Судите и судимы будете - Stashe

— Он катаринец?

— Да. Нас в Кэшебе много. Люди, сенты, а вот тау почти не встречаются. Мешлинги живут одним кланом, в северной части города. Занимаются ткачеством и теплицами. Поставляют товар на корабли для торговли. Договоры заключают, но сами в море не выходят. Для них оно табу. А раньше еще и клан шантийцев был, — женщина помолчала. — Ты же знаешь, как важны узы крови? Знаешь, что если не являешься связанным ими, можешь добиваться любви, уважения, дружеского расположения, рассчитывать на приют и защиту — это позволено. Но родичем, если не примут 'старые', никогда себя не почувствуешь. Моя мать не покинула клан, когда вышла замуж. Отец смирился. Узы крови — единственное мерило, что есть у шантийцев. Никто не может лишить их этого права. Официальных же запретов для саранчи существует предостаточно. Например, если количество голов, — Лида болезненно поморщилась, — в клане перевалит за сто, родичам следует немедленно разделиться на две группы и одной из них покинуть город в течение суток. Иначе ждет тюрьма и смерть. Всех. Поэтому, любой шантиец знает, сколько его сородичей находится в городе, можно ли остаться пришельцам или следует уйти. Одиночек и путешествующих семьями о том поставят в известность представители клана — вестники. 'Старые' ведут строгий счет. Они постоянно связываются меж собой вестниками и порой, бывают крайне жестоки к кому-то, ради блага прочих. Я и мои дети унаследовали тип катаринцев. Но если их женами или мужьями в свое время станут шантийцы, младенцы следующего поколения появятся на свет саранчой и до конца своих дней таковыми останутся. Тогда моим правнукам придется искать милости у клана и пытаться стать родичами. Иначе, изгнание. Знаешь сама, вы и ваши потомки физически особенные, от какого бы — чистого или смешанного брака не были бы рождены.

— Твоя мать жила на два мира?

— Пока отец не умер. Ему тяжело давались ее изменения. Поэтому два-три месяца она оставалась здесь, потом уходила в клан, а через какое-то время возвращалась. Когда я была слишком мала, чтобы оставаться одной, она брала меня с собой. Сестра, которая родилась позже, унаследовала тип шантийки. Когда мать овдовела, а я вышла замуж, она решила уйти к ней в клан. Мы общались, я любила обеих. Но они родичи, а моя душа здесь с детьми и мужем.

— Понимаю.

— Да, — женщина вздохнула, — нелегко приходится таким как мы. Я хотя бы живу счастливо, знаю, зачем и для кого. Тебя, одиночку, что занесло в наши края? Здесь повсюду волшебники, а они саранчу ненавидят.

— Я знаю. Постараюсь уйти скорее. Переночую и исчезну.

— Да кто гонит, — махнула Лида рукой, — просто злоба корни пустила в сердца. Сама знаешь. Крысы разные и на меня пасть разевать пытались. Но когда шантийцы пропали, поутихли. Вина-то лежит, давит камнем. Можно любить, можно ненавидеть, но мерзость все одно остается мерзостью. То, что волшебники якобы остальных спасали, жизнью рискуя, искренно… ну, не верю я. Не нужны им остальные, разве что стадом послушным. А мать моя, за неделю до того примерно, приходила и рассказывала, что кланом их очень уж интересуются волшебники. Опись составляли, кто и где проживает, уточняли. Списки те, кому и зачем нужны? Новые правила вроде как вводят. Веками правило одно было, а тут менять вздумали. Все одно к одному, девочка. А детишки мои понять не могут, куда их бабка и тетка подевались. Многие не любят саранчу, то, правда. Но у многих в жилах течет примесь их крови. Посчитать захочешь, так и не сосчитаешь у скольких. Сдается мне только, волшебники темнят чего-то. Потому что никто и не упомнит уже, за что саранче такая ненависть. Говорю тебе, остерегайся серых плащей и черных амулетов.

— Волшебники почти все люди, странно, верно?

— Хватит, — с внезапной неохотой ответила Лида. — Разболтались мы что-то. Я тебе вот что скажу. Ты сейчас иди в комнату. Ложись да спи. Носа на улицу не кажи, никто и не прознает. Младшие язык за зубами держать умеют. Немного отдохнешь, я в путь снаряжу, да отправлю безопасной дорогой. День-другой погоды не сделают. Помни, здесь волшебники в своем праве, им на все воля вольная. Захотят, к чему угодно прицепятся. И если случится, прости, но знать тебя не знаю, разговоров никаких не вела. Дала мне монетку за ночлег, а на рассвете ушла, как и не видели, ясно?

— Ясно.

Я поднялась и направилась к двери. Катаринка продолжала мять тесто, но на меня больше не глядела. Возможно, разом пожалела о своей словоохотливости перед чужим человеком.

— Келан, — внезапно окликнула она, — среди шантийцев нет предателей. Но у меня дети, нужно думать о них, и я наполовину катаринка.

Я кивнула, не замечая, как по лицу ползет кривая усмешка.

'Никому не доверяй' — сказал Стоуш. Кто из нас прав? Не случится ли так, что завтра утром меня поднимет не болтливая Лида, а сапог городского стражника?

14 глава

Я думала, что буду спать плохо, как и в предыдущие дни. Но теплая ванна и мягкая постель сделали свое дело. Сон был спокойным, глубоким и без сновидений. Потрясающая беспечность с моей стороны. Я не доверяла Лиде, но просидеть у двери всю ночь, чутко реагируя на каждый шум, в себе сил не нашла. Едва голова коснулась подушки, я провалилась в глухую пустоту, а проснулась легко, почти мгновенно. Просто открыла глаза. В комнате царил приятный полумрак, и сквозь чуть приоткрытую дверь пробивались полоски слабого света. Я встала, надела кофту и на цыпочках прошла по дощатому полу. Вышла в коридор и остановилась у окна. Деревянная решетка рамы делила стеклянное полотно на шесть небольших квадратов. Ставни были распахнуты, и сквозь прозрачную твердь стекла пробивались первые солнечные лучи. Я приоткрыла одну створку окна и выглянула. Потянуло холодком. Но свежесть раннего утра была так приятна, что я улыбалась, кутаясь в кофту. Невозможно оторвать взгляд от, словно новорожденной прелести, раскинувшегося передо мной мира. Небо казалось совсем светлым, почти белым, а ближе к горизонту наползала вишневой пеной волна цвета. Он расплывался, смешивался на небесной палитре с ярко лазоревыми полосами, желтыми разводами и алыми всполохами — предзнаменованиями встающего солнца. Его лучи золотыми мечами пронзали курчавые шапки облаков и растворялись в воздухе. Диск его медленно-медленно выплывал из-за гор, заливая ярким светом все вокруг. Море набирало цвет, становилось из серо-сизого насыщенно синим, с дорожкой из дрожащих золотых и серебряных пятен. Ближе к горизонту пока еще держалась едва заметная дымка. Небо тоже темнело, меняло цвет с белесого на ярко-голубой. Остро пахло мокрой зеленью, какими-то цветами, солью, йодом. А еще бодрящим холодом и радостью. Да, именно радостью юного, светлого, весеннего дня. Дождь, наконец, кончился.