Красные волки, красные гуси (сборник) - Мария Галина

Она сердито тряхнула головой, в глазах у нее стояли слезы.

– Я поговорю с детьми, – сказала она, – быть может, они знают, где этот ваш красный гусь. Тут неподалеку есть заповедное озеро, слышали?

«Именно от Веры Алексеевны, которая, как выяснилось в нашей с ней беседе, была сослана сюда царскими жандармами за участие в революционной деятельности, я узнал, что поблизости есть заповедное озеро, на котором могли водиться самые разные животные, в том числе и редкие виды птиц. Эти края еще малоизучены, и многие уголки не нанесены на карту, поэтому кроки, которые были у меня с собой, давали весьма приблизительное представление о местном ландшафте. Неудивительно, что я с удовольствием принял предложение воспользоваться услугами проводника – им вызвался быть ученик Веры Алексеевны, Ахмат, благодаря ее стараниям, неплохо владевший русским языком и даже цитировавший Пушкина. Просто удивительно, как местные молодые люди тянутся к знаниям большого мира. Ахмат жадно расспрашивал меня о Москве, о достижениях науки и техники, особенно его поражали мои рассказы об успехах авиации; его привлекала сама мысль, что люди могут летать “как птицы”».

Дорога к озеру оказалась и вправду нелегкой, хотя шла под уклон. Она вилась сначала по узкой горной тропке, потом – по дну ущелья, где сейчас, в самый полдень, воздух, казалось, застыл как стекло. Следуя вдоль ручейка, змейкой извивавшегося в расселине, я вглядывался в каждый кустик, в каждую трещину – жизнь не замирала и здесь; по склонам кричали горные куропатки, перелетали с места на место саджи – крупные, размером с голубя птицы, которых за странную форму лапок называют «копытками», у своих норок столбиками стояли сурки. Мой юный проводник беспечно шел рядом со мной, время от времени подпрыгивая от избытка той беспричинной радости, которая отличает детей и молодых животных; однако он не забывал об осторожности – выломав из кустарника длинную ветку, он хлестал ей по жестким зарослям перед собой.

– Тут водятся змеи? – спросил я на всякий случай, хотя понимал, что ответ будет утвердительный, поскольку влага и холод блестящей на камнях воды неизбежно должны были привлекать змей.

– Да, – Ахмат улыбнулся, блеснув белыми зубами, – много змей. Скоро выйдем к озеру, там тоже много змей.

Эта перспектива меня не обрадовала, и я на всякий случай снял с плеча «ижевку».

Озеро открылось неожиданно, его низкие берега были почти безжизненны: песок да камень, лишь кустики облепихи, росшие кое-где, нарушали монотонность пейзажа. Отсюда и до самого горизонта простиралась каменная пустыня – нагромождение плит и мелкой гальки, скрывавшая, однако, свою, невидимую глазу жизнь.

Озеро меня разочаровало: пара лебедей-кликунов, которые при нашем приближении поспешно отплыли подальше от уреза воды, и несколько уток, в которых я узнал красноголовых и красноносых нырков. Того, что меня интересовало, здесь не было».

– Красный утка, – мальчик схватил его за рукав и потянул. Другая рука, по-прежнему сжимавшая ветку, возбужденно вспарывала воздух. – Вон, на вода. Смотри, смотри, красный утка.

– Это не то, что мне нужно, – с досадой ответил он.

Бинокль, висевший на груди, успел нагреться, стекла помутнели в испарениях, идущих от нагретой воды, в зарослях, на дальнем конце озера шебаршилась какая-то живность, но он никак не мог рассмотреть, кто именно. Мальчик возбужденно подпрыгивал рядом, его острые лопатки так и ходили под холщовой рубахой, солнечные лучи проникали, казалось, прямо в мозг, и он никак не мог сосредоточиться. Казалось, если мальчик прекратит наконец прыгать и верещать, станет легче.

Он опустил бинокль.

– Там что? – спросил он, указывая на отдаленный берег озера.

Мальчик приложил ладонь к глазам, какое-то время сосредоточенно вглядываясь.

– Можбыт, волк? – сказал он неуверенно.

«Ижевка» – плохая защита от волка. Ему на мгновение стало нехорошо в животе.

Захотелось взять мальчика за плечи и встряхнуть. Он с трудом удержался.

– Ты зачем меня сюда притащил? – спросил он сквозь зубы. – Ты говорил, здесь есть красные утки. Где красные утки?

– Вот, – удивленно сказал мальчик, явно не понимая, чего хочет от него этот большой чужой человек с неприятно светлыми глазами, – вот красный утка. Много красный утка.

Он напрягся и отчетливо сказал, желая угодить приезжему:

– Много крас-ных у-ток.

– Это не утки. – Он глубоко вдохнул, стараясь унять багровую волну гнева. – Это нырки, понятно?

– Утка, – упрямо сказал мальчик, который, в сущности, был прав. Потом, не понимая, почему человек, которому нужны были красные утки, не предпринимает никаких действий по их поимке, спросил: – Не нужен утка? Нужен камни? Я водил, показывал камни…

Гнев ушел, осталось лишь раздражение и усталость.

– Не нужны, Ахмат. Я не геолог. Я зоолог. Я занимаюсь животными.

– Тогда вот утки, – повторил мальчик. Потом подумал, поковырял босой ногой серый слоистый грунт и сказал:

– Скоро подует ветер. Плохой ветер.

Скорее всего, в этом, а не во вчерашней пьянке, и крылась причина сегодняшнего дурного настроения; в висках ломило, как бывает при перемене погоды, вероятно, виной тому был поднимающийся из степи злой ветер боам, способный поднять в воздух не только песок, но даже крупные камни. Он поднял голову и увидел, что небо помутнело и стало непрозрачным, солнечный свет плавал в нем, точно яичный желток в воде.

Мальчик вновь потянул его за рукав, на сей раз не к воде, а к скальной осыпи с чернеющими расщелинами.

– Зачем ты меня сюда тащишь? – спросил он досадливо, решив, что мальчик, видимо, предлагает ему укрыться от злого ветра в расселине, и зная по опыту, что ветер может дуть и несколько суток. – Давай лучше вернемся.

Если чуть задержаться, подумал он, возвращение может стать нелегким, поскольку ущелье станет своего рода аэродинамической трубой, а карабкаться на сей раз предстояло вверх. Но мальчик отпустил его руку и побежал к скалам; пришлось последовать за ним – не уходить же одному, оставив ребенка здесь, у озера.

Он шел поспешно, но не бежал, это было как-то несолидно, и не успел задержать Ахмата – тот нырнул в расселину и теперь стоял в полутьме, махая оттуда рукой.

Он двинулся к нему, но нога скользнула на чем-то, и когда он глянул вниз, увидел выступающую из запекшейся глины круглую желтоватую кость. Еще один череп лежал чуть дальше – он нагнулся к нему, этот скалился, не скрываясь, и зубы были крепкие, молодые.

– Что это? – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Почему?

Но мальчик уже исчез в расселине и что-то крикнул оттуда: каменные стены перебрасывались эхом, точно мячом.

– Что? – переспросил он и, поскольку не мог ничего разобрать, кроме множащегося эха, шагнул внутрь.

Расселина привела в тесную пещеру, в которой, однако, было вовсе не так темно, как ему показалось вначале: свет, просачиваясь сквозь проломы в своде, окрашивал камень в смешенье розового и голубого. Мальчика нигде не было видно, вероятно, он вышел в одну из боковых трещин в скале, слишком тесную для взрослого человека, но вполне преодолимую для ребенка.

Еще один череп попался под ноги, он лежал сразу у входа, недоступный уколам песчинок и потому чистый и гладкий, словно давешний гарднеровский фарфор; он присел на корточки и провел ладонью по теменной кости – звездчатые швы казались неровными трещинами на выпуклом боку белой чаши.

Снаружи свистел боам.

Между ним и стеной прошла тень.

Он вскочил на ноги и отпрянул от мертвой головы; тут же спина уперлась в сырой камень – пещера была шириной всего в несколько шагов.

Змея была огромной, ее узкая голова с большими глазами чуть покачивалась на тонкой шее, совершенно непонятно было, как существо по меньшей мере полутораметровой длины могло до сих пор оставаться незамеченным. Ему показалось, что воздух вокруг приобрел характерный чуть кисловатый запах разогретой солнцем железной окалины, который обычно сопровождает рептилий.

Тьфу ты, подумал он с облегчением, это всего лишь полоз. Очень крупный, но безобидный. Похоже, здесь у него гнездо.

– Уйди, – сказал он с досадой, пытаясь как-то сориентироваться в нарастающем свисте и вое; вдуваемый в пещеру горячий воздух, наполненный песчинками, проникал в мелкие трещины и гудел в расселинах – уйди, не до тебя.

Змея уставилась на него большими неподвижными глазами, голова ее еще больше приподнялась, покачнулась взад-вперед, и он вдруг с ужасом увидел, что по бокам и чуть ниже стал надуваться капюшон. В этом медленном молчаливом танце было какое-то странное очарование; в розово-лиловом сумраке пещеры зрелище казалось не совсем правдоподобным, словно сон или малярийная спутанная греза.

Во рту пересохло, он вдруг подумал, что взял с собой слишком мало воды, а озерная вода наверняка сильно засолена, впрочем, сейчас не в этом…