Пожить в тени баобабов - Геннадий Прашкевич

Поднял серые внимательные глаза на Валентина:

– Ну, понимаешь, Валентин Борисыч? Понимаешь, дорогой, что нынче происходит? Люди мельчают, никому верить нельзя. Куда ни ткнись, везде одни разочарования и обиды. Трудно стало верить даже самым близким людям. А без веры как? Без веры нельзя.

Спросил:

– У тебя-то как? Голова не разламывается?

– Да ну, – хмуро ответил Валентин. – С чего бы?

– Да знаю, знаю, неприхотливый ты. Только ведь сидеть в обнимку с такой махиной все равно неудобно. Холодная, наверное, да? Да и тревожно, правда? Я бы, например, тревожился. Вдруг какой-нибудь придурок возьмет и нечаянно включит подъемник? Это что ж тогда? Такую штуку не остановишь. Даже с твоей силой не остановишь. Раздавит об потолок, как муху.

Спросил строго:

– Зачем обидел Игорька? Зачем ночью явился к девке?

Валентин промолчал.

Он зачарованно следил за пальцами Виктора Сергеевича.

Виктор Сергеевич стоял за спиной Николая Петровича и ловко навязывал на сыромятный ремешок маленькие, но частые узелки.

– Не ожидал от тебя. – Николай Петрович недоуменно прищурился. – Понять тебя не могу. Ну, приехал в Питер, печальное, но необходимое дело. Нашлась даже добрая душа – предупредила, не болтайся, мол, по городу. Нечего, мол, тебе болтаться по городу. А ты?… Зачем полез в чужие дела. Из-за тебя милиция хвост подняла трубой. Из-за тебя Хисаич убился. А у Хисаича, скажу тебе, семья. Он был нужный работник… И вот еще, получается, и Игорька подвел… Подвел, подвел… Бросившему оружие как верить?…

Валентин промолчал.

Николай Петрович недобро покачал головой. Потом спросил, не оборачиваясь:

– Виктор Сергеевич, а как там нынче Игорьку у нас?… Не очень хорошо, наверное?…

– Не очень, – деловито отозвался Виктор Сергеевич.

– Может, покажешь нам Игорька?

– А чего же не показать, Николай Петрович?

Валентин молча повернул голову.

Небрежно размахивая сыромятным ремешком с навязанными на нем мелкими узелками, Виктор Сергеевич деловито подошел к высокому стеллажу с навешанными на нем дверцами из темной жести.

Громыхнув, открыл дверцы.

На деревянной не струганной полке широкого стеллажа, прочно связанный по рукам и ногам, лежал совсем мелкий человечишко. Может, действительно тот, что сбежал из квартиры Утковой. Татьяна вроде называла сбежавшего недомерком. Злым недомерком.

Ну, не знаю, как насчет злости, хмуро усмехнулся Валентин, но вообще-то он, конечно, не столько недомерок, сколько хиляк.

И удивился.

Зачем такому хиляку заклеивать рот пластырем?

Увидев свет, связанный Игорек чуть-чуть, насколько позволяли ремни, поднял голову и замычал что-то.

– Вот смотри, Валентин Борисыч, – словоохотливо объяснил Николай Петрович. Похоже, усмешка Валентина ему не понравилась. – За прошедшие тысячелетия всякие штуки изобрели в мире – мечи, дубинки, ножи, копья, палицы. Потом, значит, изобрели огнестрельное оружие. И всякое другое оружие. Сам знаешь. Но если по-хозяйски… – Николай Петрович опять недобро прищурился, – то некоторые простые дедовские средства и сейчас служат людям лучше всего… Ты, может, опять усмехнешься, ты же у нас мужик крепкий, только я тебе так скажу – некоторые дедовские средства, они и сейчас лучше всего… Видишь, что держит в руках Виктор Сергеевич? Правильно. Обыкновенный сыромятный ремешок. Только этот ремешок не такой уж обыкновенный. Он, видишь, с узелками. И узелки на ремешке вроде некрупные, но с помощью такого вот сыромятного ремешка с узелками можно запросто разговорить даже самого неразговорчивого человека. Заметь, даже такого крепкого, как ты…

Спросил строго:

– О чем беседовал в своем Лодыгино с братцем? Что тебе рассказывал братец о своих делах?

Валентин промолчал.

– Он, наверное, еще чего-то не усек, Николай Петрович, – неуверенно заметил Виктор Сергеевич. – Он, наверное, еще чего-то не понял.

– А ты объясни.

– Да мне-то… Долго ли?… На ком объяснить?…

– На Игорьке, – разрешил Николай Петрович.

– Да мне-то… Мне все равно… – Виктор Сергеевич, посмеиваясь, быстро и деловито обвязал ремешком голову дернувшегося Игорька. А обвязывая, даже как бы укорил ласково: – Ну, чего ты, Игорек, право слово? Чего дергаешься? Тебе же еще не больно. Да и недолго я буду. Мы вот с Николаем Петровичем только нашему гостю покажем, что тут к чему, в чем здесь главный фокус, а потом опять хоть заваляйся на своей полке.

Говоря это, Виктор Сергеевич вынул из кармана длинный металлический ключ, подсунул его под сыромятный ремешок, охвативший голову Игорька, и несколько раз повернул.

Игорек замычал.

Из выкатившихся глаз Игорька выступили слезы.

– Вот видишь, Валентин Борисыч? – беззлобно спросил Николай Петрович, будто ответил на какие-то не совсем внятные вопросы Валентина. И махнул рукой: – Ладно, Виктор Сергеевич, оставь Игорька… Пусть отдохнет… И нас, пожалуй, оставь… Мы тут наедине побеседуем…

Подождав, пока за Виктором Сергеевичем захлопнется металлическая дверь, неторопливо повернулся к Валентину:

– Узнал?

– Еще бы.

– А чего молчишь?

Валентин не ответил.

– Ладно. Раз узнал, значит, помнишь.

– Чего ж не помнить?

– Ну, помнишь, уже хорошо… – кивнул Николай Петрович.

И несколько опечаленно покачал круглой головой:

– Тебе бы у меня служить, Валентин Борисыч. Не бегать по незнакомому городу, не совать нос, куда не надо, а у меня служить. Цены бы тебе не было с твоими данными… А ты?… Двойное убийство в гостинице… О Кудимове уже по телику говорили… Потом, значит, Хисаич… Все ведь на тебе висит, ты должен это понять… Да и мне нагадить успел… Вот кто мне заменит Хисаича?… Ты, что ли?… Хисаич-то был золотой человек…

Он неодобрительно осмотрел Валентина:

– А ты упрям… Знаю, упрям, упрям, служить не будешь… Всегда был такой упрямый, как бык… Даже в те времена… Раньше… До всей этой перестройки, когда еще существовала страна дружных народов… Помнишь, я ведь тебе однажды уже предлагал… По-человечески предлагал: Кудимов, послужи родине… Заметь, тогда я именно так говорил: не мне послужи, а родине. Чувствуешь разницу?… Родине, а не мне, и не кому-нибудь, и не твоим своим собственным узко эгоистическим интересам… Ро-ди-не! – произнес он по слогам. – Только куда там! Ты всегда был упрям, как бык. И так же туп. Потому теперь и сидишь на цепи, как бык, в обнимку со смертью.

Спросил быстро:

– Жалко Серегу?

– Жалко.

– И мне жалко… – понимающе согласился Николай Петрович. – В стране разруха, разброд, никакой дисциплины. Мало таких, кто хотел бы от души заниматься Делом. Заметь, я слово Дело произношу именно так, с большой буквы. Мало настоящих работников. Разброд в душах. Жаба давит. Отправишь человека за кордон, окажешь ему честь и доверие, а он или запьет по черному, или так начнет куражиться, будто мир на нем клином сошелся. Поверишь человеку, отправишь его на Дело, а он или напарника потеряет или, что еще хуже, личное оружие. Везде эгоизм, анархия, близорукость, профанация святых идей, надругательство над вечными ценностями. Твой Серега мне сперва показался крепким, работал в полную силу, но есть у вас, у Кудимовых, какая-то червоточинка. Как только коснулся некоторых тайн Дела, так загорелось ему пожить самостоятельно! Ну как такое понять?…

Николай Петрович брезгливо высморкался в белоснежный платочек:

– Истинное Дело, о котором я говорю, всегда стояло и всегда будет стоять на чисто человеческом доверии. Никак иначе не может быть. Доверие, доверие и еще раз доверие. Никаких вариантов! А твой Серега подсмотрел то, на что ему не рекомендовалось смотреть, и все, на этом сломался. Я его, значит, налаживаю за кордон, на него, можно сказать, родина смотрит, а он, видите ли, без всякого спросу сперва едет к братцу, к своему упрямому быку, застрявшему в каком-то занюханном Лодыгино, а потом пьянки закатывает с Анечкой, да такие, что весь Питер стоит на ушах. Ему, значит, выражают полное человеческое доверие, а он, видите ли, уже какие-то свои собственные мысли раскидывает. Вот чего он полез не в свои компьютеры?… Уж лучше бы он ограбил меня, – вздохнул Николай Петрович. – Уж лучше бы он убил меня или просто проворовался… Ну, прямо не знаю, что еще было бы для него лучше!..

Николай Петрович безнадежно махнул рукой:

– Я, значит, его, дурака, налаживаю за кордон, а он своим собственным возвращением почему-то не интересуется. Секретничает с Анечкой, ездит без спросу к брату… А зачем? Почему? Мне ведь это интересно… С чего это он все принюхивается и присматривается? Почему его не интересует собственная дата возвращения? Те, кого это интересует, сразу пытаются ее продлить, посмотреть, значит, на чужое, может, вжиться в него… А Серега иначе… Так себя повел, что пришлось укорить его… Если говорить прямо, то оказался твой Серега не на высоте. Человек умелый, но дурак, жадюга и эгоист. Сам понимаешь, таких при Деле держать нельзя.