Чайки возвращаются к берегу. Книга 2 - Николай Асанов

Балодис приготовил документы о том, что художник Викторс Вэтра провел все лето у родственников на хуторе, — такой хутор был и родственники были и могли подтвердить все сказанное в документах, а теперь отправлялся в Ригу, чтобы поступить в военную школу, организованную оккупационными властями.

С такими документами и со своей собственной (не придуманной) биографией Лидумс мог ехать не только в Ригу, но и в Берлин.

Балодис был дальновиден. Он без колебаний верил, что фашизм будет побежден. Но он знал и другое: гитлеровцы готовят кадры для подпольной войны против Советской страны на тот случай, если их выгонят из Латвии, тогда снова возникнут «лесные братства», «лесные рыси», «лесные кошки»…

В военной школе Вэтра познакомился со многими будущими врагами. Был там и некий Чеверс, которого Лидумс взял в то время, когда сам исполнял роль командира отряда «лесных братьев». Были и другие, чьи портреты художник Вэтра, молодой воспитанник военной школы, писал в часы досуга, обязательно оставляя копию себе, о которой позирующий и не подозревал. При этом очень часто оказывалось, что копия сделана лучше, сильнее, чем сам портрет.

Вэтра окончил военную школу в тот год, когда за плечами советских армий был уже Сталинград, была снята блокада Ленинграда, готовилась самая крупная битва механизированных войск на Курском выступе. Он окончил школу с отличием, прослужил несколько месяцев в рижском гарнизоне, а перед отправкой добровольческих латышских легионов на фронт «тяжело заболел». Тут опять помог Балодис.

— Этот год будет решающим в ходе войны! — уверенно сказал Балодис, навестивший Вэтру.

Лидумс понимал: высокий худой человек каким-то образом знал очень многое, что не печаталось в немецких газетах.

— В будущем году можно ожидать битвы за Латвию, — продолжал Балодис. — Сейчас вы должны уцелеть, это главное. И помните, вы должны уцелеть не просто как человек и мой помощник, но и как художник! Ваше время еще настанет!

Лидумс продержался в гарнизоне до конца сентября 1944 года. В это время Балодис и его отряды были уже за линией фронта. Готовился штурм Риги. Лидумс не знал, как перейти линию фронта, чтобы разыскать своего друга. Немцы бросили в бой все свои резервы: айзсаргов, полицию, добровольческие легионы… В любой день могли отправить и роту Лидумса, пока что охранявшую порт и спокойствие эвакуирующихся господ немцев. И в эти дни Балодис навестил его.

Лидумс никогда не мог понять, чего больше у его друга: риска или расчета? Под городом гремела канонада советских орудий, немцы расстреливали не только латышей, но и своих по обвинению в дезертирстве. А Балодис спокойно сидел в его комнате и советовал, что взять с собой. «Наденьте брезентовый костюм и сапоги, две пары шерстяного белья: возможно, ночевать придется в болоте, а вода стала дьявольски холодной. Из оружия возьмите два пистолета и нож — я помню, у вас есть самораскрывающийся с роговой ручкой, она не скользит даже в мокрой руке. Бумаги, документы, рисунки упаковать в чемодан и спустить в подвал. Там, я помню, осталась куча шлака. Закопайте в эту кучу, она не сгорит и в случае пожара. Что-нибудь да останется! Все деньги — Аните и сестре…»

Лидумс имел такой же ночной пропуск, какой был и у Балодиса, и у шофера машины, стоявшей внизу. К темноте они уже выскочили из города, и только фонарики патрулей освещали господина офицера и сопровождавшего его штатского. В каком-то перелеске они вылезли из машины, и шофер, пожелав им счастливого пути, повернул назад.

Утром они были в Мадоне.

3

В переполненном войсками, штабами, всевозможными вспомогательными службами городе человеку в штатском устроиться было бы невозможно, если бы не Балодис. Викторс Вэтра оценил предусмотрительность старшего товарища, у которого оказался ключ от привратницкой каморки одного из домов на центральной улице Мадоны.

В тот же вечер Балодис представил Вэтру своему непосредственному начальнику — полковнику Голубеву, и Вэтра был зачислен переводчиком при отделе полковника. А на утро были соблюдены и остальные формальности: зачисление на довольствие, присвоение воинского звания. И Балодис, и Голубев торопились, а оставить художника на произвол судьбы в прифронтовом городе было опасно.

Балодис, по обычаю кратко, пояснил:

— Наши «друзья» латышские националисты, включая айзсаргов, осколки либералов и демократов вместе с католиками, организовали в Курляндии «Латвийский центральный совет». Черт бы с ними, все равно немцы в Курляндии окружены, но сей ЛЦС связался с американской и английской разведками. Пока мы ведем бои, члены ЛЦС стянули в Курляндию свои полицейские части и остатки добровольческого легиона. Таким образом, в этом слоеном пироге оказался кусочек буржуазной Латвии. И эти так называемые «национально мыслящие» латыши приглашают американцев и англичан высадиться в Курляндии и вступить в игру. Ты представляешь, что это значит? Они пытаются рассорить союзников, тем более что господину Черчиллю и во сне снится отколоть прибалтийские республики от Советского Союза. Так что завтра или послезавтра я исчезну.

— И ты отправишься в этот котел? Там же все кипит!

— Если мы не будем наблюдать за этой адской кухней, то кто знает, что в том котле сварят? Но тебя это не должно волновать, из всякой переделки можно выбраться. Да и времени у них мало. Через несколько дней мы возьмем Ригу, а там и до Курляндии рукой подать. Ты должен заниматься своим делом, только постарайся не очень показываться людям: у нас на тебя еще есть виды.

И Вэтра неуклонно соблюдал совет старшего друга, а тот исчез, как в воду канул.

Встретились они уже после войны.

Аните было четыре года, сестра Вэтры по-прежнему воспитывала девочку. Но теперь и отец был рядом. Правда, Вэтра женился на молодой художнице, и мачеха относилась к падчерице хорошо, так что Анита стала называть ее мамой.

Вэтра преподавал, много писал маслом, гуашью, акварелью, выставлял картины, постепенно начал забывать тяжкие дни войны. Но война напомнила о себе.

Однажды утром в квартиру Вэтры ввалился Балодис. Был он все такой же оживленный, веселый, неунывающий. Немедленно влюбил в себя девочку, понравился и сестре Вэтры, и его молодой жене Анне, но, пошумев и поиграв с девочкой, неприметно кивнул Викторсу: надо, мол, поговорить — и уединился с ним в мастерской. Жена Вэтры подала в мастерскую кофе, Балодис начал хвалить картины, наброски, пейзажи. Похвалил и три работы Анны, висевшие в мастерской мужа. Наконец Анна ушла.

Но Вэтра видел: этого большого и веселого человека что-то гнетет. И без обиняков спросил:

— Что-нибудь случилось, Август? И что ты теперь делаешь? Ты же еще ничего не сказал о себе.

— Я опять в Вентспилсе. А случилось то же самое, что было и вчера, и неделю назад, и почти каждый день после войны: в лесах стреляют…

Вэтра знал, что в лесах стреляют. После разгрома немцев в лесах оставалось немало банд и дезертиров, они постепенно собирались воедино, и случалось, что такие объединенные шайки устраивали налеты не только на хутора, но и на поселки, убивали советских активистов, коммунистов, представителей власти. На художника вдруг пахнуло порохом, он снова почувствовал себя Лидумсом.

— Мы, только что разгромили несколько крупных банд, — устало продолжал Балодис. — Но главари ушли. А там, где есть главари, отребье всегда отыщется. Нужен человек, который сумел бы собрать всех этих главарей в одно место…

— Ты думаешь, мне это удастся? — спокойно спросил Вэтра.

Балодис внимательно оглядел его: Вэтра выглядел атлетом. Но на лице Балодиса появилась грустная усмешка:

— Жалко подставлять под пули такую светлую голову! — ответил он. — А вообще, ты бывший офицер немецкой армии, ты и твой отец пострадали от «проклятых» большевиков, ты знаешь три или четыре языка, и у «лесных рысей» не должно быть особых подозрений. Хотя кто знает? После недавнего разгрома они, кажется, и друг другу-то не верят. Во всяком случае, при приеме новых людей в банду они их проверяют и перепроверяют. Нашим среди них теперь очень нелегко!

— Я согласен! — быстро сказал Вэтра.

— Не спеши, торопыга! — остановил его Балодис. — Очень может быть, что у тебя это только типичное стремление к романтике, а там, брат, кровью пахнет.

— Ты понимаешь по-латышски? Я сказал: согласен! И ты можешь понять еще одну вещь: я не рассчитался с ними за отца!

— Хорошо, — устало сказал Балодис. — Сходим со мной к одному нашему старому другу. Старый друг, как старый доктор, всегда может что-то посоветовать…

4

Так вот и случилось, что однажды весной, на рассвете, он подошел на маленькой моторной лодке при сильном ветре и крупной накатной волне к побережью Курляндии в нескольких километрах от Ужавского маяка.