Не стреляйте белых лебедей - Борис Васильев

- Дела, Еленка. Действовать надо, а то навесят нам, что и в жизнь не разогнешься.

- Скоро вернешься?

- Постараюсь. А что?

- Ничего. - Она улыбнулась. - Скучать буду.

- Ну, поскучай. - Сергей переоделся, сунул в карман деньги и вышел.

Он не хотел расспрашивать Ивана, да и встречным опасался прямо ставить вопрос: юлил, балагурил, выпытывал и вызнал-таки нужный ему адрес.

В ответ на стук долго брехала собака. Потом послышались шаги, приглушенный голос спросил:

- Кто?

- С "Волгаря"! Сергей Прасолов. По делу.

Калитка приоткрылась, и в щели показалась массивная фигура Степаныча. За спиной яростно билась на цепи собака.

- Чего тебе?

- Поговорить.

- Не о чем нам говорить.

Он хотел захлопнуть калитку, но Сергей подставил ногу.

- Долг за мной, Степаныч. Клубнику ты по моей вине утопил. Совесть велит рассчитаться.

- Совесть?… - Степаныч захохотал. - Ну, проходи.

Прошли в дом. Толстая жена в упор смотрела на Сергея и только моргнула в ответ на его: "Добрый вечер, хозяюшка".

- Ну, садись, - сказал Степаныч. - Значит, прищучило начальство?

- Начальству об этом знать не положено, - улыбнулся Сергей. - И если договоримся, то и беспокоить его не будем.

- Смотря как договоримся…

- По совести. - Степаныч был калач тертый, и Сергей держал ухо востро. - Во сколько убытки ставишь?

- Во сколько?… - Степаныч прикидывал, как бы не продешевить. - Ну, это как считать…

- Клубники две корзины, - вдруг быстро сказала жена. - Одна к одной ягодки, перебранные…

- Не мешай! - прикрикнул Степаныч. - Ступай вон на кухню да жрать мне приготовь… С работы я, - пояснил он, когда жена вышла.

- Значит, в самый цвет угадал, - сказал Сергей и выудил из кармана бутылку.

- Полагаешь, что договоримся? - усмехнулся Степаныч.

- Начальство тебе убытки не оплатит, это ты и сам понимаешь. А я - оплачу.

- За что?

- За что? - Сергей прикурил, раздумывая, стоит ли играть в открытую. Решил рискнуть: мужик был жадным. - За то, чтобы начальство не беспокоить.

- Полста.

- Ого!…

- А ты как думал? Клубника - раз. Костюм праздничный измарал - два. И мое беспокойство тоже не задаром.

- Любую половину.

- Четвертной, значит. Нет, парень, поищи дураков. Мы тоже понимаем, что ты ко мне прискакал…

Торговались долго, зло, как на рынке. Столковались на тридцати, клянясь друг другу забыть эту историю.

Стемнело, когда Степаныч вышел проводить гостя. Отогнал пса, отпер многочисленные засовы, сказал вдруг:

- А кто-то обещался мне борщ за шиворот вылить…

Захохотал тоненько, торжествующе. Огрел Сергея по спине жирной рукой…

- Погоди еще!… - Сергей тоже захохотал. - Погоди, может, еще и вылью!…

- Нет уж, не выльешь! - заливался Степаныч. - Все, продал ты свою выливалку за тридцать целкачей!

Утром пришла комиссия: представитель главного инженера, молодой мастер из ремонтных мастерских и капитан "Быстрого" Антон Сергеевич. Иван хотел поговорить с ним, но держался Антон Сергеевич официально:

- Поглядим. Лишнего не напишем.

Лишнее и не понадобилось. Согласно акту авария произошла по вине экипажа: сорвало штуцер масляного фильтра.

- Согласны, Иван Трофимыч? - спросил представитель главного инженера.

- Моя вина, - сказал Иван.

- Тогда подпишите.

Иван подписал. Комиссия удалилась, приказав готовить двигатель к монтажу. Двигатель готовить Иван не стал, а полез в кубрик за клюкой. Вылез, сказал не глядя:

- Я - к старикам. Вернусь поздно.

- Вот мы и опять одни, - сказала Еленка. - До самой ночи одни.

- Поскучать тебе придется, Еленка, - вздохнул Сергей. - Дела у меня, понимаешь…

- Может, отложишь?

- Нельзя. Земля под нами колышется.

Она молча смотрела, как он бреется, как надевает праздничный костюм, как старательно причесывается перед зеркалом, и в сердце ее возникла тревога. Подошла вдруг, обняла:

- Не уходи, Сережа.

- Не могу. - Он мягко высвободился. - Нельзя, Еленка. Надо, чтоб комар носа не подточил.

- Когда вернешься? - угасшим голосом спросила она.

- Вернусь?… - Он задержался на трапе. - Не хочу обманывать: поздно. Ночью приду, не жди.

Сергей ушел, прогрохотав над головой ботинками. Еленка села к столу и тихо заплакала.

Дом пять, с палисадничком… Вот он, такой же, как все на этой улице, только наличники попроще. Те же тюлевые занавески, те же фикусы да столетники.

Сергей очень не хотел входить в этот дом. Это было во сто крат хуже, чем пить со Степанычем водку.

- Шура дома? - с наигранной небрежностью спросил он у тощей, пронзительно любопытной хозяйки, без стука войдя в дом.

- До-ома, - неторопливо протянула она, в упор разглядывая его. - Вон в ту дверь…

Он постучал и, не ожидая ответа, приоткрыл дверь.

- Можно?

Шура сидела на широкой, как телега, деревянной кровати и ложкой хлебала кислое молоко из большой кастрюли. Увидев его, она словно окаменела. Он плотно прикрыл за собой дверь, блеснул зубами:

- Приятного аппетита!

- Ты зачем? - Она поискала, куда поставить кастрюлю, и поставила ее на пол у кровати. Ложка, звякнув, утонула в простокваше. - Ты чего тут?

- Соскучился, - с вызовом сказал он и сел на единственный стул у тумбочки, заставленной флаконами и баночками. - Не прогонишь?

Она молча смотрела на него, часто моргая короткими ресницами. В старательности, с которой она пыталась сообразить, как он здесь оказался, было что-то детское. Сергей не дал ей опомниться:

- Тоска меня заела, Шуренок. Такая тоска, что хоть криком кричи, честное слово. Думал я, думал и надумал к тебе прийти, прощения просить. Обидел я тебя, очень обидел, знаю. Черт возьми, как это получается? И не хочешь, а иной раз не справишься с настроением, обидишь хорошего человека, а потом локти кусаешь… Один я тут, Шурок, совсем один, чужой, понимаешь?

Он говорил приглушенно, мягко, жалостливо: ворковал. Шура слушала не слова, а голос, который звучал все тише, все печальнее, и сердце ее уже сладко и тревожно замирало в груди. Сергей взял ее руку, погладил; не вырвалась, только спросила деловито:

- Тебя хозяйка видела?

- Тощая такая? Как селедка?

- Тебе уйти надо, - озабоченно сказала она. - Я потом проведу, если хочешь.

- Боишься?

- Если бы ты на мне жениться собирался, мне бы наплевать на них было. А так, когда гуляем просто, нельзя. В день на всю улицу ославят.

Он вышел, демонстративно распрощавшись с хозяйкой. До вечера они гуляли по берегу, а когда стемнело, Шура провела его в комнату. Здесь он грубо обнял ее, а она только шептала:

- Тише. Стенка тонкая. Тише…

На катер возвращался с рассветом. Шагал, задыхаясь от омерзения, тер лицо. На берегу разделся до пояса, долго мылся, скреб грудь песком. Одевшись, босиком прошел на катер. На носках спустился в кубрик, шагнул в свой угол…

…Утром он опять побежал к Пахомову. Долго ждал, пока можно будет потолковать с глазу на глаз. Курил в коридоре, прятал от знакомых лицо, думал.

Он отвел возможные удары. Два пассажира "Волгаря" имели основания посчитаться именно с ним, но он блокировал их действия. Конечно, не исключено, что напишет кто-нибудь еще, но та жалоба уже не может быть направлена лично против него, против Сергея Прасолова.

Он ни словом не обмолвился об этом с Пахомовым. Поговорили о заключении технической комиссии, о возмещении убытков. Пахомов не расспрашивал, держался настороженно, и Сергей снова грубовато порадовался:

- Посоветуешься с вами, Павел Петрович, и словно камень с сердца. Легче дышится. Действовать хочется, Павел Петрович, честное слово!…

- Ну, ну, ты не очень-то это… словами бросайся, - сердито сказал Пахомов, но улыбку сдержать не мог.

- Неужели вы во мне сомневаетесь? - как можно проникновеннее спросил Сергей. - Я знаю, чем грех замаливать. Знаю и выполню.

- Вот это - разговор! - с удовольствием сказал Пахомов и впервые за два свидания пожал Сергею руку. - Действуй, товарищ Прасолов.

И опять, как в тот раз, спросил об Иване, когда Сергей уже выходил из кабинета. Спросил просто, как бы между прочим, но Сергей уловил в его тоне оскорбленное самолюбие:

- А Бурлаков, конечно, занят по горло?

- Да не сказал бы, Павел Петрович, - рискнул Сергей. - Вчера, например, к шкиперу на баржу с обеда ушел.

- А посоветоваться - времени нет, - с неудовольствием сказал Пахомов. - Ну-ну…

И было в этом привычно служебном "ну-ну" что-то такое, что Сергей на миг пожалел о своих точно рассчитанных словах.

Никто не хотел заводить "дела", но оно завелось словно само собой. В пятницу назначили общее собрание.

- Насчет того, за так возил Прасолов или за денежку, нету у меня мнения, - говорил капитан "Быстрого" Антон Сергеевич. - Кто говорит - да, кто помалкивает, а кто наоборот: на общественных, мол, началах.