Сказки и веселые истории - Карел Чапек

псом и отрастил такие зубы, что изорвал в клочки дедушкины воскресные сапоги… Надо вам тут рассказать, как дедушка приобрёл Орешка или, вернее, набрёл на Орешка.

Шёл однажды дедушка из трактира поздненько-таки домой и для веселья, а может, и затем, чтобы отогнать нечистую силу, по дороге пел песню. Но кругом было так темно, что он в этой темноте потерял мотив, и пришлось ему остановиться, чтобы его отыскать. Стоит он, ищет его — никак не может найти, и вдруг слышит какой-то визг, писк, хныканье прямо у себя под ногами. Перекрестился и пошарил по земле: что, мол, это такое? Смотрит — какой-то мохнатый тёплый клубочек. Как раз поместился он у деда в горсти, а мягкий был, как бархат! И едва взял дед этот клубок в руку, как он скулить перестал и начал сосать деду палец, словно этот палец мёдом полит.

«Надо поглядеть, что бы это такое могло быть», — подумал дедушка и понёс «это» с собой на мельницу.

Бабушка, бедняжка, не спала, чтобы как следует пожелать дедушке «доброй ночи», но, прежде чем она успела сказать хоть слово, хитрец дедушка говорит:

— Глянь-ка, Елена, что я тебе несу!

Бабушка посветила… Милые вы мои, да ведь это щенок! Совсем крошечный, слепой и весь жёлтый, как орех без скорлупы.

— Гляди ты! — удивился дедушка. — Откуда ж ты такой, собачий сын, взялся?

Собачий сын, понятно, ничего на это не ответил; он дрожал, как осиновый листочек, и пищал прежалостно. Крысиный его хвостишко так и прыгал, и тут же — ах, чтоб тебя! — сделалась под ним на столе лужица и стала расти и расти…

— Карел, Карел, — укоризненно покачала головой бабушка, — где твоя голова? Ведь щеночек этот погибнет без матери!

Дедушка очень испугался.

— Живо, Елена, — сказал он, — подогрей молока и принеси булочки.

Бабушка всё принесла, дедушка намочил кусочек хлеба в молоке, обмотал краем платка, и получилась отличная соска. Вскоре щенок так насосался, что у него живот стал как барабан.

— Карел, Карел, — опять покачала бабушка головой, — где твоя голова? Куда ты этого щенка денешь? Ведь он замёрзнет!

Но это же был дедушка, с ним не поспоришь! Он забрал щенка и прямиком с ним в конюшню. Ох, господи, до чего же там было тепло — Ферда и Жанка надышали!

Оба коня уже спали, но, когда вошёл хозяин, подняли головы и оглядели его умными, добрыми глазами.

— Жанка, Ферда, — сказал дедушка, — смотрите не обижайте Орешка, поняли? Я отдаю его вам на попечение.

И с этими словами он положил маленького Орешка перед ними на солому. Жанка понюхал забавное существо и отлично почуял запах хозяйских рук; он шепнул Ферде:

«Это свой!»

На том и порешили.

Вот так и поселился Орешек в конюшне. Кормили его сперва из дедушкиной соски, а скоро у него открылись глаза и он смог сам лакать из миски. Тепло ему было, как у мамы на печке.

Так-то вот и выросла из него эдакая маленькая дворняжка с глупой мордой. Щенок щенком: не знает ещё, на что надо садиться, и садится прямо на голову, да ещё удивляется, что больно жёстко; не знает, куда хвост девать; считать может только до двух, а ног-то у него четыре, вот они и путаются: возится, возится, наконец шлёпнется от удивления и высунет язычок — розовый-розовый, как кусок ветчины. Да ведь все щенята такие, одно слово — дети!

Ферда и Жанка могли бы вам ещё кое-что рассказать: например, о том, какое это мученье для старой лошади, когда всё время надо смотреть, как бы не наступить на глупую собачонку. Сами знаете, милые, копыта — это не шлёпанцы, и нужно ставить их помаленьку, полегоньку, а то кто-то на полу поднимет писк, визг и рёв. «Да уж, дети — сущее наказание!» — сказали бы вам Ферда и Жанка.

И вот вырос уже из Орешка настоящий пёс, весёлый и зубастый, не хуже всякого другого, но одно было нехорошо: никто не слышал, чтобы он лаял или рычал.

Визжать он визжал, скулить скулил, но лаем это нельзя было назвать.

Вот однажды бабушка и говорит про себя: «Почему это Орешек не лает?»

Задумалась она, три дня ходила сама не своя, а на четвёртый говорит дедушке:

— Почему это наш Орешек никогда не лает?

Тут задумался и дедушка. Три дня он ходил и всё качал головой, а на четвёртый спрашивает Шулитку, кучера:

— Почему же всё-таки наш Орешек никогда не лает?

Шулитка к делу отнёсся со всей серьёзностью: пошёл в трактир и три дня и три ночи там всё размышлял; на четвёртый день ему уже спать захотелось, носом он так и клевал. Подозвал он трактирщика и вытащил из кармана горсть мелочи, чтобы расплатиться. Вот стал он считать деньги — считал, считал, но сам чёрт ему, видно, мешал, никак он не мог сосчитать.

— Ну, Шулитка, — говорит трактирщик, — видно, тебя мамаша считать не научила?

Тут Шулитка забыл и про счёт, хлопнул себя по лбу и побежал к дедушке.

— Хозяин, — закричал он ещё в дверях, — готово дело! Орешек потому не умеет лаять, что его мамаша не научила!

— Вот так история! — сказал дедушка. — Ведь и правда! Мамы своей Орешек не знает, Ферда и Жанка его лаять не могли научить, собаки по соседству ни одной нет — то-то Орешку и невдомёк, что это за штука такая — лаять! Знаешь что, Шулитка, — говорит дед, — придётся тебе научить Орешка лаять.

Пошёл Шулитка в конюшню к Орешку и стал учить Орешка лаять.

— Гав, гав! — объяснял он ему. — Смотри, как надо делать. Сначала делай так: ррррр, а потом сразу: гав, гав! Ррррр, рррррр, гав, гав, гав!

Орешек насторожил уши, — такая музыка ему почему-то понравилась, сам он не знал почему; и вдруг от радости как залает!

Лай, правда, был немного странный, визгливый, словно ножом по тарелке, но лиха беда начало — ведь и вы сначала азбуки не знали.

Ферда и Жанка слушали, слушали, как старый Шулитка лает, и наконец отвернулись. Они потеряли к Шулитке всякое уважение. Но у Орешка был к лаю огромный талант, ученье у него шло быстро. И когда он впервые выехал на телеге, дело уже шло хорошо: «гав»