Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак

и многие исторические и культурные памятники города, находится в запустении.

После разговора с Югиным я понял, что в сферу депутатских обязанностей входит и защита собственной чести. Да к тому же это был случай не только проучить клеветника, но и показать пример того, как в правовом государстве положено поступать в таких ситуациях: не через ЦК партии, как делал это Егор Лигачев, когда следователи Гдлян и Иванов обвиняли его во взятках, а только через суд человек должен защищаться от огульных наветов.

И я отправился в Василеостровский районный суд (по месту жительства адмирала), где народный судья был немало удивлен моему столь естественному в цивилизованном обществе заявлению. Он попросил оставить собранные мной бумаги и пообещал, что их самым внимательным образом рассмотрят, а потом сообщат мне о результатах.

Признаться, на себе испытал я всю недемократичность и зависимость советской судебной системы. Дело было возбуждено, но оказалось, что адмирал вовсе не желает являться на разбирательство. Отвечать и перед районным, и перед городским судом Томко не захотел. Когда же из Москвы прибыла специальная коллегия российского суда, адмирал заявил, что столица в Ленинград еще не переехала и на суд он не явится.

Томко — начальник военного училища. Он то уезжал проводить учения, то отправлялся в Москву на съезд компартии и присылал вместо себя своих подчиненных. И суду, и подчиненным было ясно, что адмиралу просто нечего сказать, да и отвечать за свои действия и слова он не привык. И все-таки через полгода он был оштрафован и принужден судом принести свои извинения.

Как истец, я был удовлетворен: суд признал, что Собчак „на армию не клеветал“ и „кооператорам не продавался“. Но по-человечески весь этот процесс был, конечно, глубоко унизителен: цена номенклатурных извинений не выше цены номенклатурных слез.

ТБИЛИССКИЙ СИНДРОМ

4

…Работа адова                     будет                            сделана                                   и делается уже. Владимир Маяковский

Когда на I Съезде народных депутатов началось формирование парламентских комиссий, для меня было ясно: в одной из них я обязан участвовать. Но в какой?

Комиссий три: по пакту Молотова — Риббентропа, по деятельности следственной группы Гдляна и Иванова и по расследованию событий в Тбилиси. С первой все более-менее понятно: и публикации в советской прессе, которые к тому времени уже появились, и документы 1939–1940 годов, известные юристам и историкам всего мира, не оставляли сомнений, как и кем решена была перед Второй мировой войной участь Прибалтики. При всей важности политической оценки, а точнее — советского признания сговора Сталина с Гитлером, я не видел ни профессионального, ни депутатского интереса расследовать уже расследованное. А всякие попытки с позиций сегодняшнего дня пересмотреть, переиграть историю бесперспективны. Советская оккупация Прибалтики — факт истории, а историю нельзя отменить. Другое дело — дать оценку тех трагических и для прибалтийских народов, и для нас самих месяцев. Но оценку, исходящую из политических реалий того времени, когда правительства всего мира мало заботились о соблюдении чужих интересов, шли на создание военных блоков, делили сферы влияния и целые суверенные государства ради собственных интересов и считали, что этим способны обезопасить самих себя. Так Запад подарил Гитлеру Чехословакию, так Гитлер со Сталиным поделили в 1939 году Польшу и Прибалтику. И судьба небольших Прибалтийских государств в этом смысле была предрешена: либо немецкая, либо советская оккупация — третьего не дано.

Сегодня ясно, что подобная политика групповой конфронтации подталкивает народы к военной пропасти. И лучше всего это показало послевоенное противостояние так называемых „социалистического“ и „капиталистического“ лагерей. Да и сама „лагерная“ терминология тут красноречива; тоталитаризм в XX веке поразил не одну нашу страну. Германия, Италия, Япония стали тоталитарными государствами даже без чрезвычайных (как Россия) потрясений. Да и в политической жизни буржуазных демократий нотки тоталитаризма в 30-е годы звучали все явственней. Это доказывает лишь то, что в XX столетии мир стал единой системой и по закону сообщающихся сосудов уровни общественной несвободы грозили уравняться на всем земном шаре.

Итак, куда интересней была бы для меня работа в комиссии по расследованию дела о взяточничестве и коррупции. И опыт адвоката по уголовным делам, и мой научный опыт тут были бы полезны.

Увы, я не мог войти в состав этой комиссии.

Когда Николай Иванов проводил в Ленинграде свою предвыборную кампанию, я выступал против его кандидатуры. Мы не были соперниками и не были даже знакомы, но я исходил из интересов города и поддерживал соперников Иванова. Почему? Да потому, что было ясно: избрав по национально-территориальному округу москвича, мы потеряем традиционно принадлежащее Ленинграду место в Совете Национальностей Верховного Совета СССР. У России в Совете Национальностей одиннадцать мест. И семь из них у москвичей. Ясно, что за восьмого никто не проголосует.

Кстати, так впоследствии и получилось.

Не убеждала меня и предвыборная программа Иванова: слишком уж много было в ней эклектического популизма и политического дилетантизма. Впрочем, Иванов, как и все мы тогда, быстро учился.

Ореол мученика, несправедливо и расчетливо обвиненного бюрократией во всех тяжких грехах, окружал в глазах миллионов и его, и Тельмана Гдляна, распутывавших узбекскую коррупцию. Двое следователей, замахнувшихся на высших партийных руководителей, казались многим даже не пинкертонами, а робингудами. Разоблачительные выступления Гдляна и Иванова воспринимались без тени сомнения, так как повсюду в стране о нравах и моральном разложении партократии люди знали не понаслышке.

Поскольку на Съезде меня выдвинули кандидатом во все три парламентские комиссии, я счел необходимым подойти между заседаниями к Иванову и Гдляну (они, как правило, держались вместе) и объясниться. Я сказал, что возьму самоотвод. Ибо, если я приду к выводу о правомерности следственных действий Гдляна и Иванова, то их противники обвинят нас в сговоре (мы с Ивановым в одной ленинградской делегации!), если же я приду к противоположному мнению, то Гдлян и Иванов вспомнят, как я агитировал против Иванова.

Оба с моими