Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

Конец разговора.

Грегори, ты меня не послушал. Я сказал, попытай счастья на Лингвистических островах. Где две рыбы идут за пенни и две женщины за рыбу. Но тебе потребовались Эм-ай-ти и электронный парамагнитный резонанс. Ты даже не улыбнулся.

Грегори, скоро у тебя будет единокровный брат. Тебе это понравится, верно? Или ты предпочел бы не «единокровного» брата, а полного?

Мы говорили о размерах ребенка, мы с Энн. Насколько можно судить снаружи.

Я сказал, он не кажется мне слишком большим. Она сказала, что для нас он достаточно велик. Я сказал, что нам и ни к чему такой уж совсем огромный. Она сказала, да они и стоят черт знает сколько, эти особо большие размеры. Нужно учесть и наши фонды джонсоновской детской присыпки. Ее же потребуются километры, квадратные и кубические. Я сказал, пожалуй, стоит засунуть его в скиннеровский лабиринт

[11]. Она сказала, что не допустит такого со своим ребенком. Выставлять под стеклом, словно жареный огузок. Я сказал, давно ты что-то не плакала. Она сказала, да меня же все равно разносит, смейся там или плачь.

Милая Энн. Мне кажется, ты не вполне…

И вот чего ты не понимаешь. Это как если придет к тебе кто-то и скажет, у меня тут завалялся лишний линкор, вам, часом, не нужно? А ты скажешь да, да, у меня никогда еще не было линкора, а всегда хотелось. А он скажет, у него четыре шестнадцатидюймовых орудия в носовых башнях и катапульта для запуска разведывательных самолетов. А ты скажешь да, я давно мечтала поза- пускать разведывательные самолеты. А он скажет берите, он ваш, и ты окажешься собственницей линкора. А потом тебе нужно будет красить его, чтобы не ржавел, и чистить, чтобы не зарастал грязью, и найти место для якорной стоянки, потому что Полицейское управление не разрешит держать его на улице. А команда плачет, в штурманской рубке завелись тараканы, из поста управления артиллерийским огнем доносится странное постукивание, во втором отсеке поднимается вода, а капеллан никак не может найти записи Палестрины, приготовленные для воскресной службы. А ты не можешь найти, кто бы с ним посидел. И скоро ты поймешь, что то, что у тебя здесь, это огромный, голубенький с розо- веньким, баюбаюшковый линкор.

Энн. Я постараюсь держать ее на задворках, бледной тенью. Какие-нибудь там обрывки диалога.

- Как там маленький Гог?

- Сучит ножками.

Я не хочу, чтобы она обрушивалась на нас со всей свежестью и оригинальностью своих суждений. Перспектива - вот что нам нужно. Хотя с Грегори она вполне мила, тут никаких претензий. Да и он испытывает к ней что-то вроде симпатии, пожалуй.

Не уходи. Дальше намечаются коллективная ловля намазанной салом свиньи и полеты на воздушном шаре.

Я ведь подавал надежды. Диплом по Элгару, summa cum laude. Университет мною гордился. Наш новенький, тихий, сияющий белизной университет распластался на побережье Мексиканского залива. Чайки, олеандры и недолгие, дико завывающие ураганы. Преподавали там крепкие, дочерна загорелые ребята с моторными лодками и баночным пивом. Президент университета, отставной адмирал, геройствовал когда-то в Коралловом море

[12].

- Мы очень на тебя надеемся, Джордж, - сказал адмирал. В действительности меня зовут иначе.

Аплодисменты с трибун, заполненных братьями и мамашами. Затем длинной цепочкой, вслед за распорядителем с булавой^ в раздевалку, чтобы переодеться из мантий в цивильное. Место наверху казалось мне обеспеченным.

Но вышло чуть иначе. Недолгое сидение в Пусане, затем игрушечный поезд в Чхорвонскую долину. Зеленые одежды, пешие переходы. Корея зеленая, черная и молчащая. Подписали перемирие. Я таскал на плече карабин. Мой дружок Бо Тальябуэ, классный бейсболист, за которого «Янки» заплатили тридцать тысяч. Мы белили камни, чтобы контрастно выделить нашу позицию. Полковники становились в очередь, чтобы пощупать бросковую руку Бо. Мои камни были самые белые.

Я обедал с таиландцами из Таиланда, обжигающий кэрри из больших оцинкованных лоханок. Саперы носились по дороге на грузовиках, вздымая клубы красной пыли. Мой приятель Джиб Манделл звонил в Элко, штат Невада, по обтянутому брезентом полевому телефону. «Оператор, о дайте мне, молю вас, Элко, Невада».

Потом я, уже с сержантскими лычками, выводил своих подчиненных на травку. Тальябуэ тоже был сержантом. Triste в чайной «Теннесси», это в Токио, затем полный оттяг в Иокогаме. И назад в наш палаточный городок, заталкивая вверх по засыпанному снегом склону холма пятидесятигаллонные бочки керосина, для отопления.

Оззи, водитель джипа, разбудил меня посреди ночи: «Джулиана повинтили, в Танго». Быстро и решительно, как учили на курсах лидерства, с холма на холм, в Танго, за семьдесят миль. Хлопая брезентовым верхом, наш джип промчался через Трубу, Тучу и Тореадора. Рядовой первого класса Джулиан, нарушавший в пьяном виде и отметеленный. Сержант Эм-Пи

[13] протянул мне квитанционную книжку. Я расписался в получении скандальных останков.

Назад через жемчужный океан, на большом пароходе, украшенном апельсинами. След из апельсинных корок на мерно вздымающихся волнах. В пятидесяти милях от Сан-Франциско, сидя на носовой палубе, слушал, как тараторят родные американские диск-жокеи, ча-ча- ча-ча. В полной готовности занять свое место наверху.

Моя одежда казалась старой и нелепой. Город казался новым, незнакомым, со всеми этими незнакомыми зданиями, выросшими, пока я не смотрел. Я мотался туда-сюда, навещая друзей. Они обугливали говядину на своих задних дворах, плотные, дочерна загорелые ребята с баночным пивом. Говядина, черная снаружи и красная изнутри. Мой друг Хорас обзавелся хай-фай. «Ты только послушай басовую колонку. Шестьдесят ватт одних басов, это тебе не кот начхал».

Я поговорил с отцом. «Ну, как бизнес?» - «Если с Аляской все будет путем,- сказал он,- я смогу купить "Хассельблад". И мы внимательно следим за Гавайями

[14]». Затем он сфотографировал мое ветеранское лицо, 1/300 при диафрагме 6.0. Мой отец был когда-то капитаном болельщиков одного из крупных университетов Новой Англии. Он высоко подпрыгивал, делая в полете гневные, яростные жесты.

Я не упрекаю и не иронизирую. Нам нужны капитаны болельщиков.

Я пришел в Бюро по трудоустройству. Трудоу стран- вательный чиновник нашел в картотеке мою карточку. Моя процентиль была не процентиль, а просто сказка.

«Как это вышло, Джордж, что вы возглавляли всего одну студенческую организацию?» - спросил трудоуст- раивательный чиновник. В те далекие времена сливки общества имели обыкновение сидеть на нескольких стульях сразу, мода была такая.

Я сказал, что меня всегда подрезали, и продемонстрировал ему свой порез. Полученный в фехтовальном клубе.

«Зато вы послужили своему отечеству на войне».

«И взгляните сюда, это мой творческий план, аккуратно напечатанный на машинке, с широкими полями».

«Хоть на выставку,- восхитился труцоустраивательный чиновник,- Насколько я понимаю, вы человек женатый, зрелый и гибкий, вы не хотели бы влиться в наши ряды, работать здесь, в своей альма-матер? Нам нужен человек на пустопорожнюю работу, писать адмиралу его речи. Вам случалось прежде делать что-либо пустопорожнее?»

Я сказал, что нет, но можно попробовать, уж как- нибудь изображу.

«Чудесно, чудесно,- сказал трудоустраивательный чиновник,- Приятно говорить с человеком, понимающим с полуслова. Вы сможете обедать в факультетском клубе. И покупать билеты на все игры на нашем стадионе с десятипроцентной скидкой».

«Мы очень на тебя надеемся, Джордж»,- сказал адмирал, пожимая мне руку. В составляемых для него текстах я переливал из пустого в порожнее, иногда - из порожнего в пустое. В четыре часа над факультетом взвивался сигнал «Спивайся кто может». Мы пили «дайкири» друг у друга на лодках. Я несколько обустроился - фи- бергласовая моторка, места, где можно подумать. На стадионах дружественных нам, новеньких, тихих университетов, где мы проводили дружественные матчи, а еще в предзакатные часы на берегу залива, в компании чаек, будоражащими ночами в свете высоких, похожих на исполинские зубочистки уличных фонарей. Болельщики орали. Сильвия орала. Грегори подрастал.

Нельзя выделить какой-то конкретный момент, когда я перестал подавать надежды.

Луной из-за угла стукнутый, вот каким я был. Сидя на скамейке рядом с тренировочным полем, где одетые в исподнее, укрытые высокими брезентовыми завесами спортсмены нараспев разучивали свои секретные сигналы. Мелкие дети, тоскующие от безделья на расстеленных одеялах, некоторые из них привязаны к колышкам посредством двенадцатифутовых собачьих поводков. Коричневые мамаши в алых и зеленых свободных платьицах сидят на корточках, плотно сжав колени. Я смотрел на бледные очертания Луны. Она казалась… враждебной.