Лето кончится не скоро - Владислав Крапивин

– Да? А я думал, для тебя это важно.

– Ну… а что за дверь-то? – не удержался Шурка.

– Точнее, это проход. Я его увидел случайно. Однажды я решил проехать по трамвайному кольцу под мостом: интересно же! Спрятался под скамейкой в заднем вагоне. А когда въехали под мост, посмотрел в окно. Ну, ничего особенного, каменные стены да лампочка. Но в одной стене – черный вход. Правда, не дверь, а как бы начало туннеля. Но именно восьмиугольной формы! Понимаешь, такой прямоугольник, но углы у него срезаны. И получается фигура с восемью углами…

Привычный к роли рассказчика, Кустик говорил будто по готовому тексту. И Шурка отчетливо представил начало темного восьмиугольного туннеля. И опять – нервный озноб…

Шурка дернул лопатками. Сказал со старательной небрежностью:

– Интересно. Может, слазим когда-нибудь, поглядим… Слушай, Кустик, а продолжение про стеклянную планету у тебя придумалось? То есть нашептали его космические голоса?

– Да!.. Там такое получилось! От частых раскопок произошло изменение рельефа! И рядом с городом Пампоподо образовался новый морской залив. И в нем завелись всякие разумные морские жители…

– Вот такие? – Шурка хлопнул Кустика между лопаток, где шевелила хвостом русалка.

– Всякие! И у них… знаешь что? Была совсем другая биологическая структура! Внутренности совсем не человеческие!

– А… какие? – Это Шурка шепотом. Стараясь унять новый испуг.

– Ну, внутри хороших людей жили… золотые рыбки. А внутри плохих – всякие каракатицы и спруты… Шурка, а зачем ты всегда носишь с собой отвертку?

– Что?.. А, ну это так… талисман, – сказал Шурка слабым голосом. К счастью, тут за буграми показались высокие березы.

– Ура! Пришли! – Кустик взлягнул суставчатыми конечностями и помчался вперед.

2. Есть в старом парке черный пруд…

Когда-то здесь в самом деле был приусадебный парк. Об этом говорили развалины гранитной беседки. Но от деревьев осталось лишь пять-шесть вековых берез. Полувысохшие, с редкой листвой, они торчали в отдалении друг от друга.

Пруд – небольшой и круглый, как тарелка, – лежал в низких, поросших рогозом и осокой берегах. Вода была, как черное стекло. Кое-где лежали на ней крупные листья и белели цветы. Видимо, и правда лилии.

– Их рвать нельзя. Они – редкость, – прошептала Тина.

Никто и не собирался рвать. Стояли, слушали тишину. В тишине журчала у скрытой в кустах плотины вода. Журчал и вытекающий из пруда ручей, тоже скрытый в низких зарослях. Над осокой чуть слышно потрескивала крыльями синяя стрекоза. Густое солнечное тепло пластами лежало над прудом и травами. Медленно садились на воду семена-пушинки.

Кустик шепотом сказал:

– Здесь, говорят, во-от такие, величиной с блюдо, караси водятся. Золотистые.

– Кто говорит? – строго спросил Платон.

Кустик слегка удивился:

– Не знаю… По-моему, ты рассказывал.

Платон покачал головой.

– Эхо на Буграх нашептало, – тихонько сказал Ник.

Шурке вдруг стало не по себе. Словно что-то должно случиться. Что? Он спросил с нарочитой бодростью:

– А купаться-то здесь можно?

На Шурку разом посмотрели. Платон кивнул:

– Можно. Вон там.

Неподалеку из рогоза подымались кирпичные остатки арочного моста. На берегу они полого уходили в траву, а над водой нависали крутым козырьком. У воды, рядом с кирпичной аркой, рогоз расступился, там была чистая песчаная проплешина. Размером с теннисный стол. Без единого следа на твердом песке. Все торопливо поскидывали одежду.

– Далеко не плавать, держитесь вместе, – велел Платон. – Здесь омуты… и вообще всякое…

– Сизые призраки, – хихикнул Кустик, нетерпеливо дергая колючими локтями.

– Чего смешного… – сказала Тина.

– Вспомнила про «плотину» и «водяного», – шепнул Кустик Шурке. – Платон! Ну, можно уже?

– Пошли…

Шурка думал, что вода будет очень холодная, но она оказалась обыкновенная. И с болотистым привкусом. Но все равно было здорово! Барахтались, пока не покрылись пупырышками. Выбрались на горячий песок. Потом вернулись в воду и за руки, за ноги вытащили Кустика. Он вырывался и норовил опять плюхнуться животом на мелком месте.

– Я ловлю золотых карасей!

– А леща не хочешь? – Платон сделал вид, что собирается вляпать ему по шее.

– Везде сплошное угнетение! – Кустик с оскорбленным видом упал на песок. – Ну и ладно! Не будет вам никакой ухи…

– Мы с твоего костюма рыб натрясем, – пообещала Тина.

Девочки сели поодаль. Тина помогала Женьке расплести мокрые косы.

Солнечный жар нагонял дрему. Шурка, лежа на спине, прикрыл глаза. Сквозь тонкие веки просвечивался алый свет солнца…

– …А пойдемте посмотрим пустырных кроликов! – Это был тонкий нетерпеливый голос Кустика.

Шурка приподнялся, глянул. Кустик уже не лежал, а пританцовывал. На песке от него остался след, похожий на отпечаток скелета.

– А правда! – Ник тоже вскочил. – Пошли! Тут их много. У них сейчас крольчата!

– Что за кролики? – спросил Шурка.

– Одичавшие, – объяснил Платон. – Когда-то их предки убежали от хозяев и здесь расплодились. Как в Австралии. Но почему-то лишь на этом участке, у пруда…

– Они такие миленькие! – обрадованно засуетилась Тина. – И ничуть не боятся людей! Сами в руки просятся! Идем скорее…

– Я не пойду, – сказала Женька. И глянула на Шурку. – У меня нога повредилась, под коленкой какая-то жилка… ёкает. Лучше посижу…

– А у меня пятка натерлась. Тоже болит, – сообщил Шурка.

Нахальное вранье простили ему и Женьке без насмешек, с пониманием.

– Ладно. Только не купайтесь без нас, – предупредил Платон.

И четверо вереницей ушли в заросли осота и болиголова.

Если бы не раскиданная по песку одежда, могло показаться, что никогда тут никого не было – кроме Шурки и Женьки.

Женька сидела от Шурки метрах в трех. Похожая на русалочку из датского города Копенгагена. Глаза были теперь не серые, а золотистые от солнца. Она встретилась с Шуркой взглядом, опустила ресницы и стала рисовать на песке восьмерки.

– Правда болит нога? – почему-то с большой неловкостью спросил Шурка.

– Да… Ой нет, неправда… Чуть-чуть.

Шурка глубоко вздохнул и… подсел ближе.

– Я про пятку тоже наврал. Просто не хотелось идти.

– И мне не хотелось. Волосы еще мокрые, к ним всякий мусор липнет… Шурчик…

– Что? – выдохнул он.

Тогда она встряхнулась и попросила почти весело, словно о самом-самом пустяке:

– Помоги волосы расчесать, а? А то сама я замучаюсь…

– Да… давай, – с замиранием сказал Шурка. И заметалось, заплескалось в груди стыдливое счастье. – Только… я ведь не умею.

– Да это просто. На. – Женька протянула желтый пластмассовый гребень. – Ты только не от корней начинай, а с кончиков… Садись рядом, вот здесь…

Шурка неловко придвинулся, загребая песок тощим задом, сел у Женькиной спины, неловко вытянул ноги. Зажмурился на миг, вздохнул опять и взял на ладонь прохладные, тяжелые от влаги пряди. Мокрые концы волос упали ему на колени. Шурка вздрогнул.

– Ты начинай с кончиков, – опять попросила Женька.

– Ага… сейчас… – Пластмассовые зубья плавно заскользили среди ржаных нитей. Раз, другой… Теперь надо взять повыше. Еще…

– У тебя хорошо получается. Лучше, чем у Тины, – шепнула Женька.

– Ага… – Он тихонько засмеялся. Боязливого дрожания уже не было. Только ощущение радости и прохлады. Конечно, Шурка стеснялся и сейчас, но не так сильно. Расчесанные Женькины волосы он легко отбрасывал, и они касались щек, влажно скользили по плечам, прогоняя сухую жару. – Женька… Они у тебя пахнут, как у русалки.

– Ой, откуда ты знаешь? Ты что, встречался с русалками?

– Да, – соврал он. – Один раз.

– Где?

– Во сне… А ты думала, я про ту, что у Кустика на спине?

Женька засмеялась вслед за Шуркой, мотнула головой.

– Не дергайся! А то песок в волосы наберешь… – И уже без всякого страха Шурка кинул расчесанные пряди себе на плечо.

А через минуту он сказал с сожалением:

– Ну вот, все…

– Спасибо. Теперь они быстро высохнут, и я заплету.

– Тут я помочь не могу. Не научился… – Он хотел набраться храбрости и спросить: «Может, научишь?» Но вдруг его словно толкнуло мягкой ладонью – неожиданная память. Шурка лег на живот, вытянулся, подпер щеки, сбоку быстро поглядел на Женьку. И уткнулся взглядом в песок. – У мамы… были косы. Тоже большие, только темные. Но я еще маленький был тогда, плохо помню… – Песок искрился, искры стали расплываться в глазах. Шурка медленно вздохнул и решился, выговорил: – А сестренки никогда не было. Ни большой, ни маленькой…