Мальчики в розовых штанишках. Очень грустная книга - Николай Зенькович

Когда меня телевидения лишают, я начинаю болеть и пить таблетки. Болит голова, падает давление, про­исходят совсем непонятные явления.

Я, наверное, более творческий, более независимый человек, более свободный, чем предполагает програм­ма «Время». Я не говорю, что это плохая программа.

Я просто поняла, что себя в ней исчерпала, что у меня больше способностей и возможностей. Поняла, и мне тут же стало чертовски скучно. Я без удовольствия выходила на работу, а когда работаешь в эфире без удовольствия — это очень видно.

У меня есть более мощное орудие, чем интриги. Это интеллект. Именно интеллект, а не хитрость. Хит­рость преходяща, а интеллект устойчив.

У меня вся жизнь состоит из каких-то целей, кото­рых я постоянно добиваюсь. Меня можно изгнать, меня можно даже убить, но победить меня невозмож­но, потому что у меня поразительное чувство цели и характер. Если у меня есть цель, меня невозможно удержать.

Я сама ушла из пресс-службы правительства, с очень престижного места, только потому, что мне стало неинтересно. Я стала задумываться над тем, что же я оставлю после себя? Только передачи-однодневки, которые умирают еще в эфире.

Это покажется сумасбродным, сумасшедшим, про­тивоестественным, но я хочу создать национальную идеологию. Потому что люди не понимают, для чего они работают, ради чего живут.

Никто не удосужился сообщить, например, что в 1997 году уровень благосостояния нашего народа увеличился чуть ли не на 10 процентов. И уж совсем неприличным считают говорить о том, что сегодня мы живем в три раза лучше, чем в год смерти Черненко.

Почему я ушла из программы «Время»? Я спро­сила: достойна ли меня она? И ответила— нет! Ни­какого вскрытия вен после отлучения от эфира в 1995 году не было.

Я артистична, я актриса, и мне требовалась какая- то другая программа.

Вот, пожалуйста, мои руки — они очень красивые...

Телекомпания РЕН-ТВ любит меня...

Было бы странно предполагать, что человек с та­ким «Я», с такими амбициями на чем-то остановится. В свои 30 с небольшим я достигла того, чего неко­торые достигают в шестьдесят. Если верить данным КОМКОН, то мои новости— самые рейтинговые, после сериалов, разумеется. Когда я чего-то добива­юсь и останавливаюсь, мне становится невыносимо скучно.

Вот в «Независимой газете» некто Запольский на­писал, что все журналисты сравнимы с проститутками, но они поделились на валютных и невалютных. А если я вообще не проститутка?

Я не продаюсь и не покупаюсь.

Я бесценна.

Владимир Лукин, бывший посол России в США, один из учредителей думской фракции «Яблоко», о се­бе (из разных выступлений и интервью).

Я Борису Николаевичу сказал как-то раз: «Так кто был прав насчет Хасбулатова? Я или вы?» Тот неохот­но выдавил: «Вы».

Если бы председателем Верховного Совета стал я, а не Хасбулатов, уверен, что не удалось бы довести ситуацию до октября 93-го года.

Я в политике не из-за каких-то личных целей.

Я в принципе один из наиболее государственных, так сказать, по природе, по образованию, по убежде­нию людей в «Яблоке»...

Я думаю, что я один из наиболее ярко выраженных государственников из демократов.

Я прекрасно сотрудничаю с МИДом, я прекрасно сотрудничаю со Службой внешней разведки. Со всеми службами, которые занимаются внешними делами, у меня очень хорошие, деловые отношения.

Я ведь, собственно, мидовские кадры прекрасно знаю, потому что я сам в МИДе работал дважды. Они меня признают как своего, я их признаю. Поэтому тут нет проблемы.

Я вообще счастливчик.

Как подобает самым высокоорганизованным био­логическим созданиям, я всеяден.

Я очень люблю рыночное предпринимательство, но очень не люблю сам в этом участвовать, крайне не люблю — я боюсь денег.

У нас финансовый принцип — это китайский прин­цип: «Пусть расцветают сто цветов, кроме ядовитых».

Приезжает в Прагу, где я работал, Арбатов и гово­рит: «Пошли ко мне работать в ЦК». Но я совсем молодой, мне 29 лет, и он говорит: «Я тебя консуль­тантом не устрою, потому что ты очень молодой, но ты будешь работать консультантом, а получать зар­плату референта, потом мы как-нибудь подравняем». Я говорю: «Георгий Аркадьевич, давайте подождем немножко».— «Почему?»— «Да вот,— говорю,— тут события очень интересные, уезжать неохота».

Кстати, чаще Арбатова меня брал на работу только Примаков. У него всегда была такая традиция: как только его назначали на какой-то новый пост, он звонил мне и приглашал на работу.

Я иногда давал денежки и довольно часто у себя и в других местах прятал «Хронику текущих событий».

Я не хотел бы, чтобы из меня делали героя-под­польщика, потому что в таком положении я был не один.

Меня вызывали и по делу Якира, и по Илье Габаю неоднократно, и, конечно, постоянно соблазняли в сту­качи. Ну я тут же приходил к Илье и ему рассказывал об этих беседах. А что касается Петра Якира, когда его арестовали, меня вызвали, вопросы задавали: «Вы деньги давали Петру?». Я говорю: «Давал. Наши мате­ри — подруги. И когда Петр приходил ко мне и гово­рил, что он нуждается в деньгах, я не мог ему не дать. А на что он их тратил, я не знаю».

Я воспитывался в этих кругах, я знаю этих настоя­щих коммунистов, этих людей, крайне нетерпимых, часто вздорных, амбициозных, иногда чудовищно, гро­тескно, по-цирковому амбициозных, которые могли спорить из-за того, кто из них на месяц раньше вступил в партию. Например, мой отец всегда подчеркивал, что он член партии с марта 1919 года, а не с какого-нибудь там июня или августа, когда уже Деникина разбили.

Это неправда, я не могу сказать, что не люблю Америку. Как сказал один европеец: «Я не знаю, куда придет Америка, но я знаю, что она придет туда первой».

Автопортрет Владимира Шумейко, составленный по мотивам его интервью журналисту «Московского комсомольца» Александру Будбергу, выступлений на пресс-конференциях, брифингах, деловых встречах и совещаниях.

Я не выпал из обоймы — обойма поменялась.

Моя судьба была такая— от слесаря до генераль­ного директора. Я постоянно в коллективе, постоянно на людях. Мало того что на людях, и с людьми. На рыбалку— так на рыбалку, куда поехали— поехали. Но в то же время я привык работать с утра до ночи.

Та карьера, что у меня была, — другим снилась. Приехал в 90-м году в Москву неизвестным генераль­ным директором. И сразу вверх.

Я на всех должностях побывал, ну почти на всех. И в законодательной власти, и в исполнительной — зампредом Верховного Совета, председателем Совета Федерации, первым вице-премьером...

Поэтому когда мне предлагают должности ниже определенного уровня, то мне просто неинтересно. Зачем мне все это? Были эти предложения, но я всегда отказывался. С какой целью мне там надрываться с утра до вечера, если скучно?

Как личность, я и так имею все, что хочу.

Движение, которое я сейчас возглавляю, называют карликовым. На самом деле оно укрепляется, сущест­вует в 72 регионах. Есть люди, которые получают зарплату. Как только надо будет проводить следую­щие выборы, мы его мгновенно развернем.

Наше движение — как кадрированная дивизия.

Сказать, что я выпал из обоймы, — сложно, скорее, я в резерве.

Президент обо мне помнит, я прекрасно знаю, что помнит. Я знаю, что он держит меня на прицеле.

Работал я в правительстве Гайдара. Декабрьскому съезду 92-го года стало ясно, что это правительство не сберечь. Нужен был человек, устраивающий всех, спо­собный погасить страсти, но в то же время сохранить реформы. Президент все это отлично понимал. Ос­тавалось 40 минут до вечернего заседания. Обстановка напряженнейшая, драматическая. Сейчас это уже под­забыли... Вызывает меня Борис Николаевич: «Сейчас предложу пять кандидатур — Гайдара, Черномырди­на, Каданникова, Скокова и вас». Я говорю: «Я с вами согласен, но мою кандидатуру вставлять не надо. Вы же прекрасно знаете, что съезд меня ненавидит». — «Именно для этого я вас и вставлю. Пусть все от­рицательные эмоции выложатся на вас. А из оставших­ся— мне все равно, какой будет расклад,— я назначу

Черномырдина. Идите и скажите ему об этом. Объяс­ните, что он через полчаса станет премьером, — пусть соберется с мыслями, чтобы правильно себя вел и на­шел что сказать». Я пошел к Виктору Степановичу. А Борис Николаевич позвал Гайдара, попросил свою кандидатуру снять, чтобы еще лучше расклад был. Гайдар пообещал, но не снял. В последний момент, уже в зале, подошли его друзья-демократы и объяс­нили, что делать так нельзя и невыгодно для него. То, что он не снял свою кандидатуру, несколько расстро­ило замысел президента. Но итог остался прежним — Виктор Степанович стал премьер-министром.

Прошла неделя, и президент поручил мне формиро­вать правительство Черномырдина. «Вы, — гово­рит, — работайте один. Никому не показывайте, пока я не посмотрю». Президент он и есть президент — при живом премьере поручать формирование правительст­ва первому вице... Видите, он сразу нас разделил. Дальше с Виктором Степановичем мы уже не работа­ли, как раньше. И думаю, что уже никогда не будем.