Метелица - Николай Ватанов

— Глянь!! — произнес вдруг Федя, мгновенно убирая улыбку. Коля тоже уже заметил и стремительно выкинул вперед руку. На краю скамьи лежала книга, заложенная цветком, и стояла белая, нарядная коробка.

— Вместе нашли! — предваряя неминуемую драку, поспешил оформить создавшееся положение Федя.

Сорвать ленточку и оберточную бумагу было дело одной минуты. В коробке оказались конфеты. Крупные, каждая, словно в юбочке, в своем бумажном гнезде. Только совершенно сдуревший человек мог забыть такое богатство!

— Шоколад! — смотря широко открытыми глазами на находку, прошептал Федя. — Колька, скорей подрываем!

Схватив покрепче коробку (и бросив книгу на произвол судьбы!), приятели бегом пересекли освещенный бульвар и вскоре пали, словно провалились, в канаву. Только здесь в темноте, слившись совершенно с обстановкой, они решились начать невиданное пиршество.

— Таких в продаже не бывает, — с неизъяснимым наслаждением чавкая, говорил Федя. — Они наверно, из закрытого обкомовского распре да. Я у Цокотовской Кирки недавно такие видел.

— Настоящие шоколадные! — мечтательно закатывая глаза, подтверждал Колька. — Всю жизнь только бы ел такие!

— Надо в партию выходить, иначе не достанешь! Не жри так быстро, сука! Мы и так почти весь ряд уже сшамали! Внизу может другие?

Приятели поспешно содрали картонную прокладку.

— Нет, такие же, — обрадовался Колька. — Только вроде немного поменьше.

— Стой!!!— вдруг вскричал Федя, с недоумением обнюхивая только что откусанную конфетку.

— Керосин! — с ужасом установил он.

С непосредственной реакцией кошки, проглотившей отраву, Кольку немедленно вырвало. Федя почувствовал сильные рези в желудке, и начал в диком страхе кататься по дну канавы.

— У…у, отравились… — выл он. — Нужно скорей в амбулаторию!

— Сейчас уже закрыта. Бежим напротив к Зайцеву!

У профессора шел прием, и парадное было открыто. Приятели робко вошли в переднюю, но тотчас попятились назад. В углу на стуле в белом халате восседал с видом истукана Яков. Вид его производил сильное впечатление не только на детские, невинные души. Своему успеху, особенно у провинциалов, профессор был отчасти обязан своему мастеру чистоты. Какой-нибудь завхоз из глубинного Гусутсовхоза (гуси, утки), рассказывая жене свои впечатления от поездки в краевой центр, непременно вспоминал Якова:

— … «Был я также по поводу своих почек у профессора Зайцева. Есть у него там санитар, что ли. Ну, я тебе скажу, и персона! Конь, а не человек! Такие раньше в гвардии служили, или состояли у аристократов вышибалами. Не заплатить профессору или скажем, спереть пепельницу в приемной ни-ни, и не подумай. Вмиг придушит! Скажи Марии Дмитриевне, пускай обязательно при оказии к профессору съездит. Что пользы лечиться у нашего докторишки, А то, ну и персона!»…

— Пошли! — собравшись с духом сказал Федя, и приятели решительно двинулись прямо на Якова. Последний спротежировал их вне очереди к профессору.

Леонид Петрович принял своих старых знакомых строго, но внимательно. Выслушав их сбивчивый рассказ, надел резиновые перчатки, разломил одну конфету и, глубокомысленно рассматривая через лупу ее содержимое, задумчиво произнес:

— Н-да, помадка на нефтяной основе, впрочем безусловно в шоколаде!

— Дяденька, керосин или бензин? — дрожа всем телом, допытывался Федя.

— Этого я не могу определить. Вопрос в конце концов чисто академический. Сколько штук успели вы проглотить этих… конфеток?!

— Я только одну, — признался Колька.

— А я… я две! У…уу… — снова завыл Федя.

— Тихо! — строго прикрикнул на них профессор. — Доза совершенно не смертельная, и я сейчас вам дам верное противоядие.

Леонид Петрович приготовил в стороне на тарелке два стакана добротного раствора глауберовой соли и снова подошел к приятелям. Федя потянулся было за стаканом, но профессор отвел тарелку и свободной рукой обнял его за худенькие плечи. Их глаза, суровые, старческие, и заплаканные, очень несчастные — молодые, встретились.

— Будешь меня обижать?! — тихо спросил профессор.

— Не…е, честное комсомольское… — прошептал мальчик.

— Ну, смотри же!… А теперь, друзья, пейте до дна!

В тот же вечер случилось еще одно событие. Коля и Федя подстерегли во дворе Жору Цокота и прежестоко его избили. Жора был сильней приятелей и вначале храбро защищался. Но свежая обида и сознание правоты своего дела придали приятелям силы. Вскоре Жора лежал на земле недвижим.

— Теперь ему довольно! — определил Федя. — Угостим его конфеткой. Сначала из верхнего ряда.

Жора покорно съел конфету.

— Понравилась? — инквизиторским тоном поинтересовался Федя. — Дай-ка ему теперь другого сорта, с начинкой!

Отведав «начинки», Жора ожил и стал брыкаться; приятелям опять пришлось применить физический метод воздействия.

— Жри, сука! — работая кулаками, убеждал Федя. — Жри свое изделие, чортов кондитер!

Через час Яков, пробираясь по двору от кумы, услыхал в темноте чьи-то стенанья, и между забором и помойкой обнаружил Жору. Профессору, давно окончившему прием, пришлось обслужить и этот экстренный случай.

— Интересно, куда мог л а запропаститься коробка конфет, которую я получила от тебя на свои именины, — на следующий день, после описанных событий, сказала Зоя.

— Не ищи их лучше, Зоинька. Извини меня, но мне пришлось их использовать… на приеме. — улыбаясь, отвечал Леонид Петрович и загадочно добавил: — Прав, кажется, наш наркомвоенмор, что врага надо бить на его территории и его же оружием.

Август. Червонный переулок залит полуденным солнцем. Все изнемогает и жаждет. Даже акации свернули свои пыльные, жалкие листочки. Только термидорианцев ничего не берет. Они живописной группой расположились посреди улицы, и ожесточенно режутся в орлянку. Временами они освежают себя сочным арбузом, который, порезанный на ломти, лежит тут же в пыли, на мостовой.

Пятилетний голопуз-крикун Алеша от нечего делать начинает лениво обстукивать профессорский забор. Слышно, как из глубины сада, Эзоп нехотя, по долгу службы, подает свой хриплый голос.

Федя подымается и подбегает к Алеше.

— Чего собак дражжнишь! У…у… гад!! — строго говорит он, и дает голопузу звонкую пощечину пониже спины.

Через некоторое время Коля, собрав арбузные корки, пускает их лететь через Зайцевский забор. На этот раз Жора Цокот, не отрываясь от игры, ловко, словно рукой, голой ступней бьет по уху виновного.

— Чего дерешься, сволочь?! — обижается Коля и вопросительно смотрит на своего приятеля и защитника. Но Федя делает вид, что ничего не заметил. Игра продолжается.

Наконец, охрана профессорской усадьбы вверена в надежные руки!

Любовь и диамат

— Хорошо, очень хорошо! — думал я однажды вечером, полной грудью вдыхая живительный воздух на берегу Черного моря.

Передо мной расстилалась Геленджикская бухта. Прибрежные деревья и скалы, как в зеркале, отражались на ее блестящей глади. Вдали зачарованно скользила лодочка. В закатных лучах солнца пожаром вспыхивали в небе белые чайки.

— Из-за этого одного стоит жить! — размышлял я, любуясь миром и чувствуя, как отпускали мои натянутые нервы, и в мою приунывшую душу вливались, вместе с морским дыханием, успокоение и надежды.

Позади меня был год напряженной работы, ночных заседаний, словоблудия, страха и гнета, словом — весь трудноописуемый, мрачный «комплекс» советской жизни.

Через месяц следует продолжение, но сейчас не об этом, сейчас отдых! Я прикрыл глаза и забылся… Очнулся я от тихого всплеска весел. К берегу неслышно подобралась зачарованная лодочка. На носу стояла черноволосая девушка и беспомощно балансировала, пытаясь покинуть шаткое суденышко… Я вскочил и протянул ей руку. Она довольно ловко прыгнула на камень и сдержанно засмеялась.

— Отведи лодку и приходи в столовую, — грудным контральто проговорила она, обращаясь к сидевшему в лодке молодому мужчине. — Так смотри, Вася, я тебя жду.

Тупое лицо Васи мне не понравилось. Не понравились мне также его прическа — ежик, военные брюки галифе и белая, открытая на груди, ночная сорочка.

Субъект отпихнулся от берега и заработал веслами. Девушка же, не поблагодарив и даже не взглянув на меня, стала быстро подниматься по кремнистой тропке в гору. Осталось впечатление как о чем-то миловидном и чистом… Словно маленькая попадья, добрый гений заброшенной деревушки, — мелькнула сентиментальная мысль. — «Ну да, но этот Вася»… Я вздохнул и поднялся, нужно было спешить в санаторий к ужину.

Среди парадоксов советской жизни нужно отметить и курорты с многочисленными домами отдыха, санаториями всех рангов, виллами для вельмож. На курортах царит особая мораль, действуют особые законы.