Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли) - Петер Фёльдеш

«Какой он суровый, — подумала Йолан. — Говорят, Шандор Петёфи был таким же… А ведь он и лицом похож на Петёфи, особенно в профиль. Худощавый, бледный, щеки впалые… А какой проницательный взгляд! Уж не поэт ли он?.. Где-то я его уже видела, но где? — она напрягла память, — Ну да, да. конечно, я видела его на митинге… Он выступал, но тогда он казался старше… Наверное, потому, что носил усы. Это он! Он был там, о нем говорили еще, что он участвовал в борьбе за победу русской революции! Единственный из оставшихся на свободе вождей нашей партии…»

Она напряженно следила за собой, чтобы не допустить какую-нибудь вольность. А тут, как назло, нестерпимо ныли ноги. На улице сегодня так холодно, они долго шли по морозу, ноги замерзли и теперь начали отходить. С каким наслаждением она скинула бы сейчас обувь и поджала ноги!

В детстве она всегда так согревала их. Если бы не этот суровый товарищ, она и сейчас поступила бы так же. Йолан упрекала себя за то, что разговор не клеился. Всю жизнь мечтала встретиться с героем, а на поверку вышло, что ей и сказать ему нечего. Не развлекать же его всякими шутками, за которые гимназистки-одноклассницы прозвали ее «президентом клуба острословов…» Заговорить о политике? Глупо. Какое дело ему, одному из вождей партии, до ее «политических суждений»? Может, рассказать, как выполняла вчера особое задание, прогуливаясь неподалеку от виллы, где шло заседание второго состава Центрального Комитета? Ей поручили, если заметит что-нибудь подозрительное, махнуть платком товарищу, стоявшему на углу… Но как она ни вглядывалась. ничто не вызывало ее подозрения. Так и не пришлось подавать сигнала. «Еще подумает, что хвастаюсь», — подумала она и снова промолчала. Но, несмотря на нерешительность, смущение, тревогу, на душе ее вдруг стало хорошо от предчувствия чего-то большого и важного. И совсем не обязательно разговаривать — рядом удивительный человек, она видит его, разве этого мало?..

Все-таки лучше что-нибудь сказать. И неожиданно для самой себя Йолан проговорила:

— При вас я бы не осмелилась шутить. А вот о чем-нибудь серьезном, например, о художественной школе, могу вам рассказать… Хотите?

Тибор кивнул головой.

— Наша школа, хоть и левого толка, однако весьма непоследовательная. Так называемые «социальные этисты», например, причисляют себя к коммунистам, а я их считаю просто кривляками. Компания снобов. Наверное, вам не приходилось сталкиваться с такими? Вы человек, занятый важными, большими проблемами.

— Ошибаетесь, — улыбаясь, ответил Тибор. — Как редактор газеты «Вёрёш уйшаг» я имел «удовольствие» познакомиться с «этистами». Я знаю, что особый интерес в своих дискуссиях они проявляют к произведениям Достоевского. Раскольников для них герой-революционер! А о том, что его протест против общественного строя выразился лишь в убийстве старухи, они умалчивают. Мораль книги проповедует искупление и страдание… Ну а как вы? — он с любопытством посмотрел на девушку. — Вам удалось отбиться от этих «сложных натур»?.. Я, например, пытался раза два, но они тут же обрушивали на меня такой словесный поток, что голова шла кругом.

— Как раз сегодня маэстро Керншток немного осадил их.

— Да? Это интересно.

Йолан уселась поудобнее на диване и стала с увлечением рассказывать. Но вдруг спохватилась и покраснела от смущения. Она рассказывала о том, что вот уже несколько дней они пишут с натуры дородную цветущую девушку-цыганку. Преподаватель Керншток, как он это всегда делает, попросил сегодня учеников высказать свои суждения о натурщице. И тогда один «этист» сказал, что хоть натурщица и пышет здоровьем, но все же он думает назвать будущую картину «Смиренная мученица», ибо, как пояснил он: «это прекрасное женское тело будет обязательно изуродовано деторождением»… Керншток сердито позвякивал ключами в кармане.

Затем вскочила одна экспансивная девица. «По-моему, — заявила она, — в этой женщине выражена исконная мощь народа, — и добавила, отдавая дань своей утонченной философии: — Народ — это не что иное, как первозданная природа, воплощенная в человеческом теле»… Керншток беспокойно теребил свою бороденку, но вдруг в его глазах мелькнула усмешка: «Ну, Йолан, а что вы скажете о натурщице?»

Дойдя именно до этого места в своем рассказе, Йолан покраснела. Она ведь дала себе слово быть серьезной.

— Ну продолжайте! Что же вы ответили маэстро? — спросил Тибор.

Еще более смутившись, Йолан проговорила:

— Я ему сказала то, что думала. Красивая толстушка… и все.

Он смотрел в ее большие искрящиеся глаза, на ее взволнованное ожиданием лицо: как он отнесется к сказанному ею, — и вдруг, не сдержавшись, раскатисто рассмеялся.

Хаваш обернулся к ним и, хотя не слышал, над чем смеется Тибор, тоже невольно улыбнулся и приветливо кивнул головой.

Йолая уже не сводила восхищенного взгляда с Тибора. Еще минуту назад он казался ей серьезным и неприступным, а сейчас перед ней был другой человек — добрый, простой.

Она забыла о «хорошем тоне» и непроизвольным движением сбросила туфли, подобрала под себя ноги и свернулась клубочком в углу дивана.

Тибор сел рядом с ней и вдруг ощутил в душе необыкновенную, никогда не испытанную легкость. Все вокруг преобразилось, — оказывается, мир прекрасен и есть в нем не только лишения и беды.

— Как восприняли ваш ответ студийцы?

Девушка лукаво улыбнулась.

— Керншток захохотал, вроде как вы. И все время кивал головой. И всем тоже стало смешно, даже натурщица прыснула, стыдливо прикрыв свои пышные формы.

— Молодец! Проучили снобов! И что же маэстро? — поинтересовался Тибор, придя в самое веселое расположение духа.

— Керншток произнес лишь одну фразу: «Милейшие друзья, чтобы видеть, нужно прежде всего смотреть, а по рассуждать!»

Девушкам пора было собираться домой. Хаваш пошел проводить их до трамвайной остановки.

Тибор подошел к окну и долго смотрел им вслед.

Возвратившись, доктор застал Тибора уже погруженным в работу. Вопросительно взглянув на него, Хаваш нерешительно спросил:

— Ну как, не злишься на меня?

Улыбнувшись, Тибор ответил:

— О, ни капельки…

В небольшой комнатке, на первом этаже роскошного особняка барона Дежё Банффи, на улице Бимбо, собрались за квадратным столом члены второго состава Центрального Комитета. Баронская корона над парадным входом удерживала шпиков на почтительном расстоянии.

Хозяин особняка был вместе с семьей в отъезде, за границей. В особняке сейчас проживает лишь один швейцар, член компартии. Он и предоставил товарищам надежное место для совещания.

Среди собравшихся Райци из Объединенного завода электроламп, Фазекаш из Северных Главных железнодорожных мастерских, стеклодув Гершкович, Артур Иллеш, Элек Болгар, Дюла Хевеши, Эрне Бойаи, Ференц Ракош.

— Подождем Арвале, — обратился к присутствующим Болгар, — она должна скоро подойти. Мы просили Самуэли прислать с ней свой доклад. Необходимо определить отношение нашей партии к широким массам рабочих социал-демократов.

За окном послышались шаги. Райци прислушался и сказал тревожно:

— Не женские это шаги…

— Дозорные на местах, напрасно тревожитесь, — успокоил его Фазекаш.

— Боюсь, что товарищ Самуэли не решится никому доверить доклад и придет сам, — высказал предположение Бойаи.

Дверь распахнулась. Все повернули головы, и Болгар со смешанным чувством радости и тревоги громко сказал:

— Мы рады видеть вас, товарищ Самуэли, но тем не менее должны подвергнуть строгому взысканию за самовольную явку. Садитесь, пожалуйста.

В подполье не рекомендуется подолгу засиживаться на заседаниях. Пожав руки собравшимся, Тибор сразу же приступил к докладу.

— Во вчерашнем сообщении Центрального Комитета я прочитал о том, что рабочие социал-демократы на целом ряде предприятий присоединились к требованию коммунистов освободить арестованных руководителей нашей партии. Хотя мне и приходится оценивать события по сведениям, полученным из вторых рук, я все же могу с уверенностью сказать: рабочие, которые всего неделю назад выступали против нас, сегодня изменили свое отношение, значит, нам удалось завоевать симпатии рабочего класса. Считаю необходимым обратить ваше внимание на то, с какой невиданной быстротой развертываются события. Близок день, когда народ выйдет на улицу и предъявит свои требования. А мы не в состоянии ни защитить их от вооруженной расправы со стороны правительства, ни поддержать вооруженное восстание, в котором отчаявшиеся массы обязательно будут искать выход из своего бесправия. В таком случае борьба венгерского пролетариата за установление своей диктатуры может приобрести затяжной и кровопролитный характер…