Лобовое столкновение - Андрей Троицкий

— А что с этой бабой, я не понял. Надеюсь, вы ее…

— Жива, — сказал Шелест. — Я забрал ее записную, срисовал номера, записанные в памяти мобильника. Она вся как на ладони. У нее родители, любимый муж, ребенку четыре года. Эта к ментам не пойдет. Или я ни черта не понимаю в людях.

— Ты в ней уверен?

— Господи… Разумеется, уверен. Как бы ты сам поступил на ее месте? Через полчаса она запрет квартиру, выйдет из подъезда и бросит ключи под решетку ливневой канализации. Дверь металлическая, обита кожзаменителем, трупный запах соседи услышат через наделю, не раньше. К тому времени мы уже всё закончим и забудем, что тут было.

— Хорошо. Что по нашему делу?

— На автоответчике голос Кота, только не понятно, когда именно он сюда звонил. Думаю, дня два назад или около того. Кот просит, чтобы дружбан помог ему отсидеться в тихом месте, пока не уляжется вся пыль. Судя по плохой связи, он где-то далеко. Но не сегодня, так завтра здесь обязательно нарисуется. Остается ждать. Сейчас Тик-Так возьмет жигуль, вернется обратно во двор, подежурит.

— Да, подежурить не вредно, — кивнул Ольшанский. — Вдруг эта мразь объявится среди ночи. Хрен поймешь, какой кашей забита его тупая репа.

— Подежурим, конечно, — ответил Жора Шелест. — Но Кот в любом случае отсюда никуда не денется, тоже станет ждать своего кента во дворе. Возле подъезда стоит красная «мазда», тачка покойного Буки. Документы на машину я видел на хате. Если Кот со своей бригадой объявится, то сразу поймет, что дружбан где-то здесь. Он рядом, потому что не мог смотаться надолго, бросив любимую машину. Возможно, нам придется не поспать пару ночей.

— Надеюсь, что только пару, — согласился Ольшанский. — Мы будем работать без всякой спешки, разыграем все до верного. На бумере не должна появиться ни одна царапина, а Кот и его шпана… С этими паскудами все ясно.

Часть третья. Страх смерти

Глава первая

Дорога тянулась долго, к утру Димона растрясло, у него снова начались боли и подскочила температура. Остановились в каком-то поселке, название которого даже не успело засесть в памяти.

Оставив бумер точно посередине центральной площади, на том месте, где летом красовалась самая большая в здешних местах цветочная клумба, заглянули в аптеку, купили аспирин, антибиотики и минералку. Вернулись, чтобы оставить таблетки Димону, и снова ушли, на этот раз перекусить в кафе «Три толстяка». Время завтрака давно миновало, до обеда далеко, поэтому посетителей в придорожной «стекляшке» почти не было, а торговали не наваристым борщом и мясными котлетами, а куриным салатом, сосисками и пиццей.

Перекусив на скорую руку, вернулись к машине, покормили Димона.

— Это не пицца, — жаловался Ошпаренный. — Это что-то вроде подметки солдатского сапога, посыпанной сыром. Лучше бы вы мне сосиски принесли.

— Сосиски тут совсем паршивые, — ответил Килла.

— Кафе «Три толстяка», — не унимался Димон. — Надо же до такого допереть. В этих «Толстяках», на этой поганой пицце и зеленых сосисках лишней жиринки не нагуляешь. Если во всем этом поселке и встретишь трех толстяков, то это будут люди, опухшие с голоду.

Изложив все свои жалобы на местную стряпню, Димон с аппетитом проглотил большую пиццу, предварительно разорвав ее на куски, выпил воды и немного успокоился. Поджав ноги, прилег на заднем сиденье.

— А Кот куда делся? — спросил он, стряхнув со штанов крошки и прикурив сигарету. — Он вроде бы с вами вернулся.

— На почту пошел, — ответил Рама. — Отзвониться хотел своей Насте. Бросил девку и пропал. Это называется настоящий жених. Это из-за Насти он всю дорогу дергался и места себе не находит.

— У него любовь, — вздохнув, ответил Килла. — Это понимать надо.

— Да, любовь, — кивнул Рама.

Он вспомнил Катьку, с которой так и не успел попрощаться. Наверняка она поутру, как обычно, пришла в дом Собачихи за отваром для больной матери, а московских гостей след простыл, укатили ночью и даже «до свидания» не сказали. Интересно, что она подумает о Пете Раме? Чего стоят его слова о высоких чувствах, его обещание вернуться… Переспал с ней и бросил, как последнюю потаскушку. Сбежал, испугавшись какого-то дембеля недоноска, родственник которого в ментуре служит. Вот что Катька подумает. Господи, он так и не сказал ей всего того, что хотел сказать. И выпадет ли еще случай встретиться и поговорить. Большой вопрос. Петя Рама повернулся к Килле и неожиданно, даже для самого себя, сказал:

— Знаешь, жизнь без любви — это даже не полжизни. Это гораздо меньше.

Килла удивленно заморгал глазами. Таких речей от Рамы слышать еще не доводилось.

— Слышь, чувак, вон аспирин лежит, — ответил Килла. — Ты прими, не стесняйся. Кажется, у тебя тоже температура поднялась.

— Я в порядке.

— Тогда скажи: где это ты таких слов нахватался? Про любовь, морковь и зеленые помидоры? От этой девицы из деревни? Ну, которая нам грязные шмотки стирала? От нее?

— Заткнись. Твой номер восемь: позже спросим.

— А ты не корми меня своими соплями в сахаре. Любовь… Что я, совсем что ли обиженный?

Рама клевал носом, не слушал. После трудного вчерашнего вечера и бессонной ночи тянуло в сон, голова сама клонилась на грудь. Под утро на три часа за баранкой его сменил Кот. Рама, перебравшись на заднее сиденье, уселся на самый краешек дивана, боясь потревожить Ошпаренного. Димон лежал, согнув ноги в коленях, подложив под голову скомканную куртягу. Он беспокойно ворочался, забывался сном, стонал, снова просыпался. Шепотом проклинал весь белый свет и свою горькую долю. Рама так и не сомкнул глаз. Если бы можно было прямо сейчас немного вздремнуть, он бы считал себя счастливейшим человеком на свете.

Но с минуты на минуту вернется Кот, нужно ехать. Авось, в Костроме дадут отоспаться, он ляжет на чужой продавленный диван, из которого вылезли все пружины и тысяча голодных клопов. И вся компания увидит, что такое настоящий сон. Нет дивана, на полу пристроится и проспит часов десять, а то и все двенадцать. Ехать недолго, час с небольшим или около того. Значит, отдых совсем скоро. Остается немного потерпеть.

— Проснись, чувак…

— Я не сплю, — разлепляя веки, пробормотал Рама.

— Но у тебя глаза закрыты.

— Отстань. Отвялься от меня и засохни.

— Серьезно, ты бы поспал, пока Кот ходит, — сказал Килла, будто угадал чужие мысли. — За рулем я могу посидеть. До Костромы как-нибудь доеду.

— Я уже спал прошлой ночью пару часов, — вскинул голову Рама. — Два часа — нормально. Мне не нужно дрыхнуть целую неделю, чтобы быть свежим.

— Ну-ну, — усмехнулся Килла. — От тебя свежестью так и прет. Сейчас бы тебе подушку и грелку в полный рост, какую-нибудь девку с большими сиськами. Хотя… Ты и без грелки на ходу закемаришь. Ну, чего ты лыбишься? Ни хрена смешного, когда водила засыпает на скорости сто километров.

Ожидая, пока соединят с Москвой, Кот проторчал на почте около часа. За стойкой скучала телефонистка, женщина неопределенных лет с пышной прической, приколовшая на лацкан цветастого платья брошку, похожую на значок гвардейца. Она переворачивала страницы многоцветного журнала, пристально вглядывалась в лица мужчин, будто искала и не могла найти среди них своего единственного принца. Костян, усевшись на стуле в темном углу, нетерпеливо поглядывал на часы и жевал обломанную спичку.

Он думал о том, что сегодня в будний день Настя наверняка на работе, или на очередной бизнес-конференции, или на семинаре для деловых людей, счет которым давно потерян. Но Зинаида Петровна, ее мать, разумеется, торчит в квартире. Она домохозяйка, человек не слишком общительный, посвятивший себя семье, заботам о муже и любимой дочери. Сейчас Зинаида наверняка что-то стряпает на кухне и вполуха слушает радио. Если не удастся дозвониться до Насти, он поговорит с ее матерью. Хотя бы передаст через нее, что он срочно уехал в другой город по делам, когда вернется, точно не знает, но обещает перезвонить в выходные, сам все объяснит Насте.

Он выплюнул разжеванную спичку и, обломав серную головку другой спички, сунул ее в рот.

Сейчас Костян жалел, что отношения с родителями Насти не сложились с самого начала, с первого дня их знакомства. Отец, Владимир Николаевич, доктор физико-математических наук, член президиума какой-то там Академии, человек бесконечно далекий от реальной земной жизни и бытовых проблем, занимал должность заместителя директора по научной работе в одном из закрытых институтов. Он знал себе и окружающим его людям цену, и больше всего не любил тратить время на пустяки и пространную болтовню. Вечно поглощенный делами, неразговорчивый, даже угрюмый, он не расставался с огромным портфелем из свиной кожи, под завязку забитым документами. Возвращаясь домой, запирался у себя в кабинете, до поздней ночи шелестел своими бумажками, потом выключал настольную лампу, облачался в полосатую пижаму, похожую на арестантскую робу, снимал очки и ложился на скрипучий кожаный диван.