Пастырь добрый - Попова Александровна

Утро в Друденхаусе прошло уныло, и не в последнюю очередь оттого, что, как и ожидалось, майстер обер-инквизитор призвал всех троих подчиненных собраться в его рабочей комнате для предоставления ему отчета о проделанной работе. В академии те беседы, на коих выслушивались выводы будущих выпускников, составленные на основе данных им материалов гипотетических «дел», курсанты наименовали «разбором полетов» или, коротко выражаясь, «летучкой», причиной чего являлся наставник в следовательских науках, любящий частенько повторять, что «подобно как любой простой смертный может сказать о близящемся дожде по низко летящим птицам („ведьмам“ — как правило, глумливым шепотком поправляли курсанты), дознаватель должен уметь сказать о деле по малейшему факту либо намеку на оный». Сегодняшняя летучка предвещала пусть не грозу, но долгий, затяжной туман — ибо намеков было множество, а вот фактов имелся вполне очевидный недобор.

Керн не бушевал, укоряя следователей в бездействии либо недобросовестности, лишь по временам раздраженно дергалась щека, по чему каждый из присутствующих понимал: более всего начальство ярится на себя, ибо не в силах дать подчиненным ни единого дельного совета. Друденхаус пребывал в тупике — опрошены были все, кого только было возможно опросить, весь Кельн был прочесан вдоль и поперек, причем участие в этой деятельности мобилизованных Куртом сил давало убежденность в том, что не исследованным не остался ни один уголок.

— Кроме домов самих горожан, — заметил Бруно, когда понурые и молчаливые служители Конгрегации разбрелись от начальственного присутствия прочь. — А там может сидеть с полсотни девок, как плоских и мелких, так и кобыл с охрененной грудью; кто знает, что там, за стенами?..

— Даже у Друденхауса нет сейчас власти на то, чтобы обыскивать дома всех кельнцев подряд, — вздохнул Курт в ответ, привалившись к стене коридора и глядя под ноги удрученно. — De jure к тому нет веских причин.

— Вот как? А что нужно, чтобы такие причины возникли?

— Еще одно убийство, — приподняв голову, усмехнулся он болезненно, тут же сбросив с губ это вялое подобие улыбки. — И — показания кого-либо, кто видел нашу Далилу идущей в обнимку с кем-то из горожан. Или входящей в чье-то жилище.

— Как сказал бы Ланц, лет тридцать назад никого и спрашивать бы не стали, перетряхнули бы каждый дом. Начинаю менять свое мнение о ваших методах; без них, кажется, и работать-то невозможно вовсе…

— Осталась еще свалка, — словно не слыша его, задумчиво произнес Курт, отстраненно глядя в одну точку. — Там ведь тоже есть люди…

— Не думай даже, — почти угрожающе осадил его Бруно, ощутительно наподдав ему кулаком в плечо. — Если уж твоих дружков из старых кварталов тут величают отбросами, то уж тех-то не знаю, как и назвать; те даже не посмотрят, что это за железяка у тебя на шее болтается — оторвут вместе с этой самой шеей, и потом ищи, кто это сделал…

— Бюргермайстер говорил, что у кое-кого из «моих дружков» есть знакомые и даже приятели из тех, со свалки. Они когда-то тоже обретались в самом Кельне, но попались на чем-либо и находятся в розыске по различным обвинениям; я попытался завести о них разговор с держателем «Кревинкеля», но…

— Он тебя послал, — договорил за него Бруно. — Подальше свалки. Так?

Курт покривился, потирая ноющий лоб ладонью, и переменил позу, прислонясь к стене другим плечом.

— Не совсем. «Да, поговорю с ними» он, безусловно, не ответил, однако и «нет» я также не услышал от него; когда я уходил, он бросил нечто вроде «всегда рады, заглядывай еще» — быть может, что-то наклюнется хоть здесь…

— Голова? — оборвал помощник, кивнув на его ладонь, притиснувшуюся ко лбу; Курт вздохнул.

— Да. Голова. То самое, что к делу не подошьешь и о чем на докладе у старика не скажешь. Что-то есть, чего никто не видит. Какую-то деталь мы упустили, и я никак не могу понять, какую именно…

— Не по себе мне становится, когда ты начинаешь вот такие вот речи, — покривился Бруно опасливо. — Если голова начинает болеть у тебя — это, как правило, оборачивается головной болью для всех окружающих.

— Я пытаюсь пересмотреть все события заново, — продолжал он тихо, морщась от того, как каждый звук произносимых им слов отдается в мозгу, словно крик в недрах каменного колодца. — Пытаюсь понять, что могло ускользнуть от нашего внимания… И все равно ничего не вижу. Похищение; ясно, что девочку держали где-то в городе, но мы не знаем, где. Не знаем, кто. Далее — подготовка подставы; ясно, что была некая женщина, но мы не знаем, куда она сгинула и с кем была связана. Убийство; ясно, что некто постарался представить все так, будто виновен Финк, но мы не знаем, за что была убита Кристина Шток на самом деле — даже не подозреваем.

— Или почему, — добавил Бруно, и он вскинул к помощнику вопросительный взгляд из-под сдвинутых бровей.

— Не вполне понимаю, что ты хочешь сказать, — произнес Курт растерянно; тот передернул плечами, нерешительно пояснив:

— Ну, я, конечно, не следователь, но… Если принять твою версию о том, что она — ненужный свидетель, то к чему все эти сложности? Тащить ее на свалку, изображать насилие, да и твоего приятеля, который едва шевелил ногами — его ведь тоже надо было довести до того места. Чтобы стража на воротах увидела его вместе с будущей жертвой? Это, конечно, может быть, но свидетеля вполне можно убрать и проще, и труп вывезти из города можно легко, и — в Райн его. Пропала девочка — и пропала; магистрат побушует и угомонится, ничего не найдя.

— Все это я понимаю и сам, — нетерпеливо кивнул Курт, — минуту назад то же самое при тебе было высказано в комнате Керна. К чему все это ты?

— Я в вашей академии, конечно, не учился, хотя в архив Друденхауса по совету Ланца заглянул; если я сейчас скажу глупость…

— Бруно, короче.

— Словом, я вот о чем, — решительно выдохнул тот, отведя взгляд и несколько даже, кажется, смутившись. — Не похоже это на… как там у вас это называется… шабаш или что-то такое? Все по писаному: и девственница, и непотребства плотского плана, и убиение — с особой жестокостью.

Мгновение Курт смотрел на своего подопечного безвыразительно, словно увидя его внезапно, явившегося прямо из воздуха, а потом прыснул, покривившись от молнией прострелившей голову боли.

— Чего ржешь-то? — с озлоблением повысил голос Бруно. — Для этого, насколько я знаю, кроме желания, нужны только нож поострей и место побезлюдней; и то, и другое в наличии. Почему нет-то?

— Шабаш… — повторил Курт сквозь болезненный смех. — Господи…

— Ну, пусть обряд, ритуал, caerimonia, ritus — не один ли черт? Или для этого непременно необходимо летать на отдаленную гору с козлом на вершине?

— Извини, — наконец, сладив с собою, примирительно произнес он, поджимая расплывающиеся в улыбке губы; Бруно насупился.

— Ну, не силен в ваших словесах, termini speciales[32] не постигал. Просто скажи — чем моя мысль не заслужила твоего высочайшего внимания?

— Тем, что… — начал он бойко и осекся, умолкнув; помощник перехватил его взгляд, вопросительно заглянув в глаза, и уточнил:

— Да, ваше инквизиторство?

— Хм… — уже без улыбки пробормотал Курт тихо, уставясь в стену напротив, и пожал плечами. — Тоже версия, конечно…

— Я не понимаю, магистрат переселился, что ли? — чуть ободрившись его задумчивостью, продолжил Бруно. — Здесь ведь Друденхаус; так? Вы ж ересь должны выискивать в каждом чихе и ведьминские происки видеть в каждой невовремя упавшей градине, а вместо этого…

— Но-но, — одернул он. — Не зарывайся. Это, как я сказал, тоже версия, однако же, позволь заметить, на… как ты там сказал… шабашах?..

— Отвали, — огрызнулся тот недобро.

— На ритуалах, — кивнул Курт, снова позволив себе издевательскую ухмылку, — обыкновенно все устраивается чинно и красиво. Вскрытое горло либо же вены, аккуратные разрезы; сердце, на худой конец, вырезанное или что-то еще — но все солидно и серьезно, без вульгарного мяса. Здесь же — поверь, я тело видел — попросту исполосованный труп.

— Так может, труп и полосовали. Вскрыли, как ты говоришь, аккуратно, призвали, кого им там надо было — и порезали дальше. Чтоб соответствовало; они ведь убийцу-изувера нам подставили. Я в мастерстве майстера Райзе нисколько не сомневаюсь, однако даже его навыков, полагаю, не хватит на то, чтобы отличить удар, нанесенный при жизни, от того удара, что жертва получила через полминуты после момента смерти. Но, как я уже говорил, я не следователь.

— Тоже версия, — повторил Курт с расстановкой. — Ничем не хуже других… если учесть, что у нас их вовсе нет, ибо моя, как не ты один уже заметил, несколько грешит нестыковками.

— Но это все равно ничего не дает, — закончил за него подопечный. — Это ты хотел сказать?