Две повести о тайнах истории - Рудольф Бершадский

Но каково было разочарование практиканта, когда оказалось, что этот так изумительно сохранившийся «свиток из канцелярии хорезмшаха» — не более, не менее, как… номер «Комсомольской правды» от 3 сентября 1946 года! Археологи, оставляя шурф, всегда кладут на дно какой-нибудь предмет с определенной датой, — например, номер свежей газеты. А за два года шурф засыпало песком…

Юный практикант столкнулся с обычаем археологов впервые, и вечером над ним весело, дружески смеются за «круглым столом». «Круглый стол» — примечательная подробность толстовского лагеря. В земле, близ кухни, строго по циркулю, вырыт ровчик, куда можно опустить ноги, а все блюда ставятся в середину; дежурный раскладывает там брезент — и «стол» накрыт.

Полный демократизм: никаких мест лучших, никаких худших, всем до всех одинаково близко, всем всех одинаково видно. «Круглый стол» — своеобразный клуб лагеря. После напряженного рабочего дня хорошо посмеяться над чем-нибудь, собравшись всем вместе, пошутить, побалагурить. Горит крохотная электрическая лампочка на шесте, воткнутом в середину «круглого стола», — к «столу» вплотную пригоняют грузовик, лампочка питается от его аккумуляторов.

Вскоре, однако, и история с поливинилом, и конфуз с практикантом отступили на задний план перед таким известием, перед которым, конечно, ничто не могло устоять. Приехал из Нукуса шофер Коля и рассказал: он сам по радио слушал передачу Синявского с заключительного матча сезона на первенство СССР, — «Динамо» проиграло команде армейцев!

Это известие внесло страшный раскол в дружную семью у «круглого стола». Болельщики армейцев, презрев всякое уважение к инакомыслящим товарищам, заносчиво утверждали, что «Динамо» вообще не могло рассчитывать на выигрыш!

Лишь присутствие Толстова удерживало «динамовцев» от того, чтобы ответить на эту подковырку как следует. Толстов иронически поглядывал на обе разбушевавшиеся стороны. Вот страсти-то… А из-за чего, в сущности? Его улица — Малая Грузинская — болеет только за «Спартак»! А кроме того, ему не давала покоя мысль о поливиниле. Кто этот жалкий и подленький пьяница?

И вдруг — словно молния прорезала тучи его сомнений:

— Товарищи! Товарищи, внимание! Сказать вам, почему в поливиниле оказалась вода?! Ну, что там ваш футбол! Вот в чем объяснение: ночи стали холоднее! А тот, кто брал поливинил из бутылки последним, не заткнул ее пробкой: мы нашли бутыль открытой! В результате в бутыль за ночь проникла влага из воздуха и осела на стенках. Осень, друзья, уже осень!

Да, уже подкралась осень: сентябрь на исходе. Сезону раскопок подошел конец.

Первыми снимутся с места кинооператор Беркович со своим помощником. Через неделю опустеет и весь лагерь: как только полностью закончится упаковка находок этого года.

Отправляюсь к Берковичу посмотреть, что у него проявлено из снятого. У него же имеется много снимков, сделанных и другими участниками экспедиции. Если мне самому не удалось облетать места работы экспедиции, то посмотрю их хотя бы на пленках и фотографиях.

«Киногруппа» живет обособленно: в уже обследованной, но не порадовавшей никакими находками пустой прохладной нише крепостной стены, под мастерски сложенным стрельчатым сводом из кирпича-сырца. Свод превосходно сохранился. Беркович и его помощник — четвертые по счету квартиранты этой ниши. Первым она служила обиталищем шестнадцать веков назад, вторым — одиннадцать веков, наконец третьим — всего лет шестьсот до наших дней. Археологи не жалуют места, в которых люди живут столь часто: в них, как правило, не сохраняется ничего ценного. Но кинематографисты разошлись во взглядах с археологами. Ну и пусть ничего не сохранилось, зато это самое прохладное место во всей Топрак-кале! А то, что в Москве футболисты готовятся уже к хоккею, ничего не меняет. Топрак-кала — не Москва. Получить здесь солнечный удар и сейчас ничего не стоит.

Фотографий тьма. То, в чем тексты книг могли убедить лишь логически, предстает перед глазами наглядно. Вот фотоснимки находок возле жилища первого в этих местах человека, обнаруженного Толстовым: стоянка времен так называемой кельтеминарской культуры. Бесконечное количество рыбьих костей, каменные и костяные орудия, кости кабаньи, оленьи, водоплавающей птицы. Ясно: племя рыболовов и охотников, которые еще не знают земледелия. Жилище этих людей не сохранилось, но по находкам на месте их стоянки — золе, углублениям от столбов, костям и т. д. — оказалось возможным реконструировать его. Это было огромное, примерно в 400 квадратных метров, овальное сооружение из дерева и камыша, повторявшее форму вершины бархана, на котором стояло. На врытых в песок столбах держалась система перекрытий из деревянных жердей, а на нее была положена камышовая кровля. Внутри строения шли еще две концентрические овальные линии столбов — к центру наиболее высоких. Крыша, таким образом, была куполообразной.

В середине «шалаша» (если только позволительно назвать шалашом такой домище) постоянно горел священный огонь; поэтому в золе его не отыскалось ни одной кости, между тем как на месте других кострищ, во множестве разводившихся на периферии «шалаша», остатков обугленных костей полно.

Обитала в этом доме целая родовая община в 100–125 человек. Судя по местоположению кострищ, вернее — по отсутствию определенного местоположения их в жилище можно заключить, что группировавшиеся около кострищ семьи только начали образовываться и не выделились еще из общины как хозяйственно-бытовые единицы. Это начало третьего тысячелетия до нашей эры.

Интереснейшая подробность: советский археолог Теплоухов откопал в так называемых афанасьевских погребениях Минусинского края, относящихся примерно к тем же временам, украшения из раковин, ближайшее местонахождение которых — устье Аму-Дарьи! А бусы кельтеминарцев, найденные Толстовым, — из раковин, водящихся в бассейне Индийского океана! Еще и в столь далекие от нас времена связи между людьми простирались на тысячи и тысячи километров. Даже и для тех времен невозможно и неправильно отрывать историю одного племени от истории всех остальных.

Вот снимки находок более поздних времен, — времен, которые приходят на смену кельтеминарской культуре. Толстов обнаружил и эти предметы здесь же, на территории все того же Хорезмского оазиса, прослеживая, таким образом, историю древнейших предков нынешних обитателей Средней Азии действительно шаг за шагом.

На смену кельтеминарской керамике, соответствующей орудиям нового каменного века — неолита, уже во втором тысячелетии до нашей эры приходит керамика, соответствующая следующему этапу развития человечества — векам «бронзовому» и «железному». Кости, откопанные Толстовым и другими советскими археологами на стоянках, в большинстве уже не рыбьи и не диких кабанов, а прирученных коров, овец и коз. Рыболовство и охота уступают место скотоводству, кельтеминарский «шалаш» — глиняному длинному дому. Очаги парной семьи здесь уже неизмеримо более устойчивы.

Но история движется дальше, и вот в первой половине первого тысячелетия до нашей эры первобытный период древней истории Хорезма кончается. С VII–VI веков до нашей эры древний Хорезм вступает в античный период своего развития, который начинается уже знакомыми нам городищами с жилыми стенами, строительством оросительных систем, прочным оседанием скотоводов на землю, переходом от скотоводства к земледелию. Это период рабовладельческого, или, как уточняет Толстов, общинно-рабовладельческого общества, и именно он, а не мейеровский «античный феодализм» сменяет в истории первобытный период. Не крепостные воздвигают оросительные каналы, а тысячи и десятки тысяч рабов. Недаром спустя много-много веков, уже в средневековье, правители, вступая на престол, должны были нередко давать клятву, что не будут рыть новых каналов. Только рабов государство могло заставить взяться за этот каторжный труд!

Выделяются богатые роды, возникают государственная власть и каста воинов, появляются храмы — отдельные здания, посвященные богослужениям, и каста жрецов. Быть ближе к богам становится особой, доступной лишь для избранных, привилегией. Перед нами уже классовое разделение общества, но облеченное еще в форму разделения на касты.

Вместе с тем города той эпохи уже действительно города. Хотя ремесло не выделилось в самостоятельную отрасль хозяйства, — им занимаются еще в родовых домах, причем занимаются рабы, — уже пышно расцветают города. Этот ранний расцвет их здесь объясняется тем, что они с самого зарождения выполняли роль основного связующего звена между обеими главными отраслями местной экономики — земледелием и кочевым скотоводством. Судьбы кочевых и оседлых народов — представителей самого древнего, первого в человеческом обществе, великого разделения труда, — вообще неотделимы в Средней Азии друг от друга на всем протяжении истории.