Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти - Сантьяго Постегильо

Светило солнце. Всего несколько мгновений назад он думал, что это будет еще один день его воинской славы, приближающий его ко второму триумфу; но оказалось, что этот сияющий день мог стать последним в его жизни. Поводья весело засияли в лучах Аполлона, точно были сделаны из чистого золота, вспыхнули броня и шлем на коне, тоже окруженном врагами.

Золото.

Оно ослепило кельтиберов. Блеск проник не только в их глаза, но и в сердца.

На мгновение они забыли о проконсуле и сосредоточились на коне, стараясь схватить повод, чтобы снять кирасу, уздечку и шлем. На это золото они могли прожить всю жизнь, не испытывая надобности воевать за кого бы то ни было.

В большинстве своем они были наемниками.

Пока они пытались совладать с черным конем проконсула, его телохранители отчаянно пробирались между кельтиберами, дравшимися не с легионерами Помпея, а друг с другом, за золото.

Наконец телохранителям удалось пробиться. Римский проконсул вырвался из неожиданного плена и, заметно припадая на раненую ногу, удалился в сопровождении своих людей. Несмотря на хромоту, он шагал достаточно быстро, чтобы избежать окружения куда более грозного противника – легионеров под началом самого Сертория, которые теперь господствовали на этом краю поля боя. Помпей видел палудаментум врага в сотне шагов от своих солдат. Это все объясняло: Серторий явился поддержать более слабое крыло своего войска.

Опасность осталась позади. Оказавшись на возвышенности, в тылу, проконсул наблюдал, как повстанцы отступают во главе со своим вождем, переместившимся на это крыло. Люди Помпея добились большого успеха, но ценой тяжелых потерь. Они перебили множество повстанцев, но теперь, когда над этим крылом врага начальствовал сам Серторий, кельтиберы и остальные популяры вновь обрели былую ярость. Разумнее всего было отступить и выждать.

Помпею было очень трудно произнести эти слова:

– Мы отступаем! Упорядоченно, во имя Юпитера, но отступаем!

Он поднес руку к бедру, которое сильно кровоточило.

Рана причиняла боль, но больше всего была уязвлена его гордость.

Его вновь победил подлый мятежник, помощник Мария.

Он сплюнул на землю… От ярости, омерзения, бессилия.

XV

ÒθóναΙ![26]

Остров Фармакуза

75 г. до н. э., за несколько часов до истечения срока выкупа

Цезарь смотрел на горизонт. Всходило солнце.

– Твой последний рассвет? – раздался за его спиной голос предводителя пиратов.

– Срок истекает на закате, – ответил Цезарь, обернувшись.

– Верно, верно, – согласился Деметрий, – однако твой друг не спешит. Ты уверен, что действительно так хорош, как ты думал? Пятьдесят талантов серебра – слишком много.

И пират отошел прочь.

Цезарь остался один на берегу, не сводя глаз с горизонта.

День казался бесконечно долгим и в то же время пугающе коротким. Долгий, медленный, тяжелый день. С каждым часом Цезарь чувствовал, что смерть все ближе. Он не мог поверить, что Лабиен не достал деньги. Это была непростая задача, однако он не сомневался, что в Македонии и особенно на Лесбосе дадут необходимую сумму.

Однако теперь, когда солнце покидало небеса, а на горизонте так и не появилось ни единого паруса, он уже сомневался не только в Лабиене, но и в себе самом. Впрочем, он не верил, что Лабиен собрал деньги и сбежал. Просто на краю пропасти человек сомневается во всем и вся. Единственное, что казалось вещественным, осязаемым, – острый меч у Деметрия на поясе. Скорее всего, пират перережет мне горло, думал Цезарь, – и то если повезет. Жадный морской разбойник возлагал большие надежды на обещанный выкуп. Если деньги так и не появятся, он отведет душу, пытая обманщика, который обнадежил его, а затем не сумел выполнить обещанное.

Против обыкновения, Цезарь не пошел ужинать с пиратами. Не хотелось развлекать их во время застолья рассказами или стихами.

Он остался у моря, расхаживая по берегу взад-вперед, подобно часовому, охраняющему пустынный, далекий остров.

– Òθόναι! – завопил пират с вершины утеса, откуда здесь наблюдали за морем.

Цезарь посмотрел на горизонт, но не разглядел ни единого паруса. Неудивительно, подумал он, ведь Земля круглая. Так утверждали все греческие философы и математики, которых он изучал: Аристотель, Архимед, Пифагор. Говорили, что некий Эратосфен даже вычислил окружность Земли, но об этом Цезарь еще не читал. Моряки все объясняли просто: паруса – первые вестники приближавшегося корабля, различимые на горизонте, и последнее, что перестает быть видимым по мере его удаления. А первым приближающиеся корабли видит тот, кто стоит высоко. Этому есть только одно объяснение: поверхность Земли закругляется. Вот почему часовой на вершине утеса высмотрел паруса Лабиена раньше Цезаря, стоявшего на берегу. Разумеется, это Лабиен. Цезарь даже мысли не допускал, что это может быть кто-то еще.

Наконец и он их увидел: два паруса некрупного торгового судна, на котором Тит уплыл, а теперь возвращался, двигались прямиком к острову. Лабиен.

– Я знал, я знал, ради всех богов! – воскликнул Цезарь, смеясь и качая головой.

– Да, это настоящий друг, – согласился Деметрий. Он тоже вгляделся в даль и сразу узнал корабль, на котором Лабиен отплыл тридцать восемь дней назад, поскольку пираты умеют опознавать любое судно по очертаниям. – Надеюсь, он привез с собой всю сумму. Пятьдесят талантов.

Цезарь кивнул:

– Даже не сомневайся.

– Я не склонен сомневаться или верить, – возразил пират. – Я поверю только в сверкание монет или серебра с золотом, которые просияют в закатном свете.

Корабль встал на якорь, и Лабиен причалил к берегу в лодке, полной сундуков, которые рабы выгрузили прямо перед Деметрием и толпой его подельников. Повсюду сновали сотни пиратов, сбежавшихся со всего острова, чтобы проверить, действительно ли это тот самый баснословный выкуп, обещанный римлянином, – никто не думал, что можно раздобыть подобную сумму. Пусть даже друг римлянина повел себя безупречно и доставил выкуп на Фармакузу – все знали о вероломстве Деметрия, а потому рассчитывали поучаствовать в дележе и стать свидетелями роковой расправы над двумя простодушными римлянами, которые, как два болвана, поверили его слову. Пираты действительно держали слово, но поступал ли так Деметрий, сказать было трудно.

Не обращая внимания на алчные взгляды пиратов, Лабиен и Цезарь обнялись.

– Вот уж не думал, что буду так рад тебя видеть! – сказал наконец Цезарь после долгих объятий, уже не дружеских, а братских.

– Собрать деньги было непросто, к тому же под конец подул встречный ветер, и… – принялся оправдываться Лабиен, зная, что чуть не опоздал.

Но Цезарь прервал его, еще раз крепко обняв.

– Отлично… Что же ты нам привез? – спросил Деметрий, глядя на Лабиена.

– Шестьдесят тысяч драхм из Македонии в первом сундуке, – стал перечислять Лабиен, глядя на Цезаря, для которого и