Лётные дневники. Часть 4 - Василий Ершов

Третьи прискреблись в АДП Запорожья к флайт-плану. Мы, видите ли, плохо, не по образцу, заполнили эту филькину грамоту: не поставили тире перед каждой строчкой и не закрыли скобку в конце. Дергали нас, возвращали от самолета из-за этого.

Я пока не шибко разбираюсь в сущности этого нововведения; время мы туда пишем от фонаря, главное, скобочку закрыть. Пришло это к нам из-за бугра.

Ладно, закрыл я скобочку.

Ну никак мы не можем перестроиться так, чтобы всем угодить. Земля опутывает экипаж, как чудовищная раковая опухоль, – и уже мы живем для этой опухоли, она все соки сосет, а нам уж что достанется. И она-то уж, опухоль эта, считает, что без нее-то, и что она-то…

Да вот пример. Собирает партийный комитет предприятия пропагандистов в рабочее время… в ресторан. Будет конференция перед итоговым занятием в системе политпросвещения. Столы накрыты, пропагандисты мнутся, за президиумским накрытым столом –наши идеологи. Вы, значит, угощайтесь, а мы, значит, жуя, между делом, прочитаем вам доклад, да поощрим, жуя, передовиков пропаганды, потом, жуя же, прослушаем лекцию…

Меня там тошнило. Я как раз был в резерве, и наш секретарь парторганизации попросил меня там поприсутствовать для численности. Я договорился с АДП, с экипажем, что, мол, посижу там чуть-чуть, – и поскорее меня вызовите, якобы на вылет. Леша сделал это буквально через пять минут, я и вилкой не ковырнул, и с великой радостью, но со скорбной миной на лице, разводя руками, быстренько убежал.

Черт с ней, со жратвой вашей, товарищи большевики, меня от нее, да и от вас, демагогов, воротит. Не лучше ли было бы собраться в нашей рабочей столовой да поговорить о качестве питания, чем жрать сервелаты в кабаке?

Еще дальше отталкивает меня все это от нашей бутафорской пропаганды. А я еще, в наивняке своем, думал потолковать в парткоме о своих сомнениях. Да о чем мне с ними говорить. Начальник политотдела в управлении – демагог П.; а в нашем комитете кабинетом политпросвещения заведует его жена. Оба на коне!

Вот они-то на месте. Вот они-то указуют. И их – легион. И все они просиживают задницы вроде бы для того, чтобы летал самолет, а в нем придаток его – экипаж.

Э, Вася, думай только о своей работе, о своем экипаже, о самолете, о погоде. Получай свои бо-ольшие деньги и молчи, береги силы для главного своего дела. Нам, летчикам, лучше, полезнее для полета, – не брать в голову производственные отношения. Раз мы поставлены в такие условия, что наши запросы удовлетворяются только через налет, – надо думать только о налете, ибо он – мерило нашей летной деятельности.

Я все больше склоняюсь к той же примитивной мысли, что и все порядочные труженики: делай свое дело на своем месте. Загрузка, курица, пропаганда эта, – это не мое дело. Это все – только факторы, которые иногда надо учитывать. Нет загрузки – плохо работает земля, а не я. А как работаю я, рассудит полет.

В Ульяновске забежали в буфет, давясь, проглотили того вездесущего минтая, запили кефиром… а за нами вломились наши голодные пассажиры. Мне было совестно перед ними, я торопливо, почти не жуя, глотал рыбу… и поймал кость. Некогда было вытаскивать, надо было готовиться к полету. Кость сильно мешала; подписал задание, тогда только забежал в санчасть, истекая слюной из полураскрытого рта. Выдернули мне ее – какое облегчение!

Леша с Витей везли нас светлой ночью по северной трассе; невидимое солнце катилось где-то рядом, под горизонтом, освещая северо-запад небосвода оранжевым сиянием, звезды бледно светились над головой; в эфире стояла тишина, и только где-то впереди на непривычном для него русском языке докладывал корейский борт; «Поняра, дезятя тызяча сыто сохараняй».

Я открыл томик Буссенара, поминутно сглатывая саднящим горлом, потом увлекся и три часа спокойно отдыхал, краем глаза поглядывая на ленту-карту и «Михаил». И ночь незаметно прошла – которая по счету… а сколько их еще впереди.

Чем страшны средства массовой информации – так это тем, что обесценивают в глазах людей то, о чем постоянно талдычат. Человек постепенно становится рабом газет и телевидения, – но лишь в ожидании нового, еще более нового, острого. А жизнь состоит, в основном, из старого и однообразного, а оно и так всем надоело.

Не вдаваясь в тонкости и не пытаясь рассмотреть глубины, я делаю вывод: надо поменьше читать газеты и смотреть телевизор. Информация и так дойдет. Надо разгружать себя, а главное – не поддаваться нивелировке личности. Полдня просидел над газетами – одно да потому, а ведь гора бумаги. Ну, телевизора я и так не любитель.

Поменьше внешней политики. Да и вообще политики. Я ничего не изменю. Нет нужды читать или слушать что-либо об опасности мировой войны, о разоружении и пр. Все это говорильня. Доктор Хайдер с его фальшивой голодовкой и наши подвывалы вместе с ним вызывают чувство брезгливого скептицизма.

Годы уходят, а я остановился на уровне тридцатилетнего человека и варюсь. Явное чувство неудовлетворенности. Размениваться на тапочки, газеты и телевизор не хочу. Это очень несовременно, но все равно не хочу. Глубоко разочарован во всем кроме своих полетов. Вот это – настоящее, а все остальное – только средство существования для тех, кто присосался.

3.06. Скажу я не боясь:

На дождь вино похоже –

Когда прольется в грязь,

То станет грязью тоже.

Хорошие слова древнего поэта.

Еще не было табака и других наркотиков, а тысячи лет назад уже было вино.

Отрицать культуру потребления вина – продукта, сделанного из очень трудоемкого, политого потом винограда, – потребовалось сейчас. Тысячи лет человеческая природа нуждалась в вине. Древние греки разбавляли вино водой – по нашим понятиям, бурда, – но пили!

Золотое вино у нас нынче проливается в грязь, это против природы, но это обусловлено социальными причинами пролетарской культуры.

Человек на Земле, в общем, аномалия. Природой разум не предусмотрен. Все в равновесии, а человек, чем дальше от природы, чем выше уровень искусственно созданной цивилизации, тем больше вступает с природой в противоречие. Людей расплодилось слишком много, они вступают в контакты все чаще – это, видимо, тоже против природы.

Когда человек был ближе к природе, к животному миру, был озабочен больше тем, как выжить, а не как выжать, – он пил вино без вреда. Сейчас, когда мы выжимаем все друг из друга, вино проливается в грязь.

Поневоле поймешь Мальтуса. Мне искренне жаль человечество; я все же склоняюсь к мысли, что оно вымрет. И дай бог, как говорится, из двух зол выбрать то, которое не уничтожит Землю. Я думаю, какой-нибудь СПИД, рак и нервные стрессы плюс всеобщее загрязнение среды сначала изгонят человечество из городов. А потом неизбежно низведут его снова на тот уровень, на котором ему суждено существовать эволюцией.