Лимеренция - Х. К. Долорес

И единственная причина, по которой он этого не сделал, — это то, что ему интересно.

Я делаю глубокий вдох.

— Я удовлетворю твое любопытство. Ты можешь посмотреть на мои рисунки. — Уголок его рта начинает изгибаться вверх. — Но ты также должен удовлетворить мое любопытство. Я хочу знать, почему ты это сделал.

Возможно, это мое воображение, но, клянусь, я вижу, как на его лице мелькает удивление — так быстро, что я почти пропускаю его.

Я встречаю его взгляд прямо и делаю все возможное, чтобы не дрогнуть под удушающей тяжестью этих пустых глаз.

— А если я скажу тебе, что у меня не было причины? Что не было никакого ”почему"?

— Я бы тебе не поверила.

— А почему бы и нет?

— Потому что ты не производишь впечатления человека, который делает что без причины, — я кивнула. — Ты не похож на меня.

— Ты прав. Я — нет.

— Так почему? Почему Микки?

Он откидывается на спинку стула, улыбка исчезает.

— Я не хочу говорить о Микки. Я не нахожу Микки интересным. Я нахожу тебя интересной.

— Ну, ты не обязан отвечать, — говорю я ему, — точно так же, как я не обязана показывать тебе свое искусство.

Я не могу различить взгляд, которым он одаривает меня, когда звенит звонок, и студенты начинают выбрасывать мусор и выходить из кафетерия.

Он встает.

— Сегодня вечером. Ты удовлетворяешь мое любопытство, я удовлетворю твое.

На его лице отражается свет сине-зеленых витражей кафе, и на мгновение я поражаюсь тому, насколько он красив. Но это всего лишь мгновение — одно-единственное ужасное мгновение.

А затем он направляется в противоположном направлении, прежде чем я успеваю осознать последствия того, на что я только что подписалась: больше времени проводить наедине с Адрианом Эллисом.

Глава десятая

Я уже почти закончила мыть руки в женском туалете, когда заметила в зеркале рыжеволосую тень.

Я напрягаюсь.

— Извини, тебе нужно воспользоваться раковиной?

Менее чем в пяти футах от меня Софи Адамс стоит во всем своем великолепии на высоких каблуках — руки скрещены на груди, рыжие волосы обрамляют ее лицо в форме сердечка. Меня так и подмывает спросить, какой продукт отвечает за ее объемные, ухоженные волны.

— Мне нравится твой рюкзак, — говорит она. — Burberry, верно?

Я киваю, неуверенная, к чему это ведет.

— Это мило. — На ее лице появляется подобие самодовольной улыбки. — Люди всегда говорят, что это безвкусно — носить одежду прошлого сезона, но… — Самодовольство усиливается. — Молодец. Кто-то же должен скупать остатки продукции, верно?

Жар разливается по моим щекам прежде, чем я успеваю это остановить.

Мне все равно, что думает Софи Адамс.

Ее мнение не имеет значения.

Я повторяю эту мантру по крайней мере три раза, пока не почувствую себя достаточно уверенно, чтобы повернуться и встретиться с ней лицом к лицу.

— Я не могу тебе сказать. Рюкзак был подарком.

Ее улыбка исчезает — всего на мгновение, — и я почти слышу, как скрежещут шестеренки в ее голове. Пытается сообразить, кто мог подарить мне дизайнерский рюкзак.

— Знаешь, — говорит она слишком резко, чтобы быть вежливой. — Ты кажешься мне очень знакомой, но я не думаю, что мы встречались раньше.

— Мы уже встречались раньше, — говорю я. Я не называю своего имени.

Ее память, может быть, и коротка, но моя — нет. Я официально познакомилась с Софи в первый день первого курса, но ее интерес ко мне угас в тот момент, когда она поняла, что я студент-стипендиат и ношу кроссовки из универмага.

Ее брови хмурятся.

— О, неужели? Странно, обычно я так хорошо запоминаю имена. Даже те, которые легко забываются.

Моя челюсть сжимается. Я наслушалась столько двусмысленных комплиментов Софи, что их хватило бы на всю жизнь, но это первый раз, когда они были адресованы мне.

Думаю, я по-новому оценила терпение Пенелопы и Авы.

Наступает неловкое молчание, и вопреки себе я сдаюсь.

— Я Поппи.

Она выжидающе смотрит на меня.

— Поппи…?

— Дэвис.

Она оживляется.

— О, Дэвис! Как губернатор Дэвис? Или как Дэвисы из нефтяной промышленности?

— Э-э… ни то, ни другое.

— О, Дэвис — это сенатор Дэвис.

Моя улыбка настолько натянута, что причиняет боль.

— Дэвис — это тот, кого ты не знаешь.

Ее лицо проясняется от осознания.

— О! О, я понимаю. Бедняжка. Ты студент-стипендиат, не так ли? Как Микки? — Жалкое выражение ее лица далеко не так убедительно, как она думает.

Я испытываю удовлетворение, когда вижу это.

— Ты знаешь, — продолжает она, — моя мама любит делать пожертвования на благотворительность. Я могу посмотреть, согласится ли она расстаться с некоторыми нашими консервами. Я имею в виду, они просто пылятся в нашей кладовке, и если это прокормит твою семью этой зимой…

— Мне не нужна твоя благотворительность, — огрызаюсь я.

Это звучит более резко, чем предполагалось, и глаза Софи загораются победой.

Она проникла мне под кожу.

Она заправляет выбившийся локон за ухо.

— Ну, если ты действительно нуждаешься в благотворительности, я бы посоветовала тебе не обращаться к Адриану. Он и так достаточно щедр, и он никогда не сможет сказать ”нет" рабочему классу. — Она одаривает меня последней снисходительной улыбкой, прежде чем выйти из ванной.

Я стою у раковины, кипя от ярости, в основном направленной на себя.

Удар по моему финансовому положению — вот и все, что потребовалось.

Четыре года, и я должна была бы знать лучше.

Где-нибудь еще, в любой другой средней школе, это не имело бы значения. Никто и глазом не моргнет, увидев мой рюкзак или мою фамилию.

Эти вещи важны только здесь, где имена идут рука об руку с вашей ступенью социальной лестницы.

Что ж, я могу только предположить, что теперь Софи знает мое имя.

* * *

К сожалению, язвительные комментарии Софи беспокоят меня меньше всего.

Сегодня вечером у меня есть планы на встречу с убийцей.

Я мельком подумываю спрятаться в библиотеке или компьютерном классе до конца ночи, но нутром чувствую, что бросать Адриана — не хорошая идея. Поэтому, когда занятия заканчиваются, я прокрадываюсь обратно в свою комнату в общежитии и борюсь с желанием прибраться на своем столе, как это сделал бы обычный человек перед тем, как принять гостя.

Но Адриан — не гость.

Вместо этого я достаю дешевый перочинный нож, который Рик подарил мне четыре года назад — прощальный подарок после того, как меня приняли в Лайонсвуд.

Твоя мать приставала ко мне с просьбой убедиться, что ты готова к школе, или что-то в этом роде, — пробормотал он, всовывая