«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ) - Альфина

Но это возвращало им хотя бы Золотце.

— Ты не мог бы перевести? — воззвал к Гныщевичу не слишком сильный в иностранных языках Приблев, но тот его проигнорировал.

— Personne ne sait à quoi monsieur Armavu ressemble, mais nous savons beaucoup de choses sur lui, — как-то задиристо улыбаясь, продолжил он, глядя за Золотце. — Est-ce que vous aimez ma prononciation?

— Il faut — nous en avons besoin que le nouveau gouverner se retrouve à Stolitsa, — понимающим тоном ответил тот, и на лице его заиграло пресловутое романное мышление. — Votre prononciation est terrible. Mais elle peut être amélioré. C'est le reste qui serait plus difficile à améliorer…

— Не зарывайся, — прищурился Гныщевич, но улыбка его не ушла. — Я щедр и остроумен, но мой нож по-прежнему быстрее твоего револьвера.

— Я бы не был в этом так уверен, — фыркнул Золотце.

— Вы объясните нам, что происходит? — воскликнул Приблев возмущённо, но сам почуял, что в возмущении этом куда больше облегчения.

Кажется, почувствовали это и остальные. Покровительственно ухмыльнувшись, Гныщевич потрепал его по плечу.

— Тебе, мальчик Приблев, стоило бы подучить иностранные языки. Кем бы ты ни был, врачом или нашим экономическим головой, пригодится. Вдруг когда-нибудь дорастёшь до международного уровня?

Глава 54. Учение о прогрессе

Сам Плеть иностранных языков никогда не учил. Он знал кое-что о таврском — достаточно знал, чтобы не обманывать себя: на Равнине таврским тоже пользуются единицы, большинству ведома лишь помесь его с росским. В Порту и на боях всегда слышались разные наречия, но для Плети они оставались пустым птичьим щебетом.

А Бася щебету подпевал. Он рисовался и гордился этим, но правда была в том, что щебет попросту легко ему давался. Бася неплохо говорил по-британски и по-германски, понимал хитрую баскскую речь и мог связать пару слов на греческом и итальянском. Но больше всего он любил французский. Кабак, при котором он родился и слишком рано начал работать, наполовину принадлежал заезжему французу. Бася своенравно твердил, что это тут ни при чём, а ему просто симпатично французское журчание, но Плеть сомневался в искренности этих слов.

До позавчерашнего дня Бася всегда стригся сам. «В общине цирюльников не сыщешь, — ворчал он, — т-тавры». Цирюльников можно было сыскать в городе, но почему-то он этого не делал. Даже в богатой одежде и с бесценными перстнями на руках венчался Бася всегда кое-как обстриженными лохмами, торчащими из-под шляпы.

Поэтому три дня назад, когда Бася прощался с Революционным Комитетом, это был не Бася.

Хэр Ройш одолжил ему личного цирюльника и личного портного, но конечные штрихи придирчивый Золотце дорисовывал своими руками. Мсье Армавю был ненамного выше Баси, но плотнее телом. Бархатный сюртук его с длинными фалдами ушили, украсили орденами и лентами; перешили и панталоны, и плащ с пелериной. Трудности возникли только с обувью и бижутерией. Драмин сказал, что знает, как растягивать кольца, но не умеет их сужать; в итоге Бася просто отыскал перчатки потолще и нацепил перстень мсье Армавю поверх оных. Обручальное кольцо, как и настоящий владелец, — под низ.

«И как они это делают? — интересовался Бася. — Не снимают перчатки за едой? Или стаскивают все перстни, а потом надевают снова?»

Его отмыли, остригли, надушили и напудрили. Он не был Басей. Сапфир у него под подбородком плескался водой, и поэтому спину Басе приходилось держать непривычно прямо, чтобы ничего не разлить. Золотце учил его правильно целовать руки.

Он даже, скривившись, согласился оставить в Петерберге шляпу, взяв взамен Плеть.

Это было неумно. Тавр в мундире наместнической личной гвардии остаётся тавром.

«А Гныщевич в сюртуке мсье Армавю становится наместником, — отрезал Бася. — И вы, дорогие мои, слушаетесь наместника. Il est en charge».

«Тебе страшно?» — спросил его Плеть позже, когда никто не слышал. Бася возмущённо фыркнул:

«Страшно? Мне?»

«Ты едешь обманыват’ огромное количество людей. Важных людей. Людей, которые наверняка знают, как разобрат’ся с неугодным, не нарушая Пакт о неагрессии».

«Именно поэтому, mon frère, — воздел палец Бася, — нужно делать то, чего они не ожидают. Привезти тавра. Закатить скандал. Потребовать, чтобы на стол не ставили шампанского вина, поскольку я считаю это дурной приметой. Не скрываться».

Басе было страшно.

Плеть говорил об этом с Веней, но недоговорил. Если поручаешь свою свободу одному человеку, неизбежно приходит час, когда этот человек прикажет совершить нечто опасное. Что тогда делать? И что делать, когда он прикажет тебе поступить во вред ему? Из всех вопросов этот первейший. Когда Бася протянет револьвер и велит себя застрелить, должен ли Плеть подчиниться?

Нет, поездка в Столицу — не тот час.

Но тот час настанет, и к нему Плети следует отыскать ответ.

Осмотрев себя в зеркале, непривычно осанистый, подтянутый и даже слегка подросший Бася удовлетворённо хмыкнул.

«Я же говорил, что красоты не бывает. Ещё про Метелина говорил! — Он повертелся. — Красота — это ухоженность. Toilettage. А её можно соорудить из любого».

Наместническая карета катилась до Столицы долго. Лошадей решили менять не в Тьвери, а дважды — в деревнях. Уже на подъезде выяснилось, что у второй повозки — с гвардейцами, торопливо сколоченными в Петерберге из солдат, — треснула задняя ось, но более ничего не приключилось. Это была чинная, мёрзлая, размеренная, европейская поездка. Выспавшийся на перинах Бася критически косился в зеркальце и подкрашивал глаза, как показывал ему Золотце.

Сапфиры на горле призваны были создать иллюзию того, что глаза эти голубоваты. Но игра состояла в ином.

Столица поразила Плеть. Не размерами поразила, не богатством и шириной; поразила она его своей вкрадчивостью — тем, как незаметно начались за бархатными занавесями на окнах кареты домишки, как проросли они вдруг в дома и палаты. Он знал, но не верил, что город может начинаться вот так — исподтишка, что может он растворяться в своих окраинах.

Поразило Плеть и то, что никто не останавливал наместническую карету, не досматривал её, не вносил с хмурым видом в журналы — стража стояла лишь на подъезде к Патриаршим палатам, да и то разве стража? Бася думал о своём и кивнул рассеянно, и Плеть вышел разобраться.

«А потом прыгай в другую телегу и напомни им, чтоб рты не разевали. Не хватало нам тут родной росской брани».

Карету господина петербержского наместника мсье Гаспара Армавю пропустили без лишних слов — Плети не пришлось даже показывать документы, достаточно было лишь одёрнуть спешно перешитый гвардейский мундир. В мнимые гвардейцы отбирали тех, кто способен хоть что-то связать на любом из европейских языков. Но члены Четвёртого Патриархата наверняка говорили на этих языках лучше.

«Они, mon frère, говорят на европейских языках лучше, чем европейцы», — усмехался Бася.

Сильнее же всего Плеть поразили сами Патриаршие палаты. Огромное, невероятное Главное Присутственное было всё — от подножия до парных часовых башен — выложено маленькими блестящими плиточками, на каждой из которых хитро сплетались упругие тёмно-красные стебли. Плиточки различались по цвету, так что узор, увеличившись, оплетал весь фасад, и Главное Присутственное вырастало из земли, как Столица из окрестных деревень. И ещё здесь было очень чисто. Плеть никогда не видел такой чистоты в Петерберге. Даже в поздний уже утренний час на площади трудилось три дворника; жаль, не удалось увидеть, как отмывают плитки.

Взмахнув пелериной плаща, Бася устремился вперёд, и Плеть прилип к его плечу — клеем ему служили лычки начальника наместнической гвардии. Стража, что досматривала их на подъезде, наверняка поспешила предупредить Четвёртый Патриархат о высоком госте, но приветственная процессия перехватила Басю лишь в просторной, начищенной и напомаженной приёмной.

— À pas lents! Медленно, господа, медленно! — несвоим голосом рассмеялся Бася при виде встречающих. Тех было трое: лысый господин с сытыми глазами, молодой человек немногим старше самого новоиспечённого мсье Армавю и улыбчивый мужчина с бородкой, сюртук на котором сидел лучше, чем на прочих.

— Monsieur Armavu? Quel honneur! — учтиво заторопился последний. — Très franchement, nous ne vous attendions pas…

— Сударь, вы меня обижаете, — теперь уже очень своим жестом прервал его Бася. — Затем ли я ехал в Росскую Конфедерацию, чтобы слушать французскую речь?

— Прошу прощения. Я лишь хотел сказать, что ваше прибытие — неожиданная честь, и мы…

— Я вас с первого раза понял, — хмыкнул Бася. — Так и будем беседовать при входе?

— Мы, по всей видимости, вынуждены вновь извиниться, — заговорил молодой человек, кидая на своих спутников полувопросительный взгляд. — Нас не предупредили о вашем появлении, и мы не успели подготовить подобающий приём. Безусловно, распоряжения будут отданы сейчас же… Но, к несчастью, многие члены Четвёртого Патриархата лишатся удовольствия познакомиться с вами, поскольку полным составом мы собираемся далеко не каждый день. Если бы вы только известили нас заранее…