Час волка на берегу Лаврентий Палыча - Игорь Боровиков

Норма села за свой стол и принялась очень внимательно смотреть на

Ваську, причем, явно, на его нижнюю часть.

– Кэнь э эсси кара? Кто этот чувак? – спрашивает у меня эдак рассеянно, якобы, мол, только чтобы хоть что-нибудь спросить. Чтобы не молчать. Чтобы людям не было скучно. Именно так и спросила -

чувак, ибо кара – выражение по-бразильски – чисто жаргонное и обозначает, в весьма фривольной форме, любое лицо мужского пола.

– Пойз э, – отвечаю, э ум руссу, ум мэу компанейру ди гаррафа. Мол, русский тут один, собутыльник мой.

– Интерессанчи, – говорит, – муньту интересанчи. А сам так и не сводит глаз с васькиных порток.

И как-то так само собой получилось, что уже через пять минут

Васёк тусовался вокруг норминого стола, напевая: "Силва ты меня нэ лубишь, Силва ты мэня погубишь, Силва ты мэня с ума свыдешь – мало молока даешь!"

Мне же объяснил: Это про корову одну. Силвой звали. Пацаны так у нас в Баку пели, панымаишь!

А Норма да Силва говорила, хихикая: О, кэ атревиду! Кэ каналья!, – мол, ой, какой нахал, какой подлец! – Ум урсу руссу вердадейру, – настоящий, мол, русский медведь. А сама всё хи-хи, да ха-ха. И видно было любым невооруженным взглядом, что здесь завязалось всё столь уже недвусмыссленно, что без спермы не обойдется никак.

Ну а дальше – больше. "Все покатилось по наклонной плоскости", как говоривала в далекие годы Ида Соломоновна Гринберг, завуч моей школы N 308, что на Бородинской улице города Ленинграда.

В общем, на следующий день Норма на работу не вышла. Сначала обзвонила начальство и сообщила, что она загрипповала. А потом достала меня самого и несвойственным ей дрожащим голосом с придыханием попросила соврать: мол, если кто что спросит, то скажи, что я еще вчера сильно была простужена. Ну, мне-то что? Жалко что ль? Чай врать не впервой.

– Бень, – отвечаю, мол, хорошо, все так и скажу.

Хотя, между нами – середина июля, и уже месяц, как жара стоит – не продохнуть. А тут, вдруг, трубку взял сам Васёк. Взял и вопит восторженно:

– Братан, слушай, я в Норме. В Норме, слушай! Прямо сичас. Норма на минэ сидит и прыгает.

– Ну, говорю, – смотри, она – не Танюша, и двадцанделя не даст.

– Слушай! – Васёк явно обиделся, – какой двадцандэл! Лубовь у нас, панымаишь? Я же никогда бразылок нэ трахал! Такой жэнщин, слушай! Я на ней женус!

– Так она, ж, – отвечаю, – в два раза тебя старше. ей же уже хорошо за сорок!

– А зато статус имеет. Она – канадская гражданка. Я на ней женус и тоже буду статус ыметь, – весьма резонно возразил Картуз, и я понял, что крыть мне совершенно нечем…

… Естественно, два месяца спустя, в конце сентября 1993 года, я был почетным свидетелем, а, заодно, и переводчиком, на свадьбе канадской гражданки бразильского происхождения Нормы да Силва 44-х лет от роду и израильского гражданина Василия Степановича Картузова в полной красе 27-летнего возраста. Еще до церемонии мне пришлось изрядно потрудиться толмачом, ибо Васёк, вдруг, вздумал грозить супруге смертию, ежели она ему будет изменять. Вот, только, долго не мог решить: убьет он ее холодным, огнестрельным оружием, или замочит голыми руками.

Долго слушавшая нас Норма, наконец, потеряла терпение и сама выбрала себе способ умерщвления, сказав томно: Дига-лье, кэ ми трепи атэ а морчи! Что буквально означало: "Скажи ему – пусть меня до смерти заебет!" На что жених тут же восторженно согласился, издав радостное: гы-гы-гы!

Затем было то, что называется "свершением акта гражданского состояния", который, хоть и шел по-французски, удивительно напоминал наш совковый обряд в каком-либо дворце бракосочетания. А потом мы все вместе поехали по Сан-Дени в португальский квартал, где обосновалась бразильская колония Монреаля, и где я сам в то время проживал.

Норма жила недалеко от бара Копокабана, и его завсегдатаи заполнили квартиру молодоженов. Сначала, конечно, все танцевали под бесконечные бразильские самбы. Но в какой-то момент, вдруг, возникло желание послушать музыку противоположной брачующейся стороны.

Я уж не помню, кто подсказал, но, точно не я. Мне это на хрен не надо в такой компании. Я русскую музыку только с нашими людьми могу слушать. Причем, исключительно в расслабленном состоянии, сидя в удобном кресле, и под хорошую водочку с классным закусоном. И чтоб рядом душевный человек присутствовал, которого можно было бы схватить за грудь и прорыдать. "Прродали нашу Р-р-оссию, ссуки рваные!!!" А он бы мне в ответ: "Суки рваные! Нашу Рр-россию-то продали!" И чтоб при этом обоим нам горючими слезами залиться за проданную Россию. Вот это, я понимаю, – кайф! А там у Нормы такого нашего человека ни под одним столом не валялось! Так что русскую музыку я ни потребовать, ни предложить не мог никак.

А потребовали "музика русса" завсегдатаи бара Копокабана, и мне пришлось ее срочно искать среди Васькиных кассет. Ноблесс, бля, оближ! Нашел одну, поставил, что совсем не к месту оказалась Викой

Цыгановой, которая запела: "Колыма-Колымушка! Магадан и далее…" И весь этот веселый копокабановский народ лихо засамбовал, виляя задами, под такой отвязной мотивчик: Из динамиков лилось:

Вся в наколках земля, петли райских дорог,

И морозы звенят, как подковы сапог.

От весны до весны убежать не успеть,

Здесь тяжелые сны, да веселая смерть.

А чистые душой дети Бразилии: белые, черные, мулаты, – все свободные, добрые и радостные оттого, что Господь сподобил им просто и весело жить на свете, не портить жизнь ближнему, не завидовать ему и уж тем более, его этой жизни не лишать, заскакали в жизнерадостном и экзотическом русском ритме:

Колыма – колымушка, Магадан и далее,

Здесь такая зимушка, русская Италия!

И Васёк, эдак ручонки растопырив, тоже пустился в пляс, изобразив нечто среднее между камаринским и самба бразилейру:

Мне бы вычеркнуть все, да себя позабыть,

Чтоб по этой земле по костям не ходить.

Не видать и не петь, и не знать лагерей,

Легче мне умереть возле райских дверей!"

А его круглая белобрысая физиономия источала ту степень блаженства, которая зовется вершиной…

… Впрочем, очень скоро после свадьбы, примерно, так через месяц, вдруг оказалось, что Норма совершенно не переносит ни пьяных, ни само пьянство. Первый-то месяцок она еще как-то терпела. Даже

Толяна с Серегой не сразу из дома выставила, видимо, полагая своими чистыми и наивными бразильскими мозгами, что у этих загадочных русских медведей своя загадочная медвежья жизнь, для них, бразильцев, совершенно непонятная, и что, мол, надо ее, эту таинственную жизнь уважать.

Однако в конце октября, вдруг, оказался Васёк в тюрьме

Северо-Американских Соединенных Штатов. При этом, поручиться могу, что в жизни он туда не стремился и никакой необходимости именно туда попадать не имел. Как то поздно вечером накануне холлуина Норма позвонила мне и в ужасе сообщила, что любимый ВАссика неожиданно исчез. Причем не один, а с ее собственным автомобилем марки Форд

Торус. Тут же начала поиски и, выяснив, что ни у меня, ни у Толяна с

Серегой Картуз не засветился, впала в полную тоску. Следующим утром на работу не вышла и, пару суток я вообще пребывал в абсолютном неведении.

Но через три дня Васёк, как ни в чем не бывало, собственной персоной объявился у нас в Журавлике и принес справку, заверенную врачом, что, мол, госпожа Норма да Силва освобождается от работы до конца недели по причине страшного нервного кризиса. Грав криз нервез – так и было там написано.

Мне же смущенно сообщил, что только что был выкуплен супругой под залог из американской тюрьмы пограничного с Квебеком города

Платсбург, штата Нью Йорк. А дело, с его слов, было так:

Слушай, братан, адын как перст в норкином доме културно сидел, културно пиво-шмиво пил. Норка к сэструхе ушла. Она, слушай, рожу крывит, когда я бухаю. Так, думаю, восползуюс случаем, отдохну културно, пока она нэ вэрнется.

– Только пиво? – спрашиваю.

– Ну так, – отвечает, – мал-мало, чут-чуть для смака шмырагэзом переложил. Чтобы сердце согреть. Тяжело, братан, панымаишь, без родины!

А потом бухало кончилось, я из дома вышел, културно за рул сел и в магазын поехал. Слушай, рядом здэсь, за углом почти. Пешком бы мог пойти. Да, думаю, зачем пешком? Еще люди решат, что я там беженец-шмеженец какой-нибуд. Раз, мол, пешком хожу, панымаишь!…

– Как садылся в машину, помню. Как машину заводыл, тоже помню.

Как за шмарагезом поехал – тоже помню. А далше, слушай, ничего не помню. Просыпаюс – черножопые кругом. Африка, слушай! Решотки на окнах, а мине говорят, что я граница с Америкой незаконна переехал.

И еще это, переводчик мине объяснял, что я за рулом такой для них опасный был в состоянии, это, алкогольного опьянения, что всех, мол, там их расхуячить мог. И все они там, мол, чудом от миня спаслись.

Так и сказал.

А переводчик этот на армянина похож. Пырыводчик-шмараводчык херов! Я его еще найду, слушай! Так он мине говорит: "Они тэбе свыстэли, они тэбе ловили, а ты едешь. Они тэбе поймалы, а ты спишь прямо за рулом. Они тебя в турму сажать будут. Граница нэзаконно переехал".