Записки старого хрыча(зачеркнуто) врача - Михаил Копылов

В те времена (не знаю, как сейчас) была четкая система районирования — с определенной улицы больной поступал в определенное отделение. Но однажды «определенное» отделение было на карантине, и больной поступил к нам, в наше отделение. То есть мы его совершенно не знали, а он — нас.

Как правило, в отделении работало два врача — заведующий и ординатор. Каждый трудился на бегу и на полторы ставки. С утра на столе стопкой лежали истории поступивших за ночь больных.

Супер энергичная заведующая — всего на год меня старше, четкая, собранная и деловая миниатюрная женщина — раскидала истории так же, как дети делят что-то, когда еще не умеют считать, — «тебе, мне», «тебе, мне».

Обратите внимание! В этом «тебе, мне» и был заключен великий смысл Случайности, по принципу «как карта ляжет».

Для меня она легла очень удачно — поступивший в отделение бывший боксер-перворазрядник очутился не в моей стопке историй. Как выяснилось, по своей натуре он был джентльменом и руку на женщину поднять не мог. А вот когда его вскоре после карантина вернули обратно, выяснилось, что на мужчину его рука поднимается, и очень легко. Он выбил другому больному глаз.

А если бы, тасуя колоду поступивших, заведующая сдала бы мне эту карту?

А вот другой случай. Пожалуй, страшнее в жизни у меня ничего не было, хоть всё и кончилось благополучно. Из отделения был выписан больной, которого тут же позвали на военные сборы. Так как согласованность между учреждениями и их взаимодействие оставляют желать лучшего, в армии о его заболевании еще не знали. Дали ему винтовку М-16, обойму к ней и отпустили в отпуск. Тогда парень решил нас (отделение) навестить, но, по счастливой случайности, забыл обойму дома.

–

А что было бы, если б ты ее не забыл? — дрожащим голосом спросил я.

–

Тогда бы доктора А. — первым.

Слишком уверен в себе.

–

А потом?

–

А потом всех остальных!

Мичурин

С детства фамилия «Мичурин» вызывала у меня различные ассоциации.

Я еще не знал, кто именно прославил эту фамилию, даже читать не умел, а бабушка уже показывала мне фотографию маминого школьного утренника. На фотографии мама была одета во все фруктовое и обернута лентой, а на ленте, по словам бабушки (напомню, что читать я еще не умел), было написано «Мы — юные мичуринцы».

Когда я подрос и начал учиться, мне уже в самой младшей школе рассказали о том, что Мичурин вывел замечательный зимостойкий сорт груши «Бере зимняя Мичурина».

За незнание мичуринской темы я как-то получил «два шара», на школьном сленге — попросту двойку.

А потом у нас во дворе завелся маленький, но очень сопливый бомжонок с невероятно грязными руками, по фамилии Мичурин и по кличке «Мичман». Мал был Мичурин, но прыток — с легкостью он вошел в дворовый бомонд и вдвоем с еще одним отрицательным лидером Папой Карло они крепко «держали» наш таганский двор.

Поэтому, наверное, при известии о том, что на работу был принят доктор Мичурин, что-то дернулось во мне и стало мне тревожно.

Нужно добавить, что знакомство с доктором Мичуриным произошло лет через сорок после знакомства с Мичуриным-бомжонком, совсем в другом месте и в другое время.

Но, видно, детские ассоциации западают навек — с одной стороны, ассоциация с детским праздником эпохи апогея сталинизма, и вторая ассоциация — с маленьким неполовозрелым «босяком» Мичманом.

Про слово «босяк» я уже писал, слово оно было мною позаимствовано из лексикона моего деда пенсионера Лифшица — этим словом он широко клеймил многих моих знакомых, но объяснить его смысл самостоятельно не мог, поэтому в

помощь себе он купил Толковый словарь Ожегова. На новоку пленный словарь тут же был поставлен утюг, и словарь получил ожог. Вследствие этого ожога горячая поверхность утюга четко отпечаталась на синей обложке словаря, и имя составителя словаря обрело иллюстрацию.

В словаре Ожегова было много интересных для ребенка слов — «проституция», «гомосексуализм» — как раз этимто словам было дано простое и ясное толкование, которое, впрочем, я и до этого знал или приблизительно о нем догадывался.

А вот «босяк» был определен как «человек из деклассированных слоев общества». Это теперь ясно, без лишней зауми, что «босяком» когда-то называли бомжа. Видно, в прежнее время у бомжей были проблемы не только с постоянным местом жительства, но и с обувью. Ходили они, видимо, босиком.

Но я отвлекся.

Верный своему обычаю на всех навешивать клички, я, еще не видя нового доктора, но уже зная его фамилию, обозвал его «Свекла Мичурина», по тому анекдоту: «— Как погиб Мичурин? — Упал с выращенной им свеклы». Хотя у этого анекдота есть и другие варианты — «клюква Мичурина», например.

Однако справедливости ради нужно отметить, что без людей, подобных «Свекле», жизнь скучна и общение затруднено — а так всегда есть готовая тепленькая тема для общения. Постепенно человек превращается в нескончаемый источник бесконечных историй. Все, что связано с этим человеком, отдает клоунадой, но клоунадой с оттенком трагифарса. Эта клоунада вызывала целый клубок противоречивых чувств, в котором сплелись и жалость к этому нелепому человеку с пониманием того, что увольнение лишит его источника существования, и одновременно было очень жалко больных, к лечению которых подпускать его было страшно.

Итак, доктор Миша Мичурин оказался маленьким человечком с болтающейся во все стороны при ходьбе большой, не по размеру, головой, к тому же украшенной светлыми баками.

Вылитый выкидыш крупного рогатого скота.

Одевался Миша всегда в рубашки или ярко-алого, палаческого, или пред буревого, темно-синего цветов.

На поясе низко болтался паучер (для тех, кто не знает, паучер — это такая комбинация пояса с кошельком), а из паучера торчала хорошо эрегированная — прямо по средней (белой) линии живота — антенна сотового телефона. Паучер был забит разными бумажками — все истории всех больных были конспективно отксерокопированы и упрятаны в этот набрюшник. Если возникал какой-либо вопрос, Мичурин бодро шарил в своем паучере и вытягивал оттуда сложенную гармошкой шпаргалку.

Коллега был женат на совсем молодой женщине, детей не имел и поселился всей семьей в отдельной квартире больничного общежития.

Своего рабочего места он обычно достигал, перемахнув через больничный забор прямо с территории общежития. Этот путь был короче метров на двадцать пути по дорожке, правда, преодоление это маршрута было технически значительно сложнее простой ходьбы — надо было сначала высоко влезть на дерево,