Ярослав Мудрый - А. Волков

За день до выступления Болеслава из Киева младший сын Андрея-гусляра, не бывший в Берестове в день убийства Андрея и потому оставшийся в живых, узнал, что Болеслав хочет взять с собой в Польшу Предславу. Он решил собрать людей и воинов, по дороге напасть на Болеслава и отбить Предславу. Он пошел к Илариону и попросил благословения на это дело. Иларион благословил его. Он собрал до пятидесяти человек добрых молодцев, большей частью бывших воинов Ярослава, оставшихся в живых под Берестьем и возвратившихся в Киев, и отправился с ними из Киева по дороге к Берестью. Они остановились в лесу у села Придорожье, где, по их предположению, Болеслав должен был сделать первую ночевку. Они не ошиблись: Болеслав действительно расположился на ночлег у этого села. Они узнали при помощи придорожских людей, где Предслава, и когда наступила тишина в стане Болеслава, подожгли стан и, пользуясь суматохой, отбили Предславу.

Предслава тайно поселилась в одном из сел на западе от Киева.

Когда привезли ее туда, на улице было большое движение. Как раз к тому времени из Киева вернулся один из сельчан и рассказывал об уходе из Киева Болеслава.

— Братцы, — говорил он, — мы тут многого не знали. Знали мы только, что расплодились разбойники, но не знали обо всех неистовствах Святополка и Болеслава в Киеве. Что крови-то там пролито: Горисвет убит, старец Андрей-гусляр тоже, да и сколько всяких людей погибло.

Слушатели возмущались, высказывая свои замечания, и в это время к толпе подошел один из людей, доставивших Предславу к сельскому священнику, и сказал, услышав, о чем идет речь:

— Вот и я из Киева. Я служил воином у Ярослава, а когда Святополк и Болеслав разбили Ярослава под Берестьем, попал я в полон. Многих в Польшу угнали, многих карали, я как-то избегнул этого и в числе других был приведен в Киев. На моих глазах творились все неистовства! Сердце обливалось кровью, порой хотелось руки на себя наложить, но — думал я — унывать не буду, не стану приходить в отчаяние: пробьет час, и Бог покарает нечестивых. Хотел я бежать к Ярославу, но жив ли он — я не знал. Наконец иду раз в печали по улице в Берестове и встречаю инока Илариона, иерея берестовского. Спросил он меня, почему я печален, и, узнав причину сказал: «Молись и терпи — верь, скоро увидят меч Божий нечестивые!». И вот узнаю я, что Болеслав уходит из Киева. Он хотел взять с собой побольше людей Ярославовых, но многие укрылись, не дались. И я в том числе. Как раз повстречал я доброго человека и пошел с ним сослужить службу Ярославу, какую — пока вам не скажу.

— А как же ты говорил, что не знаешь, жив ли Ярослав? — обратились многие к нему с вопросом.

— Раньше и не знал. Святополк и Болеслав и их люди говорили, что Ярослав погиб под Берестьем. Под Берестьем-то, как я сказал, я и сам был, да там такая была свалка, что никто не знал, остался ли в живых великий князь, погиб ли он или спасся. Не знал и я, а недавно узнал, что он в Новгороде и собирает силу великую на Святополка и Болеслава и одолеет их обоих, потому что люди за него, потому что правда на его стороне. А Святополка одного и подавно одолеет! Вот я и хотел вам сказать, люди добрые, что недолго уж неистовствовать Окаянному. Скоро уж, Бог даст, будет Ярослав в Киеве!

Послышались слова радости и одобрения. Только один человек, сидевший верхом на лошади, угрюмо сказал:

— Это ты так говоришь и другие люди Ярославовы, но не всем Святополк зло делал: кто непокорен ему, того, конечно, карает, но князь он справедливый.

— А ты кто такой? — обратилось к нему несколько голосов.

— Не видите, что ли, — ответил он, — человек, как и вы.

Но некоторые узнали его и ответили за него:

— Да ведь это Камень, холоп волхва древлянского из села-то соседнего древлянского.

— Так вот почему он так говорит, — сказал Ярославов воин и, обратившись к нему, продолжал — А разве Святополк не убил вашего князя древлянского Святослава, как он убил и двух других своих братьев, Бориса и Глеба? А если уж он убил родных братьев, чего же ожидать другим? Он хочет удержать вас, язычников, Бога истинного не знающих, на своей стороне и потому выказывал вам всякие милости, но это до поры до времени, и как же вы не можете понять, что от того, кто братьев своих умертвил, никому добра ждать нельзя?

— Братьев не он убивал, — ответил Камень, — а люди его, и дело это семейное, княжеское, а нам он зла не сделал.

— Да и не только братьев своих он убил, а сколько людей погубил, — раздались голоса.

— Нам он зла не делал, — повторил Камень и, хлестнув лошадь, поехал из села.

Приехав домой, он рассказал о слышанном волхву.

Последний очень встревожился.

— Надо помочь Святополку, — заговорил волхв, — надо собрать людей, да только уж мало у меня людей верных. Не хотят люди верить в богов наших! Но все-таки надо собрать, сколько удастся, людей в помощь Святополку. Он обещал восстановить веру нашу и сам говорил мне, что непременно восстановил бы, но мешал ему его тесть с латинскими попами, которые хотели ввести свою веру латинскую. Теперь, значит, ушел его тесть с латинянами, и он сделает то, что обещал. Надо бы послать на север узнать, не идет ли уж Ярослав. В Новгороде из наших уж нет никого. Новгородские-то священники и чернецы, которых много у Ярослава, потому что он очень привержен к новой вере, всех там окрестили, но вблизи Новгорода по Волхову еще есть наши: надо узнать скорей про Ярослава…

XIX

Неистовства Святополка и Болеслава в Киеве были в самом разгаре, когда в Новгород прискакали отроки Федор, Холм и Гавриил, которым удалось вместе с Ярославом избегнуть смерти и плена под Берестьем. Всех уехало вместе с Ярославом шестнадцать человек. Человека три отстало вскоре, а остальные вместе с Ярославом доехали благополучно до Изяславля[18] по реке Свислочи. Здесь Ярослав остался на день отдохнуть, с тем чтобы дальше ехать в возке, предложенном Ярославу богатым гостем изяславским Крылом, а Федору и Гавриилу приказал безостановочно ехать в Новгород сообщить о случившемся…

Приехав в Новгород, они явились к посаднику Константину передать слова Ярослава.

— Подождем приезда князя, — ответил задумчиво Константин, — а пока молчите.

Дня через три приехал Ярослав.

«Бум, бум!» — грянул вечевой колокол на Новгородской площади, а в одной из горниц хором воеводы Грозного в ответ колоколу раздался плач ребенка.

— Господи, только что убаюкала младенца; уж сколько времени мучаюсь с ним; а тут этот звон. И чего им нужно только, — вздыхала усталая женщина, принимаясь укачивать разбуженного ребенка.

«Бум, бум!» — протяжно гудел колокол, созывая новгородцев на вече, и под звуки этого колокола Василиса Борисовна, жена боярина Грозного, укачивала маленького Олега. Скоро малютка заснул; тогда боярыне захотелось узнать, что делается в городе и по какой причине созывается вече. «Пошлю к соседке Марфе, она все городские вести всегда первая знает», — подумала боярыня и сейчас же послала к соседке свою прислужницу.

Вскоре на пороге показалась дородная боярыня Марфа. Глаза её были заплаканы, и полное лицо — все в красных пятнах от недавних слез.

— Что с тобой, Марфа? — участливо обратилась к ней боярыня Грозная. — Какое горе у вас приключилось?

— Ах, свет ты мой Василиса, ничего ты, видно, еще не слышала, о чем все в Новгороде только и разговаривают. Ведь сегодня чуть свет вернулся наш князь, и как вернулся-то! Вернулся разбитым. Из наших новгородцев, почитай, все, что пошли с ним, там остались. Деверь мой Скала остался на поле под Берестьем. Воевода Будый пропал без вести.

— Так вот почему созывают вече, — печально проговорила боярыня Грозная. — Вот почему муж как вышел с утра, так и обедать не приходил, а уж скоро и к вечерне звонить должны. Теперь я уж его ждать не буду. Сама бы, кажется, побежала сейчас послушать, что говорят на вече. Вот какой срам потерпел наш князь и все мы, новгородцы.

— Да уж правду ты говоришь, что стыд нам, новгородцам, бежать перед ляхом да братоубийцей окаянным.

— Я думаю, Марфа, что если бы князь ходил со своей новгородской дружиной, не так бы он вернулся. Это все киевляне виноваты. Наши не вернулись бы разбитыми. Ох, если бы я была посадником! Сейчас бы, кажется, собрала новую дружину. В Новгороде оставила бы лишь подростков, чтобы было кому за младенцами да за дряхлыми стариками присматривать, а всех остальных, кто только может лук и стрелы носить, всех бы повела защищать нашу честь новгородскую.

— И они уж решат там на вече не иначе, Василиса. Честь-то нашу вернут, да вот не вернуть нам сыновей и мужей наших. Жаль мне сестру свою: уж так она горюет о муже своем, смелом Скале.

— Что делать, Марфа, и мужья, и сыновья нам даются не навек, и наша жизнь не вечна; всех нас, и сыновей наших, и внуков, и правнуков наших переживет наш вольный город. Для его славы не должны мы щадить жизни своей.