Пастырь добрый - Попова Александровна

— Тоже версия, — повторил Курт с расстановкой. — Ничем не хуже других… если учесть, что у нас их вовсе нет, ибо моя, как не ты один уже заметил, несколько грешит нестыковками.

— Но это все равно ничего не дает, — закончил за него подопечный. — Это ты хотел сказать?

— Eheu[33], - вздохнул он, тяжело оттолкнувшись от стены, и встряхнул головой, точно надеясь, что боль слетит, будто неплотно сидящий стальной обруч. — Картина прежняя в любом случае: тело, убийство и полное отсутствие хоть какой-то ниточки. Тупик.

— А интересовался ты у своего приятеля, не насолил ли он кому из горожан в особенности? Быть может, девочка тут и вовсе ни при чем, и все это — единственно для того, чтобы напакостить этому Финку.

— Самый умный, да? — с невеселой усмешкой отозвался Курт. — Разумеется, я осведомлялся об этом. Нет, за последние полгода он ни одного относительно влиятельного кельнца не тронул; ни на улицах, ни в лавках, ни в домах, да и ранее тоже: люди такого размаха, способные на столь запутанные и сложные действия — это не полета Финка птицы. Кроме того, уж больно накрученно все это для заурядной мести за грабеж или кражу.

— Но этот человек ведь не только в «грабежах или кражах» замешан, — осторожно заметил Бруно, и он кивнул.

— Это верно. Однако последнее совершенное им убийство имело место давным-давно. Я, разумеется, отдаю себе отчет в том, что с местью за подобные дела можно тянуть и годы, но все же — не думаю, что его грешки имеют к делу хоть какое-то касательство, ибо, опять же, ни один более или менее занимающий положение горожанин на его ноже духа не испустил.

— А почему вы так ухватились за мысль, что все это учинили люди «с положением»? — пожал плечами тот. — Девица нанятая? Кто сказал, что ее наняли? Быть может, она дочь, сестра или тетя жертвы твоего Финка, и работала она не за деньги, а по собственному произволению. Чтобы сутки продержать у себя похищенную девчонку, опять же, никаких особенных средств не нужно — нужна только комната на замке или просто веревка покрепче да кляп; ее даже кормить не обязательно — за сутки, чай, не помрет. А тот факт, что этим таинственным «кому-то» известно, где находится… как его… «Кревинкель»?.. и кто там собирается, вообще может говорить не о том, что это богачи с большими связями, а вовсе даже о том, что (и это более логично) люди эти из кругов ниже некуда.

— Закидаю святомакарьевкий ректорат запросами, — с чувством проговорил Курт. — Пускай определят тебя на обучение.

— Это снова глум, или есть логика в моих словах?

— И немалая, — кивнул он уверенно. — Дитрих этим вечером приглашает нас с Густавом «на ужин»; полагаю, чтобы как следует накачаться от безысходности в нашей компании. Идем со мной, изложишь ему свои идеи.

— Благодарю, — покривился подопечный, отгородившись от него обеими ладонями. — Уволь. До поздней ночи смотреть на ваши смурые физиономии? Идею — дарю; излагай сам.

— Не нравится мне это… — пробормотал Курт так удрученно, что тот нахмурился.

— Не по душе подарок?

Он не ответил — лишь указал за спину Бруно кивком головы, и помощник, проследив его взгляд, тоже недовольно сдвинул брови: по коридору от лестницы шагал страж Друденхауса, стоящий обыкновенно внизу, в приемной зале — шагал быстро, уверенно приближаясь, отчего становилось ясно, что направляется он именно сюда, к майстеру инквизитору второго ранга, для коего имеется некое сообщение — в свете происходящего в последние дни, навряд ли приятного свойства.

— Что случилось? — бросил Курт еще издалека, приближаясь навстречу ему и не дожидаясь должного приветствия и обращения; тот остановился.

— Вас спрашивают, — пояснил страж голосом недовольным и несколько, как показалось, смятенным, и пояснил в ответ на вопросительный взгляд майстера инквизитора: — Мальчик. Говорит — вы знаете, в чем дело.

— О, Господи, — простонал он, прижав пальцы к виску, — его мне еще не хватало сегодня…

— Выставить? — с готовностью подхватился страж, и Курт вздохнул.

— Ни в коем случае. Сопроводи в часовню — я спущусь к нему.

Штефан сидел на последнем ряду скамей, в самом дальнем углу часовни, сжавшийся, поникший, и смотрел в пол, обернувшись на шаги резким рывком и порывисто поднявшись навстречу вошедшим. От брошенного на него взгляда Курт едва не поморщился и, пересиливая острое желание развернуться на месте и уйти, приблизился, пытаясь выглядеть уверенно и невозмутимо.

— Здравствуй снова, Штефан, — отозвался он на приветствие, произнесенное тихо и, как показалось, укоризненно; тот вздохнул.

— Вы не пришли к моим родителям, — тихо заметил мальчик, не глядя на своих собеседников, изучая плиту пола подле себя и теребя рукав. — Значит, майстер обер-инквизитор мне не поверил, да?

— Ты пришел, потому что это все еще продолжается? — оставив его слова без ответа, спросил Курт, не садясь, дабы ненужный и докучливый посетитель не последовал его примеру и разговор этот не вздумал затянуться; тот кивнул.

— Да, майстер инквизитор. Только теперь все еще хуже — намного хуже.

Обреченный, безысходный вздох он удержал в себе с невероятным напряжением, обессиленно опустившись на скамью, и спохватился лишь тогда, когда Штефан уселся тоже, сложив на коленях руки и все так же не глядя ему в лицо.

— Я, в общем, зря пришел, — произнес он тихо, — я понимаю; раз мне не верят — то чего понапрасну ходить-то, да?.. Только мне совсем плохо. Я, наверное, для того пришел, чтобы просто рассказать. Мне никто не верит, понимаете?

Курт промолчал.

Что он сейчас мог сказать в ответ? Что он и сам не особенно склонен почитать подобные рассказы за правду? Мог он сказать и то, что мальчик прав: сейчас он сидит здесь, в часовне Друденхауса, лишь потому, что над ним смеется духовник, от его жалоб морщится усталая от возни с младенцем мать и злится состоявшийся, уверенный в себе отец, а майстера инквизитора Гессе от прочих собеседников Штефана Мозера отличает тот факт, что он попросту обязан выслушать — и это, и все, что бы ни взбрело в голову рассказать хоть сыну одного из самых преуспевающих людей города, хоть нищему, что побирается на улицах Кельна. Даже когда голова забита другим, бессомненно важным, и посетитель в этот день нужен, как рыбе ноги…

— Знаете, у меня есть друг, — продолжил тот, так и не дождавшись на свои слова никакого отклика. — Франц. Я рассказал ему, что творится в моей комнате по ночам… Это мой лучший друг, но я все равно думал, что он будет надо мной смеяться. А он не смеялся. Он на меня так посмотрел… Он ничего не сказал, только я думаю, у него происходит то же самое, просто он не хочет об этом говорить, и он, может быть, подумал, что я его… как это… провоцирую. Я на него давить не стал, я думаю, что он скоро сам расскажет. И если он расскажет — может быть, тогда майстер обер-инквизитор поверит? — с надеждой спросил он, подняв, наконец, взгляд к своим собеседникам. — У двоих сразу ведь одинаковые кошмары быть не могут, да?

— Все дело в том… — вздохнул Курт, тщательно подбирая слова, — дело в том, Штефан, что — могут. Такие — могут. Понимаешь, это как боязнь темных углов или подвалов, такие страхи одинаковы у всех людей.

— Потому что все знают, что там может что-то быть, — чуть слышно, но уверенно, с непреклонной убежденностью пояснил мальчик, и он едва не покривился болезненно, услышав собственные слова из уст этого ребенка. — Потому что мы все знаем, что там должно что-то быть, в темноте, только мы не всегда это видим, или оно пока спит.

Взгляд подопечного, перехваченный мимоходом, был напряженным и острым; чуть придвинувшись ближе, тот попытался изобразить на лице нечто похожее на доброжелательность, от каковой не слишком удачной попытки стало мерзко даже майстеру инквизитору.

— В чем-то ты, быть может, и прав, — согласился Бруно мягко, — однако ведь, Штефан, не забывай и еще кое-что: чем старше мы становимся, тем больше у нас развивается воображение. Тем больше всяких страшных рассказов мы слышим вокруг…

— Или просто понимать начинаем больше.

От того, как снова по-взрослому заговорил сегодня Мозер-младший, от этого выражения полной серьезности и неподдельного страха в его лице Курт снова ощутил неприятное, раздражающее желание наплевать на мнение начальства и старших сослуживцев, достать так и не начатое дело из архива и все-таки поставить на том единственном листе пометку «утверждено к расследованию»…

— Понимаешь, — вновь попытался возразить Бруно, — никто здесь не полагает, что ты говоришь неправду. Во лжи тебя не обвиняют. Но…

— Но вы думаете, что мне все это чудится, — довершил за него Штефан с кривой, тоже совершенно не детской усмешкой. — Что я наслушался… всяческих историй, и оттого боюсь темного шкафа. Но теперь дело не лишь в темном шкафу, все еще хуже, я ведь и пришел потому.