Мисс Кэрью (ЛП) - Эдвардс Амелия

Я встретила его однажды утром на берегу реки, моем любимом месте для прогулок. Была середина осени, однако холода еще не наступили, и я могла прогуливаться с книгой в руке по зеленым лугам и под зарослями ольхи у кромки воды.

Он говорил со мной — он шел рядом со мной — он говорил о музыке, о книгах, о сельской жизни. Он сказал мне, что он писатель, и рассказал о землях, которые посетил, о пейзажах, которые видел. Я слушала как во сне. Я никогда прежде не слышала такого голоса. Каждое его слово проникало в мое сердце и подогревало мое воображение. Он сказал, что одолжит мне книгу, которую написал, и принесет ее на следующее утро на луг, на котором мы встретились. Я попыталась отказаться, но он отверг мои возражения и… я пошла.

Позвольте мне рассказать о последующих неделях. Позвольте мне не останавливаться на частоте наших последующих встреч — очаровательном красноречии его речи — восторженном и смиренном восторге, с которым я слушала и внимала. Его книги были серьезны и полны мыслей — гораздо более глубоких, чем все, что я пыталась прочесть до этого времени. И все же я старалась понять его философию и просиживала над страницами ночь за ночью, чтобы иметь возможность поговорить о них с ним и сделать себя более достойной его дружбы.

Да! Его дружбы — потому что он никогда не говорил мне о любви. И все же я любила его — любила робко, благоговейно, как мог бы любить ребенок! Само прикосновение его руки, когда мы встречались и когда расставались, заставляло меня дрожать, малейший взгляд его спокойных глаз, казалось, ослеплял и беспокоил меня. Если бы они хоть раз посмотрели на меня в гневе, я почувствовала бы, что должна была упасть к его ногам и умереть.

Это было неправильно, глупо, по-детски — как вам угодно; но неудивительно, что я так преклонялась перед первым мужчиной, кто был добр и нежен со мной. Помните — я была так молода, так одинока, так нуждалась в любви и поддержке!

Наступила зима, подолгу шли дождь и снег, и я не могла выйти на улицу; эти дни были для меня наполнены грустью — но иногда, даже тогда, он не позволял им проходить, не увидев моего лица, и терпеливо ходил взад и вперед по дороге перед моим маленьким коттеджем, пока я случайно не выглядывала из окна.

Потом наступило Рождество, и он сказал мне, что должен на несколько дней уехать в Лондон навестить своих друзей. Он расстался со мной очень холодно и серьезно, как обычно, но, отойдя немного, вернулся и, сказав, что вернется в день Нового года, внезапно поднес мою руку к губам и отвернулся.

Это был первый знак любви, который он проявил ко мне — самый первый! Иногда, правда, мне казалось, что я замечаю более глубокое волнение в его голосе, более темный огонь в его глазах — но это было так мимолетно, что я едва осмеливалась облечь это в слова; и, в конце концов, это могло быть только воображением. Но этот поцелуй! Этот обжигающий поцелуй на моей руке! Я поспешила домой и, войдя в свою маленькую гостиную, снова и снова целовала свою руку там, где к ней прикоснулись его губы.

Сейчас я не помню ни одного из тех дней между Рождеством и последним днем старого года. Они скользили мимо меня, как картинки волшебного фонаря, и я жила как во сне.

Ничто не казалось таким, каким было раньше.

Лица людей, проходивших по улице, выглядели более жизнерадостными; зимний пейзаж был прекрасен в моих глазах; звук моего собственного голоса, когда я сидела, тихо напевая себе под нос, казалось, стал слаще от испытываемого мною счастья.

Затем наступило тридцать первое декабря. Завтра! Ах, завтра я снова увижу его. Мое сердце странно забилось, когда я подумала об этом; и мне так хотелось встретить день и год, которые возвестят о моем золотом будущем, что я решила посидеть у камина и послушать, как часы пробьют двенадцать.

Это была очень холодная и тихая ночь. Мой маленький домик стоит на самой окраине города, дальние поля за изгородью были покрыты глубоким снегом. Я задернула шторы, развела огонь в камине и попыталась читать. Это было бесполезно. В ту ночь я не могла собраться с мыслями. Меня охватило странное, беспокойное чувство ожидания; по прошествии вечерних часов, я стала нервной и взволнованной.

Внезапно я почувствовала, что он там, и задрожала. Я не слышала ни звука; я не получила никакого предупреждения о его приближении; и все же я знала, что он стоял там, за окном.

Какое ужасное таинственное сочувствие было тем, что я тогда испытала, и что происходит со всеми нами в то или иное время в течение жизни?

Я встала, подошла к окну и отдернула занавеску. Милосердные Небеса! Побуждения моего сердца были верны — он стоял близко к решетке, и лунный свет падал на его лицо!

— Элис! — тихо сказал он. — Элис!

Я открыла окно и выглянула в холодную ночь.

— Я сказал, что буду здесь в Новый год, — сказал он, и его голос был взволнованным и прерывистым. — Через несколько минут наступит Новый год. Я преодолел много миль, чтобы увидеть вас. Я пришел попрощаться!

Я хотела что-то сказать, но слова замерли у меня на губах.

Я могла только молча сложить руки.

— Я получил известие о болезни моего брата, — продолжал он, — того брата на Мадейре, о котором я вам говорил. Я должен ехать к нему, но я напишу вам с первым же кораблем. Я почувствовал, что должен еще раз поговорить с вами перед отъездом. Я не мог уйти, не сказав, как я люблю вас! Слушайте! — сказал он, внезапно замолчав и подняв палец. — Они отсчитывают год!

Низкие торжественные звуки колоколов Святой Марфы со стоном доносились сквозь ночь.

— Год почти прошел, Элис! Скажите мне, пока он не закончился, что вы любите меня!

— Я действительно люблю вас.

Церковные часы начали бить.

— Я скоро снова буду дома, Элис. Обещайте мне, что вы станете моей невестой до того, как эти часы снова пробьют уходящий год!

— Я обещаю.

Часы все еще били.

Он ухватился за виноградную лозу обеими руками и взобрался к окну, у которого я стояла.

— Поцелуйте меня, Элис, поцелуйте меня в губы, прежде чем я уйду! Я должен быть в Лондоне до рассвета, карета ждет меня на дороге. Один поцелуй, жизнь моя! — один поцелуй на прощание!

Он застыл у окна, держась за решетку руками; я положила на них свои, потому что он не мог убрать их, чтобы сжать мои пальцы в своих; а затем, наклонившись, я поцеловала его в первый и единственный раз.

В это мгновение колокола зазвенели веселым перезвоном, словно хор смеющихся голосов — его руки скользнули под мои — он спрыгнул на заснеженную тропинку внизу и, громко крикнув мне: «С Новым годом, моя дорогая», быстро побежал по дороге и исчез.

Не знаю, как долго я стояла у открытого окна, прислушиваясь к звону колоколов; но когда я вернулась на свое место, огонь в камине погас, а свеча догорала в подсвечнике.

Мне почти нечего больше рассказать; и все же я чувствую, что мне хотелось бы писать дальше и дальше, чтобы не заканчивать рассказ тем горем, которое меня постигло. Но это должно быть рассказано, и нескольких слов будет достаточно.

Обещанное письмо так и не пришло.

Прошли длинные, утомительные месяцы; пришла и ушла весна; золотое лето принесло свои цветы, осень — свои плоды; и все же я так и не получила от него вестей. Жизнь становилась для меня черствой и тяжелой; надежда медленно угасала в моем сердце; тупая, вялая меланхолия овладела моей душой; все, чего я хотела, это умереть.

Затем снова наступила зима со всеми ее разнообразными аспектами, и моим единственным утешением было бродить там, где я бродила с ним год назад, вспоминая каждое слово, которое он произнес, перечитывая каждую книгу, которую я читала с ним. День Рождества прошел. Если у меня и оставалась хоть какая-то надежда, то она исчезла, когда этот день прошел; «ведь наверняка, — подумала я, — будь он еще жив, он написал бы мне».

Снова наступил канун Нового года; туманная ночь, непохожая на прошлую. Я сидела у камина, обхватив голову руками, слишком несчастная, чтобы плакать, когда мне принесли письмо — письмо, написанное неизвестной рукой; письмо, которое много раз направлялось и перенаправлялось, и на котором были почтовые марки многих мест. Меня охватил ужас, потому что я снова почувствовала, в нем было что-то, касающееся того, кого я любила. В течение нескольких мгновений я не осмеливалась вскрыть его, а вскрыв, некоторое время сидела неподвижно, прежде чем осмелилась прочитать его. Вот что в нем было: