Пожить в тени баобабов - Геннадий Прашкевич

– Ты это к чему? – хмуро спросил Валентин.

Ремни остро врезались в его кожу, руки немели. Сидеть в обнимку с маслянистым холодным поршнем действительно было невмоготу, действительно как в обнимку со смерть… Опасливо подумал: не врет, наверное, директор крематория, бывший полковник госбезопасности. Не врет, а потому и так откровенен. Включат подъемник и все, раздавит меня в лепешку.

Повторил:

– Ты это к чему?

– А это я к тому, Валентин Борисыч, что глухие у тебя мозги. Заросли лопухами, как тропиночка к брошенной бане. Я тебе, считай, в твой последний час замечательную лекцию прочел о сущности бытия, а ты все равно ничего не понял. Смотришь на меня, как на утопленника. А я живой человек. А вот у тебя вся жизнь была дурацкая, Валентин Борисыч, и конец окажется таким же дурацким. И все от того, что ты так и не научился думать. Служить, Валентин Борисыч, следует умным людям.

– Это каким? Которые богатые?

– Вот-вот.

– Да ну. Нищета всех уравнивает. У нас всегда так. Сегодня богат, а завтра… Да ну… С богатством у нас всегда как-то ненадежно…

– Вот-вот, – обрадовался Николай Петрович. – Не так уж ты и туп. Соображаешь время от времени. Это ты хорошо сказал. Именно нищета всех уравнивает.

Николай Петрович даже поднялся со стула.

– Над всем этим давно задумывались очень даже умные люди. Очень. И Дело родилось из таких вот размышлений. Мы ведь издалека шли к Делу. Возьми, например, крупного руководителя времен застоя, как сейчас принято говорить. Все вроде было у такого руководителя – и дача, и квартира, и машина, и шофер, и горничные. Ел он вкусно, пил сладко, все границы были для него открыты. Свободен, вроде бы…

Он внимательно посмотрел на напряженно вслушивающегося, пытающегося понять смысл его слов Валентина.

– Ан нет! Все вроде есть, весь мир вроде доступен, а все равно душу мучает, незримо томит – ох, ненадежно все это, ненадежно! Ох, оступись только на секунду, враз в ту самую секунду все и исчезнет! Машина исчезнет, квартира исчезнет, дача, горничные. Враз замкнутся границы. Враз растает благополучие. Дача – другому, незаменимых ведь у нас нет и не было. Квартира – другому, шофер – другому. Ну и так далее. Даже казенный распределитель вмиг испарится, будто его и не было. А как необыкновенному, все имевшему человеку прожить на одну зарплату? Вот жил себе, жил, считался необыкновенным среди многих обыкновенных, все имел и вдруг в одночасье рухнул, упал, суп пролил, превратился в самого что ни на есть обыкновенного. Это ведь еще Платон говорил, Валентин Борисыч, что напрасно считают, что человек любит жизнь. Нет, человек любит хорошую жизнь! А какая может быть хорошая жизнь у необыкновенного человека, если живет в нем непреходящий страх все потерять в одночасье?

Валентин усмехнулся:

– Мне что, сочувствовать?

– Не надо, – строго возразил Николай Петрович. – Тут дело серьезное. Когда человек в зените силы и власти, когда человек прет наверх, ему вроде и не надо думать ни о какой собственности. Зачем ему какая-то собственность, если ему все обеспечивает партия, если ему все дает народ? Даже задумываться не рекомендовалось о собственности. Вот и получалось: живешь в полном довольстве, а в сердце некая неуверенность. Большой чиновник он ведь тоже живой человек. Он же постоянно петрушит – как дальше-то? Вот всего лишусь, в нищету низвергнусь?… Это ты верно заметил, Валентин Борисыч, что нищета всех уравнивает. С таких примерно размышлений и начинали наши умные люди. Немало поломали головы, как изменить сложившееся положение? Ведь дачи, квартиры, машины, горничные, открытые границы – все это на самом деле действительно ничем реальным не было подстраховано. Все на нервах, все на интуиции. А надо бы упредить ошибки, укрепить будущее. Надо бы поберечь нервы, опять же, для будущего. Зачем мириться со случаем?

Николай Петрович улыбнулся:

– Вот и додумались умные люди. Как ни крути, как ни верти, а без заметного и, заметь, Валентин Борисыч, легального капитала будущее всегда будет оставаться тревожным и неопределенным. Без личной собственности, Валентин Борисыч, будущее никогда не является серьезным будущим. Совсем оно и не будущее, если без легального капитала. Так себе… Мечта… Фикция… Отсюда и выводы, отсюда и действия… В нашей стране, Валентин Борисыч, мечтателей и героев всегда хватало, но, заметь, и нормальными прагматиками страну господь не обидел. Настоящими прагматиками – людьми цельными, сильными. До поры до времени они, конечно, сидели в подполье, не имели возможности развернуться… Ужас как обидно! Страна-то богатая! Прямо ужас, какая богатая! А все пропивается, разворовывается, растранжиривается, как будто и правда нет никакого будущего у нашей страны. Вот, подумав, и взялись такие цельные люди за Дело. Не книжки стали писать с призывами все разрушить, а потом все отстроить заново, не диссидентствовать стали по глупости, разрушая созданное собственными отцами, нет, стали они всерьез думать и решать, как поэффективнее укрепить сложившуюся систему, как, наконец, правильно оформить эту самую систему, а в итоге, как по-настоящему оградить себя от случайностей? Умный человек, он не герой, он не мечтатель, он не желает жить в эпоху революций и перемен, контрреволюций и перестроек, он не желает менять лучшую жизнь на худшую, напротив, он желает худшую жизнь поменять на как можно лучшую… Само собой, лучшую для себя. Но ведь, если ты не дурак, Валентин Борисович, то должен понять, что именно это и означает автоматически – для всех!.. Перестройка!..

Николай Петрович опустился на стул и с некоторым подозрением посмотрел на Валентина:

– Надеюсь, ты не думаешь, что нынешний беспредел, как это принято сейчас говорит, случаен?… Вот уж нет!.. Что нет, то нет, Валентин Борисыч… Весь этот так называемый беспредел спланирован и санкционирован очень умными людьми. Известно ведь, в мутной водице… Шум, гам, забастовки, митинги, вопли на всю планету – все, блядь, напрочь перестроить, все!.. Но пока, Валентин Борисыч, герои и мечтатели, как всегда, рвали глотки на митингах и баррикадах, умные люди незаметно, но верно уже делали Дело. Это там не приватизация по дешевке совминовских дач, это там не холодильники по двадцать восемь рублей штука, это, Валентин Борисыч, твердая валюта, прежде всего, и это, Валентин Борисыч, недвижимость! У умных людей, Валентин Борисыч, которые загодя начали скупать доллары, сейчас этих долларов, как у дурака махорки. И лежат они, эти доллары, в хороших, в надежных, в работающих местах, а не в чулках и не в семейных матрасах. У нас уже сейчас есть люди, которые запросто могут купить на корню весь город трех революций, вместе с Эрмитажем, вместе с Медным всадником, с «Авророй» и с решеткой Летнего сада. Именно эти люди, и только они, являются самыми надежными гарантами будущего! Именно они могут обустроить страну, а не какие-то там мечтатели.

Николай Петрович торжествующе поднял палец:

– Ну, а мечтатели… Что ж, мечтатели… Со временем мечтатели, сам знаешь, отсеиваются… Таковы законы истории, и мораль из этого только одна: делая хорошо себе, делаешь хорошо народу! Нам ведь всем жить с нашим народом, именно с нашим народом, а не с какими-то там инопланетянами. Ты только вдумайся в это, это же действительно наш народ! Наш собственный! Твой братец Серега почти понял это, но вот какая-то червоточинка… Ну, не знаю… Упрямые вы, Кудимовы… Не о Деле думаете…

Николай Петрович усмехнулся:

– А ты говоришь – крематорий! Да меня хоть в гальюн направь, я везде буду на месте. Я везде буду служить Делу. Честно и преданно.

– Убивая? – хмуро спросил Валентин.

– Работая.

– Ты убил Серегу?

– Серегу жадность убила.

Николай Петрович вновь усмехнулся:

– Ты сильно не волнуйся, Валентин Борисыч. Мне лишней урны не жалко. Урна много места не занимает, мы тебя с Серегой похороним в одной могилке. Не люди мы, что ли? Любили братаны друг друга при жизни, пусть и после смерти лежат вместе. Это вот Игорька, – он нехорошо покосился в стороны стеллажей, – это вот Игорька нисколько не жаль. Мы Игорька развеем по ветру. Подвел, паскудник! Дважды подвел!

– Он же на тебя работал.

– Он оружие оставил на поле боя, – напыщенно возразил Николай Петрович, поднимаясь.

Валентин засмеялся.

– Ты что? – изумился Николай Петрович. – Ты что, сочувствуешь этому придурку? Вот уж бык! Вот уж как туп! Ведь Игорек ходил в гостиницу шлепнуть тебя!

Изумленно оглядываясь, как бы себе не веря, Николай Петрович подошел к тяжелой металлической двери.

– Нет, плох ты, Валентин Борисыч. Я теперь за твою жизнь не дам и ломаного гроша. Прощения, правда, перед тобой не прошу, поскольку ты попал сюда не по моей вине. Сам пришел. А раз сам пришел, сам и отдувайся. Жалко, что не нашел ты настоящего места в жизни. Мышц твоих жалко, много мог сделать. Но бык ведь… Бык…

Николай Петрович и в кабинет к себе поднялся, все так же повторяя недоуменно: