Эти удивительные животные. Самые неожиданные факты о братьях наших… разумных - Вирджиния Морелл

Хотя Берг уже опубликовал некоторые из своих исследований в ведущих научных журналах, а также получил долгожданную для орнитолога награду, он знал, что всегда будут люди, считающие, будто он напрасно тратит свою жизнь, изучая то, что наши уши воспринимают как тихий, незначительный звук. Он остался в этом проекте, потому что хотел найти ответы на интересующие его вопросы. Если бы он смог выделить имена попугайчиков из их писка, то стал бы на шаг ближе к разгадке их болтовни в целом. В чем, в конце концов, смысл имени? Задумайтесь на минуту о том, как и почему вы обращаетесь к своим друзьям по имени. «Привет, Джек», – говорите вы, надеясь привлечь своего внимание приятеля. Метод работает. Джек поворачивается и смотрит на вас. Он отвечает, также называя вас по имени: «Привет, Джил». Теперь вы оба готовы начать разговор.

Могут ли животные общаться с животными своего вида? Существуют ли у них какие-то свои способы общения или вокализации, похожие на человеческий язык? Дарвин думал, что должны быть, так как мы можем понимать крики и жесты обезьян, лай и проявления эмоций у собак. И хотя он не выяснил, как развивался человеческий язык, ученый предполагал, что все это происходит посредством одной из великих сил эволюции, естественного отбора. «У человека есть инстинктивная потребность в общении, – отмечал он. – Это можно заметить, наблюдая за болтающими ребятишками». Другими словами, языковые способности человека имеют биологическую историю, даже если нам нравится думать, что мы говорим на языке ангелов.

До недавнего времени, однако, большинство ученых уклонялись от вопроса о происхождении человеческой речи. Ноам Хомский, наиболее влиятельный лингвист XX века, еще в 1975 году утверждал, что человеческий мозг наделен «языковой способностью», и считал, что она появилась denovo. Это означает, что она, даже если и была врожденной, возникла не в результате естественного отбора, а значит, не имела отношения к коммуникативным способностям других животных. Он считал, что данный вопрос даже не стоит изучать, поскольку невозможно исследовать происхождение человеческого языка. Мнение Хомского разделяли многие другие ученые до начала 1990-х годов. К тому времени волна эволюционного мышления охватила когнитивные науки и достигла лингвистики. Новые открытия в области генетики, нейронауки и методах визуализации головного мозга помогли установить удивительные и неожиданные связи между вокализацией животных и нашим языком. В 2002 году даже Хомский отступил от своих прежних утверждений и в своей статье в журнале Science, написанной в соавторстве с эволюционным биологом Текумсом Фичем и психологом Марком Хаузером, призвал исследователей изучить эволюционные (в смысле биологические) корни языка. Ученые должны были попытаться отделить те аспекты языка, которые однозначно принадлежат только человеку, от тех, которые используются совместно с другими животными.

Лингвисты, однако, еще не готовы принять тот факт, что у других видов животных может быть обнаружено что-то наподобие языка. Человеческий язык все еще считается уникальным в животном мире, таким же особенным, как линии вдоль хобота слона или эхолокация летучей мыши. Лингвисты говорят, что в звуковых сигналах животных не хватает ключевых элементов истинного языка: способности использовать абстрактные символы, такие как слова, бесконечного разнообразия форм общения о прошлом, настоящем и будущем. Напротив, они считают, что животные могут общаться только о настоящем, о том, что происходит в данный момент, сейчас. Их звуковые сигналы в значительной степени восклицательные: «Я хочу партнера!», «Я вижу еду!», «Я вижу врага!», «Эта часть территории моя! Берегись!» И они повторяются. То, что нам кажется очаровательной трелью, на самом деле может просто означать: «Это мое! Берегись! Это мое! Берегись!»

Большинство лингвистов также настаивают на том, что звуковые сигналы животных не соответствуют элементарным правилам грамматики и синтаксическим принципам построения предложений. Однако в последнее время некоторые ученые, которые более внимательно прослушали звуковые сигналы других существ, утверждают, что у некоторых видов есть нечто аналогичное нашим правилам языка.

В лесах Берега Слоновой Кости приматологи, изучающие самцов мартышек Кэмпбелла, успешно перевели крики обезьян, которые означали, что они заметили хищников. Другие ученые расшифровали подобные тревожные крики у других приматов, луговых собачек, сурикатов и кур. Но у мартышек Кэмпбелла также было нечто похожее на синтаксис, или «прото-синтаксис», как называют его приматологи, то есть они добавляли дополнительные звуки к своим основным звуковым сигналам для изменения их значения. Мы делаем так же, когда изменяем слово сосед на слово по соседству. У мартышек Кэмпбелла были три звуковых сигнала, обозначающих опасность: hok (хок) – для орлов, krak (крак) – для леопардов и boom (бум) – для всяческих нарушений, не угрожающих жизни (например, падающая с дерева ветка). Объединяя эти звуки, обезьяны могут образовывать новые сообщения. Мартышка Кэмпбелла, которая хочет, чтобы другая обезьяна присоединилась к ней, кричит: «Boom boom!» (Бум-бум!) Как поясняют французские и британские команды, которые уже записали и изучили эти вокализации, это означает: «Я здесь, иди ко мне!» «Krak krak!» (Крак! Крак!) можно перевести как: «Осторожно, леопард!» Но когда обезьяны объединяют два сигнальных звука: «Boom boom krak-oo krak-oo krak-oo» (Бум бум крак-оо крак-оо крак-оо), то имеют в виду нечто совсем иное: «Смотри, падающее дерево!» Добавляя звук «оо», они фактически удваивают свой репертуар таким образом, что крик Krak-oo (Крак-оо) уже звучит как сигнал общей тревоги, предупреждая других о любой малейшей опасности. В то же время сигнал Hok-oo (Хок-оо) говорит остальным обезьянам об опасности скрытой (например, на ветку присел орел или появился соперник из конкурирующей группы). Звук оо служит чем-то вроде суффикса в человеческом языке, как утверждают ученые. Также обезьяны обмениваются фразами, изменяя их последовательность. Вероятно, они ведут нечто наподобие разговоров или, по крайней мере, обмениваются информацией. Так же, как, по мнению Берга, делают попугайчики.

Хотя Берг еще не перевел ни одной конкретной вокализации попугайчиков (кроме их контактных «звуковых подписей»), его работа изначально доказывает, что они также разделяют и объединяют свои звуковые сигналы, причем даже более сложными способами, чем обезьяны. Попугайчики учатся произносить свои собственные имена и имена других попугайчиков, чего обезьяны сделать не могут, потому что они не умеют разговаривать. Таким образом, хотя у многих видов обезьян есть контактные звуковые сигналы и они понимают звуковые сигналы друг друга, они не используют их в качестве имен, как это делают попугайчики[16].

Все это позволяет предположить, что вокализация попугайчиков, как и всех попугаев, может иметь сходство с человеческим языком. Это не умаляет достижений приматологов. Перевод звуковых сигналов других животных является чрезвычайно сложной задачей. Ученые, расшифровывающие звуковые сигналы мартышек Кэмпбелла, потратили около десяти лет на изучение истории жизни обезьян, приучение их к людям, наблюдение за их поведением в различных ситуациях, записывание звуковых сигналов приматов и последующий их анализ в лаборатории. И все это было сделано только для того, чтобы выделить шесть звуков. Для ученых, занимающихся такой работой, это своеобразный марафон на длинную дистанцию или эстафета, за исключением того, что темпы продвижения больше похожи на медленную ходьбу, к тому же еще нет четко обозначенной финишной линии.

Берг начал свой марафонский забег по расшифровке звуковых сигналов попугайчиков в 2003 году. Он унаследовал этот проект от Стива Бейссингера, эколога из Калифорнийского Университета в Беркли, который в 1985 году в этой же местности заметил пару попугайчиков, гнездившихся в столбе забора.

– Попугаи обычно гнездятся высоко в кронах деревьев, и именно поэтому их чрезвычайно трудно изучать, но эти гнездились всего в метре от земли, – вспоминал Бейссингер в телефонном разговоре. – Мне сразу стало интересно: «А будут ли они гнездиться в искусственно созданных гнездах?»

Два года спустя, поэкспериментировав с дизайном, он из куска трубы из белого ПВХ длиной около метра сконструировал искусственный столб. Он обмотал его проволочной сеткой, вырезал вход, отступив около пятнадцати сантиметров от верха трубы, и установил съемные крышки сверху и снизу. Затем он насыпал на дно трубы деревянную стружку, повесил новоизобретенное приспособление возле дома и стал ждать. Примерно через месяц туда вселилась пара попугайчиков. На следующий год Бейссингер повесил еще сорок ПВХ-коробок, и многие из них вскоре были заняты.