Со мною в ад - Кирилл Войнов

В последнее время меня стали называть специалистом по убийствам. Так уж получалось, что ко мне попадали такие дела — случайно, разумеется, но постепенно случайности спрессовались в тенденцию, и я уже мог бы проследить какие-то закономерности по этой теме — так сказать, в исторической перспективе. Как писали когда-то: «Раньше и теперь…» Так что же, изменились мотивы этого — самого страшного — преступления против человечности? Один ударил соседа лопатой в грудь за то, что тот тайком проходил на свою дачу через его участок, скащивая таким образом дорогу; другой убил кассира АПК и унес тринадцать тысяч левов; третий разбил голову соквартиранта куском арматурного железа, потому что ему надоел храп и кашель. А Гено Томанов? Наполнил целый морг…

«Нет! Неправда! Не было этого!»

«Было, дружок, было! И сколько бы ты ни глядел на меня своими круглыми глазами и ни изображал ужас — было! Ты сам признался! Твоя несостоявшаяся теща ясно и точно передала, как ты сказал: „Я убил свою жену, я отравил ее и обеих своячениц, ее сестер, чтобы никто не догадался…“ Однако все догадались, что ты убийца! И Кислый, и прокурор, не говоря уже обо мне… И на суде скажешь все, скажешь как миленький! Припрем тебя к стенке фактами…»

Из-за поворота выскочил огромный черный «мерседес» — я чуть не врезался в него с ходу, но он, как ягуар, рванулся вперед, мелькнул своим обтекаемым задом и через секунду был уже далеко. Да, вот это машина, это скорость! А ведь классическая марка…

…Факты, конечно же, упрямая вещь. Но что же меня все-таки смущает? Что тревожит и не дает покоя? Откуда эта неуверенность — как жужжащая над ухом оса? Как я сказал? «Наполнил морг…» При этом он же не профессиональный убийца, и он не сумасшедший, и не был в неконтролируемом состоянии аффекта… И в этом его крике «Нет! Нет!», и в этих его полных ужаса глазах была искренность! Да, да! Значит, надо признать, он умеет так искренне лгать, что может ввести в заблуждение и опытных людей! Честное слово, я впервые встречаюсь с таким «блестящим» дарованием. Но ни разу — ни разу! — еще не встречал обвиняемого, который бы не рухнул под напором фактов и полного разоблачения. Да, факты, факты… именно здесь есть какая-то еле видная трещинка… чего-то недостает, совсем маленького — как просяное зернышко… Например, этой проклятой бутылки из-под лимонада, в которой был яд… Нужно было еще и еще искать ее. Ведь существует же она где-то, если не целая, то хоть осколки от нее… Потому что вторую, разбитую, с норковым жиром мы нашли во дворе…

Танче спала в палатке, укрывшись простыней. Ее губы слегка приоткрыты, ресницы отбрасывают легкую тень на щеки, руки она так уютно, по-домашнему положила под голову.

Я не стал будить ее. Собрал походные стулья, стол с алюминиевыми ножками, отнес в багажник, снял с двух обгорелых камней, служивших нам очагом, большую черную сковороду. Ручка сковороды оказалась горячей, и я выронил сковороду на камни. Таня проснулась и высунула голову из палатки, зажмурившись от солнца.

— Что ты делаешь?

— Собираюсь.

— Что с тобой случилось, Митко? Или тебя вызвали? — В голосе ее звучали удивление и тревога.

— Нет, не вызвали. Но я бы хотел, чтобы мы вернулись.

Она вышла в коротком халатике, едва доходящем до половины бедер.

— Объясни мне — что происходит? Ведь у нас есть еще целых четыре дня…

Я чувствовал себя последним мерзавцем, но ответить ничего не мог и только продолжал увязывать вещи, скатывать палатку и складывать все это в машину.

— Может… может, я виновата? — услышал я позади себя ее голос. Мне казалось, она готова заплакать. Я бросил сумку, которую держал в руке, обнял Танче, крепко прижал к себе, поцеловал в висок, в нежную загорелую шею.

— Нет, нет, родная! Только не ты… Скорее, я, я во всем виноват…

Солнце уже садилось, и море предвечерне темнело, когда мы выехали из этого милого, обаятельного уголка земли, о котором и я, и Таня столько мечтали. По пути мы обменялись несколькими ничего не значащими словами, а где-то возле развилки между Несебром и Солнечным Берегом Таня попросила остановить машину, пересела на заднее сиденье, прислонилась к большому тюку и заснула. В Софию мы прибыли за полночь. Я помог Тане перенести ее багаж в лифт. Она молчала. Я подождал, пока кабина поднялась и где-то наверху остановилась, сел в машину и двинулся к своему ранчо.

Рано утром я крадучись пробрался в тюрьму через служебный вход. Мне очень не хотелось встречаться с коллегами, которые в это время шли на работу, и объяснять им, почему я бросил отдых и вернулся в Софию, что случилось, отвечать на глупые вопросы — как там море и так далее…

Заместитель начальника тюрьмы был в командировке, его кабинет свободен, и я попросил привести Томанова сюда. Сержант довольно долго отсутствовал, наконец появился и сказал, что Гено на осмотре у врача и придется подождать.

— Он заболел? — быстро спросил я.

— Не знаю, он ведь в предвариловке. Мне сказали, что он пожаловался на головокружение.

Минут через пятнадцать он вернулся, ведя Гено, откозырял и вышел в коридор.

Гено был чисто выбрит и аккуратно одет. Он заметно похудел, смуглая кожа стала еще более темной. На меня он не смотрел. Ему, очевидно, уже вручили копию обвинительного акта.

— На что вы жалуетесь? Что говорит врач? — спросил я, и от фальшивого тона, которым я заговорил с ним, мне самому стало ужасно неловко.

Он молчал, глядя в пол. Но — делать нечего, я должен, должен задать ему еще несколько вопросов, ради которых бросил «Луну», обидел Таню, быть может, сломал свою личную судьбу.

— Видите ли, мы уже говорили с вами, и в показаниях ваших это есть, но я все-таки хочу еще раз спросить вас, чтобы уточнить: когда вы вернулись домой в обеденный перерыв, чтобы взять деньги для регистрации, — вы открыли тумбочку. Открыли, да? Она была закрыта, верно? Вы открыли ее?

Полное молчание — как будто меня нет в комнате и я не задавал ему никаких вопросов. Я зашел с другой стороны:

— Когда вы открыли тумбочку, бутылка с паратионом была там? Вы видели ее?

Он, видимо, почувствовал в моем голосе некоторую неуверенность и сомнения.

— Не знаю, — глухим голосом пробормотал он. — Я искал деньги, а не бутылку. Деньги были в верхнем ящике, что выдвигается… А бутылка в глубине, внизу… Я туда не заглядывал…

Что ж, вполне логично. Тем более что и на этот раз в ответе прозвучала (или снова была ловко сыграна?) искренность.

— Хорошо. Больше у меня к вам нет вопросов. Все-таки советую вам на суде говорить правду. Вопреки всему это может сыграть положительную роль в вашем деле.

— Вы уже многое советовали мне! — Он в сердцах вскинул голову и повернулся к окну — только чтобы не глядеть на меня. — Не о чем мне с вами советоваться! Не хочу! Хватит!

Я позвонил. Вошел милиционер и увел Гено.

…Три человека знали об этой проклятой бутылке, колючкой засевшей у меня в мозгу, — Велика, потому что сама дала ее, Гено, который взял ее и спрятал в тумбочке, и Невена, увидевшая бутылку, когда Гено прятал ее… Он тогда же сказал ей, что это для деревьев, что нельзя трогать, что двух капель достаточно, чтобы умереть… Да, да, конечно, Велика, Гено и… Невена… Версию Велики я принял, версию Гено знаю досконально, а Невена… А что Невена? Ну что ж, еще раз прокрутим в воображении эту много раз «виденную» пленку: вот Невена возвращается со склада в Искоре, садится обедать одна и ест уже отравленного цыпленка. Обычно я останавливался на этом месте, дальше все как будто было ясно: вот она поела, может быть, успела убрать со стола, потом яд начал действовать, ей стало плохо, закружилась голова, она застонала, ее услышала Зорка, испугалась, побежала вызывать «скорую», пришла машина, и ее увезли в больницу. Так… Ну, а в больнице? Ее перенесли в приемный покой… осмотрели… поставили диагноз… сняли с нее одежду и надели больничную… положили в палату… Стоп, стоп!.. А может быть, я что-то самое существенное пропустил? А может… Мы провели тщательный обыск в доме у Томановых, перерыли все, обыскали и Гено перед тем, как посадить в предвариловку. А вещи Невены, в которых ее привезли в больницу? Ее одежда, обувь… Как это раньше не пришло мне в голову? Как можно было пропустить это звено?! Вот и говори после этого о безошибочном профессионализме…

Не помню, как я выскочил из тюрьмы, как включил мотор и помчался в больницу. Я знал, что Невена должна быть еще там, у нее обнаружили осложнение на печень и держат до сих пор под наблюдением.

Кинулся в приемный покой.

— Личные вещи больного при поступлении вы принимаете?

— Да, — рассеянно ответила сестра, что-то усердно писавшая на небольшом листке бумаги — похоже, письмо. — А вы что, выписываетесь?

— Да.

— Тогда поищите кладовщицу тетю Мару — в конце коридора, последняя дверь направо, — и снова принялась писать.