Прощание с веком - Александр Плонский

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мои ученые степени

Вы, голубчик, дегенерат. Знаете, что такое «дегенерат»?

Я уже рассказывал о недавнем диссертанте, работа которого была перенасыщена «ляпами». Тогда я трусливо сбежал с заседания Совета, заранее поставив подписи на чистом листе протокола и перепоручив, подобно думским депутатам, проголосовать за меня первому попавшемуся коллеге. Потом я узнал, что за присуждение кандидатской степени проголосовали единогласно. Значит, «за» проголосовал и я.

В ХХ веке я этого себе не позволил бы. А теперь… как не вспомнить четверостишье Алексея Константиновича Толстого:

Будь настойчив в правом споре,В пустяках уступчив будь,Жилься докрасна в запоре,А поноса вспядь не нудь.

Сегодня защита кандидатской диссертации не событие, а именно пустяк. Когда я (уже после защиты) сказал одному из коллег, что Высшая аттестационная комиссия такую позорную диссертацию не пропустит, тот со знанием дела пояснил, что теперь ВАК пропускает все кандидатские диссертации без разбора. Так что моя уступчивость оправдана. Правильно сделал: не жилился и, в то же время, не нудился. К тому же и «девственность» сохранил, и плевать против ветра не пришлось.

А теперь вернусь в середину ХХ века и расскажу, как потом и кровью зарабатывал свои ученые степени.

Изданная в 1951 году книга, хотя и пользовалась успехом, как никакая из моих последующих книг, наплодила мне кучу врагов: «Выскочка!», «Молоко на губах не высохло, а уже книгу пропихнул!».

Примечание для любознательных: я и сам не пойму, как решилось солидное московское издательство заключить договор с недавним студентом, у которого и за душой-то ничего (и, поверьте, никого!) не было…

По окончании МАИ я сказал себе: «Аспирантура? Ну, нет, с меня довольно!». А уже через несколько месяцев поступил в аспирантуру Института радиоэлектроники АН СССР. Но… из номерного НИИ, куда был распределен, меня (заметьте, вопреки закону!) не отпустили, а придумали гениальный ход: перевели в свою очную (!) аспирантуру и оставили на полной ставке младшего научного сотрудника. Это отвечало моим интересам, главным образом, по меркантильной причине: плюс к зарплате я стал получать и аспирантскую стипендию.

Не буду утомлять читателя подробностями. Скажу только, что меня, как говорится, черт дернул придумать «перпетуум мобиле» — вечный двигатель. Разумеется не в прямом, а в переносном смысле слова. Ведь все, что невозможно, ассоциируется именно с вечным двигателем.

Итак, меня угораздило изготовить и положить в основу диссертации прибор, над созданием которого безуспешно трудился целый отдел другого НИИ. У них не получилось. А раз не получилось, то значит — невозможно.

Защита моей диссертации происходила в «третьем» НИИ (в нашем диссертационного совета не было). Все шло гладко, пока «конкуренты» не заявили, что мой эксперимент подложен, а созданный мной прибор — фикция. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!» Перед внутренними взорами членов Совета предстали весы: на одной чаше — «кустарь-одиночка» со своим «вечным двигателем», а на другой — творческий коллектив целого отдела, подтвердивший упорным коммунистическим трудом невозможность «перпетуум мобиле».

Первым оппонентом у меня был воистину великий ученый — профессор Семен Эммануилович Хайкин, создавший в тридцатые годы в соавторстве с академиком Андроновым и профессором Виттом фундаментальную «Теорию колебаний». Поскольку «бог троицу не любит», Витта расстреляли, и несколько изданий «Теории колебаний» вышли только за двумя подписями.

Незадолго до моей защиты Хайкин опубликовал еще один капитальный труд — «Механику». На его (и мою) беду книгу прочитал другой великий ученый — крупнейший специалист и в языкознании, и во всех прочих науках — Иосиф Виссарионович Сталин. Прочитал и вынес вердикт: книга порочная, идеалистическая. К счастью, репрессий не последовало (помните, я писал, что никто из моих коллег не был репрессирован?). Но своим «корешком» «Механика» ударила и по мне…

Тогда я не был закаленным бойцом (им стал впоследствии). Вместо того чтобы сказать:

«Уважаемые члены Совета! Прервите, пожалуйста, защиту, образуйте комиссию для проверки моих результатов. Если ее решение окажется отрицательным, возобновлять защиту не придется, и в кандидатской степени мне автоматически будет отказано. Если же результаты подтвердятся, то зачтите это в мою пользу…» Я же только бил себя в грудь, клянясь, что результаты правильны…

Встал Хайкин и сказал примерно следующее: «Если возникли сомнения в достоверности результатов диссертации, то, получив автореферат, надо было немедленно сообщить о них Совету. А после драки кулаками не машут».

На это председатель Совета ответил так: «Профессор Хайкин! Иосиф Виссарионович Сталин дал справедливую оценку вашей порочной идеалистической книжке. Прискорбно, что вы вдобавок выступаете в роли зажимщика критики. Переходим к голосованию».

В наступившей тишине раздался треск: — мой научный руководитель, один из пионеров отечественной радиолокации Борис Константинович Шембель сломал удочку для подледного лова рыбы. Он был страстным рыбаком и, будучи уверен в моем успехе, собирался до банкета часок-другой половить рыбку.

Эксперименты проводились на глазах Бориса Константиновича, но по тогдашним правилам научный руководитель, выступив в начале, затем не имел права открыть рта. Мой главный свидетель сидел с «завязанным ртом» и мог только в знак протеста и досады переломить о колено бамбуковое удилище.

С разницей в один голос я был «провален».

Семен Эммануилович Хайкин, сам член ВАК, тут же предложил мне немедленно обжаловать решение Совета: «Ручаюсь, оно будет отменено!».

Но на меня напала такая депрессия, что ни о каком обжаловании я не мог и думать. Хайкин этого мне не простил. С тех пор мы не виделись.

Через месяц депрессия прошла, а беспристрастная комиссия не только подтвердила мою правоту, но и несколько улучшила результаты.

Мне было предоставлено почетное право сделать доклад о своем приборе в конференц-зале Политехнического музея. «Конкуренты» при встрече чуть ли не бросались мне на грудь: «Вы, дорогой, сами виноваты… если бы вовремя ознакомили… привлекли… Мы бы вас горячо поддержали!

Время летит, как известно, быстро. Прошли зима, весна. Наступило лето. Повторная защита была назначена на осень (нужно было еще успеть «подновить» диссертацию, отпечатать и разослать автореферат). В июле 1952 года я осуществил право, гарантированное Сталинской конституцией, — уехал отдыхать в Крым. Там меня застал свежий номер «Правды» с постановлением ЦК КПСС и Советского правительства о необходимости ужесточить требования к диссертациям. Сердце мое екнуло. И не зря.