Эвита. Подлинная жизнь Эвы Перон - Сильвен Райнер

В то же время эти двое, которые иногда берутся за руки, почти не смотрят друг на друга, потому что их взгляды прикованы к намеченной цели. Они ждут момента, когда можно будет выйти из тени, прославиться. Эвита, испробовавшая все, чтобы стать звездой, потерпела неудачу. Но она все так же готова на все, лишь бы попасть на почетное место. Гордость подстегивает ее. Радио-Бельграно стало для Эвиты трамплином. Ее следующий трамплин — это Перон. Эвита с нетерпением ждет, когда же полковник подожжет пороховой заряд. А пороховой погреб называется отныне — народ.

С некоторым трудом эта предприимчивая женщина проникла в комнату слишком застенчивого полковника. Но больше она оттуда не выходит. Она обосновывается у него, втирается в доверие, становится его постоянной спутницей. Кажется, ее миссия состоит лишь в том, чтобы помочь Перону занять высокий пост. Она ждет его восхождения, как скромная служанка. Можно было бы сказать: это обыкновенная влюбленная женщина. Но влюбленная в кого или во что? Эвита строит планы, развивая свой миф, еще пребывающий в зачаточном состоянии.

На двери висела табличка: «Хуан Атилио Брамулья, адвокат».

— Войдите, — раздался густой голос.

Эвита молча вошла и почтительно поклонилась, словно больная, пришедшая за помощью к светилу науки. В руках у нее было три розы, всего три розы в прозрачной бумаге.

Эва уже встречалась с адвокатом. Он приходил, впрочем, без особого энтузиазма, выступить у микрофона Радио-Бельграно. Адвокат не пожелал, чтобы вопросы ему задавала Эвита. Он сам прочитал скороговоркой небольшой текст. Брамулья был идейным предводителем, а также адвокатом крупнейшего профсоюза железнодорожников.

Эвита поставила три розы в вазочку на столе адвоката. Она явно с ним кокетничала. Он сознавал это и чувствовал себя неловко. Эвита адвокату не нравилась, но он сказал себе, что важнее всего работа, его миссия в профсоюзе железнодорожников, а личные антипатии не должны приниматься в расчет, когда речь идет об успехе дела. Выступить на Радио-Бельграно — это успех, даже если осуществляется под покровительством этой нервной женщины, напряженный взгляд которой приводил его в замешательство. Мягкость Эвиты казалась ему тем более тревожной, что была напускной, фальшивой, неестественной.

В Латинской Америке люди, которые мечтали освободить рабочий класс, были не рабочими, а выходцами из среднего класса. Южноамериканский рабочий не мог вести иной борьбы, кроме борьбы за кусок хлеба, и это ограничивало его кругозор. Социалистические движения Северной Америки и Европы боролись за то, чтобы сделать рабочего хозяином. В Южной Америке стояла другая задача, почти невыполнимая, — искоренить рефлекс вечного раболепия, свойственный рабочему.

В конце прошлого века рабочие массы в Аргентине не понимали, что пророки-социалисты обещают власть и могущество им, не имеющим даже своей постели. На протяжении многих лет анархисты и социалисты, изгнанные из Европы, искали для себя армии трудящихся. В Латинской Америке не было профсоюзов; существовали лишь корпоративные ассоциации, на самом деле представлявшие собой лишь списки рабочих, трудившихся на хозяев. Так, ассоциация докеров Монтевидео существовала с 1809 года, и допускались туда только негры.

Первый настоящий профсоюз в Латинской Америке был создан в Буэнос-Айресе в 1878 году. Это был Союз типографских рабочих. Этот профсоюз обязал хозяев ввести в газетных типографиях восьмичасовой рабочий день. В 1880-х годах было проведено несколько забастовок по причине инфляции. Рабочие требовали оплаты в золоте. Это была первая большая демонстрация силы профсоюза. Между тем, последователи Бакунина, проповедовавшие силу убеждения бомб, и марксисты, ратовавшие за движение масс, начали препираться и не нашли общего языка в рамках аргентинского социализма.

Первый праздник трудящихся в Аргентине состоялся 1 мая 1890 года. В демонстрации приняли участие полторы тысячи человек. Газета «Ла Насьон» заявила на следующий день: «На этом смехотворном празднике присутствовало мало аргентинцев. Поздравим себя с этим обстоятельством. Рабочего стоит приветствовать на его рабочем месте, а не на улице с красным флагом в руке…»

В декабре 1890 года международный комитет трудящихся, учрежденный по случаю празднования 1-го мая, создал свою газету «Эль Обреро» — «Рабочий». К концу заседания первого Конгресса федерации в зал вбежал, с трудом переводя дыхание, французский делегат Шарль Моли. Он извинился за опоздание и сообщил, что только что у него родилась дочь, которую он тут же наградил несуразным именем Социалистка-Марксистка Моли… Это железобетонное имя навсегда преграждало ей доступ в гостиные. Когда француз объявил о своем решении, зал взорвался энтузиазмом. Это имя казалось символом рождения нового мира. Милая мышка родила нечто громадное.

Федерация просуществовала два года и исчезла, с самого начала ослабленная бесплодными спорами между анархистами и европейскими социалистами. Кроме оплаты в золоте и восьмичасового дня, аргентинские профсоюзы 1880-х годов потребовали создания благоприятных условий для натурализации и более справедливого распределения налогового бремени. Но все эти прагматические требования не представляли собой настоящую мечту, способную поднять массы.

«Когда богача уничтожают, бедному достается его имущество…» Эти примитивные социальные идеи Эвита излагает Брамулье. Напрасно покачивает он головой, отвергая этот вздор. Адвокат пытается сохранить невозмутимость под яростным напором этой маленькой женщины, но не может в очередной раз отказаться от встречи при ее посредничестве с полковником Пероном из департамента труда и благосостояния.

Между адвокатом Атилио Брамульей и полковником Пероном шахматная доска. Пешки на шахматной доске — рабочие. Брамулья признает, что Конфедерации трудящихся не хватает политических идей, недостает убежденных деятелей. Несомненно, радикал Иригойен был насквозь прогнившим типом, но когда его убрали в 1930 году, Конфедерация нарушила свою клятву и не начала всеобщую забастовку. Конфедерации не хватает энергичных людей. Она, конечно, существует, развивается, но лишь бесполезной численностью, а не огнем, который мог бы воспламенить это скопление единомышленников.

Перон излагает, наконец, свою мысль.

— Вы рассуждаете как руководитель, — говорит он Брамулье и добавляет: — Впрочем, вы действительно руководитель… Пятьсот тысяч солдат… Я хочу сказать, пятьсот тысяч членов профсоюза под вашим руководством!