и потряс рукой перед лицом.

– Вот она, твоя неволя! – довольно воскликнул Алексашка, усмехнулся, колыхнув животом, обтянутым линялой фланелевой рубашкой, и откинул со лба прядь седых волос. – Воля, неволя – все это ваша интеллигентская блажь и больше ничего. По мне, вот она, воля! – Он взял со стола ополовиненную бутылку водки и встряхнул ее. – Когда есть что поесть и выпить в охотку, то и воля. Да чтоб еще тепло было и было чем зад прикрыть. А все остальное – так, чушь собачья.

Сергей Иванович смотрел на Алексашку с жалостью, как на ребенка, пытающегося рассуждать о высоких материях, вздохнул и кивнул на бутылку:

– Наливай, дружище, давай допивать поллитровку, нечего воду в ступе толочь. Все равно не поймешь ты меня.

– Где уж нам! – дружелюбно проворчал Алексашка, разливая водку. – Еще употребим? После этого?

– Нет, надо остановиться.

Желудев взял стакан, поднес к носу и с удовольствием передернулся.

– Остановиться надо, а то ведь там еще две нас дожидаются. Надо дело сделать. Если не справимся, разгулявшись, на этот раз нас уж не простят, сам понимаешь.

– Как скажешь, – проявил покорность Пырьев. – Старшой у нас ты.

Собутыльники чокнулись и дружно опрокинули стаканы. Закусили хлебом и кильками в томатном соусе, цепляя их пальцами из консервной банки.

– Раздобрился Аркадий! – усмехнулся Алексашка. – Расщедрился. Полтора литра выставил за свой счет. Как он сказал? Чтобы нам потом кошмарами не маяться?

– Чтобы стресс сбросить, – поправил его Желудь. – Какой там стресс! Я этого Стихаря своими руками придушил бы, настолько он мне ненавистен!

– Да уж! – согласился Пырьев. – Сволотень первостатейная. А тут всего-то и надо – дверь собачкам открыть.

– Надо еще суметь его во внутреннем дворе запереть.

– Запре-е-ем! – Алексашка ткнул Сергея Ивановича в плечо. – Мы? Не сомневайся!

– Да, надо суметь, – согласился тот. – Сейчас я чайничек подогрею. Заварим?

– Чифирку, родимый! – хлопнул в ладоши Пырьев. – Давай! Вот тебе и свобода! Чего еще надо?

Долго у Ольги я не задержалась, но час, оговоренный до встречи с Аркадием, подходил к концу, оставались считанные минуты. Уже на исходе были и следующие полчаса, данные мной ему на ожидание. Тем не менее машину я вела не спеша, выгадывая время для обдумывания того, что услышала только что. Очень хотелось все разложить по полочкам до встречи с Трегубовым. Ничего, подождет. По его словам, я ему нужна больше, чем он мне.

Хозяин Борисовых и Трегубова, Виктор Сергеевич Щипачев – его имя мне теперь известно, – с Ольгой вел себя действительно по-хозяйски, но в худшем понимании этого слова. Когда обратилась она к нему за помощью, Щипачев не отказал, нет, и карман раскрыл, пообещал оплатить все расходы. То есть повел себя вполне достойно и понятно. Но непременным условием при этом поставил даже имени его не упоминать ни в милиции, ни при Татьяне Ивановой, при мне то есть. Странность в этом усмотреть можно, но нужно ли? Потому что и понять его можно тоже.

Теплицы Борисовых – не его дело во всем, что не касается доходов. Как, кстати говоря, и псарня Аркадия. Именно поэтому Ольга отказалась назвать человека, перед которым Ларик, чуть не плача, оправдывался по телефону. И первого абонента она мне назвала тоже. Некто Стихарь, о котором я уже слышала от мохнорылого. Причиной же звонков было временное, но очередное падение доходов от тепличного хозяйства, и это зимой, во время, когда зеленая продукция идет на «ура», а за отопление и электричество платить приходится больше.

Оказывается, довольно небрежно относился Ларик к своим обязанностям, за что и получал фитили время от времени. Правда, в последнее время ему стали грозить крупными неприятностями и Стихарем. Поэтому Ольга и связала исчезновение мужа с возможностью разборки. Поэтому и ожесточилась. И ей, ожесточившейся, хозяин не отказал в помощи, здраво рассудив, что в противном случае его имя благодаря Ольге вполне может стать известным налоговой полиции. А зачем даже такому воротиле, как Виктор Сергеевич, незапланированные хлопоты?

Но вот нынешним утром Генерал самолично звонит Ольге и сообщает о принятом им решении – прекратить финансирование поисков. А взамен предлагает – ни много ни мало – без промедления возглавить тепличное хозяйство. Ольга глотает язык от неожиданности, а он советует ей вести себя послушно, чтобы не остаться без средств к существованию. Могуче! Ольга колебалась до последней минуты – рассказывать ли мне обо всем, что ей известно. Но все, даже результат гадания, несмотря на то что отнеслась она к нему с недоверием, а особенно испытываемая ею обида, подталкивало ее на откровенность. Что и проявилось в нашем разговоре.

Так что же изменилось со вчерашнего дня? Что заставило Генерала принять совершенно противоположное по смыслу решение? Ни Ольга, ни я этого не знали. Но интуиция мне подсказывала, что вопль Аркадия о помощи и перемена в настроении Виктора Сергеевича как-то связаны одно с другим. Очень даже может быть.

Я свернула в проезд между своим и соседним домами, и солнце, опустившееся уже до крыш сараев, ослепило меня. Однако! Я и не заметила, что от облаков, закрывавших небо с самого рассвета, и следа не осталось. Прояснилось! Не сбыться теперь надеждам вожделевших оттепели!

Знакомый мне «уазик» оказался на утоптанной ребятней площадке, неподалеку от сараев и стоявших в ряд с ними гаражей. Я свою «девятку» никогда там не ставлю – ночью место темное и далекое от окон. Угнать не угонят, а колес лишиться можно. Каждый же раз загонять машину в гараж лень. И утром настроение портится от мысли, что день начнется с отпирания застывших замков.